Источник силы

Он внезапно замолчал, словно испугался, не сказал ли лишнего, и стал с тревогой меня разглядывать, чтобы понять, как я воспринял его последнее замечание. Затем он продолжал:

— Если меня лишат свободы, моя жизнь кончена. Мне не нужны деньги. Все, что у меня было, я уже отдал им, но землю я делить не буду. Я черпаю из нее свои жизненные силы. Заберите у меня землю, оторвите меня от земли, и я говорю вам — это будет не жизнь и это буду не я!

От волнения он повысил голос, чем привлек внимание группы в другом углу комнаты. При этой вспышке лицо достопочтенного Джона искривилось в торжествующем удовлетворении, а графиня получила еще один повод, чтобы приложить к глазам свой платочек и промокнуть крокодиловы слезы.

Тавернер пересек комнату и встал рядом, молча глядя на лежащего на кровати человека. Затем, повысив голос так, чтобы могли слышать стоящие в другом конце комнаты, произнес:

— Меня пригласила сюда леди Калэн, чтобы услышать мое мнение по поводу вашего здоровья, которое ее беспокоит.

Графиня слегка толкнула своего младшего сына, побуждая его к молчанию. Она была полностью удовлетворена своим воздействием на Тавернера, но достопочтенный Джон, соображавший быстрее, не был настолько уверен в этом человеке.

— Я не считаю, — продолжал Тавернер, медленно взвешивая каждое слово, — что с вашей стороны было бы разумным оставаться здесь, и я предлагаю вам отправиться в мою лечебницу и сделать это немедленно. Я предлагаю покинуть дом вместе с нами.

Я понял, какую игру вел Тавернер. Леди Калэн надеется, что ее старший сын будет признан душевнобольным, и его поведение было достаточно эксцентрично, чтобы она уверилась в своем успехе. Если же он окажется в нашей лечебнице, никакой другой врач уже не сможет вмешаться. Мы с Тавернером сможем решать по своему усмотрению, признать его душевнобольным или нет, и мы, конечно, этого не сделаем, пока это не будет в его интересах не меньше, чем в интересах его семьи. Вполне возможно, что Тавернеру удастся поставить его на ноги, и тогда вообще отпадет необходимость в освидетельствовании, но это не соответствует сценарию леди Калэн, и если у нее появится малейшее подозрение, что мы не намерены помочь ей засадить несчастного человека под замок на всю жизнь, мы тоже будем освобождены как «недостаточно внимательные», будет вызван кто-нибудь из официальной психиатрической клиники, и Мариус, граф Калэн, быстро окажется под замком. Именно по этой причине Тавернер хотел увезти его отсюда немедленно. Но как убедить его уехать? Мы не могли его принудить, пока он не признан душевнобольным. Сможет ли он, которого, вероятно, травили всю жизнь, доверять кому бы то ни было настолько, чтобы отдать себя в его руки? Повлияет ли на него личность Тавернера, или он ускользнет у нас между пальцами, чтобы попасть в другие руки, менее чистые? У меня возникло такое же чувство, как бывало в студенческие годы при виде собак, забираемых в физиологическую лабораторию.

Но этот человек обладал собачьей интуицией — он понял мои чувства. Он посмотрел на меня, и слабая улыбка тронула его губы. Затем он перевел взгляд на Тавернера.

— Почему я должен вам доверять? — спросил он.

— Вы должны кому-то доверять, — сказал Тавернер. — Послушайте, мой друг, вы загнаны в необычайно тесный угол.

— Я знаю это очень хорошо, — сказал лорд Калэн, — но я не уверен, что не окажусь в еще более тесном углу, если поверю вам.

Ситуация была нелегкой. Находясь в руках этой в высшей степени неприятной и нечистоплотной семьи, бедный юноша был практически на положении заключенного, и если мы не сможем взять его под свою защиту, он всерьез станет заключенным за решеткой психиатрической лечебницы. И кем бы он ни был сейчас, после короткого курса лечения в психиатрической лечебнице он бесспорно станет сумасшедшим. Он был прав, говоря, что умрет, если его лишить свободы, тем более, что у него была явная предрасположенность к туберкулезу. Как же заставить его поверить нам настолько, чтобы мы смогли защитить его?

Тавернер присоединился ко мне, и наши широкие спины у постели (мы оба были крупными мужчинами) полностью отгородили от нас остальных присутствующих. Мгновение он пристально смотрел на лежащего в кровати мужчину, а потом тихо, как будто произнося пароль, сказал:

— Я друг вашего народа.

Темные глаза опять приняли свой странный затуманенный вид.

— На кого похож мой народ?

— Он прекрасен, — ответил Тавернер.

Подавленный смешок в другом конце комнаты показал, как остальные члены семьи оценивают ситуацию, но мне на ум пришли слова пророка: «Как прекрасны они — божественные создания среди холмов и долин».

— Откуда вы знаете о моем народе? — спросил мужчина на кровати.

— Могу ли я не знать свое собственное племя? — сказал Тавернер.

Я удивленно посмотрел на него. Я знал, что он никогда не врет пациентам, но что может быть общего между ним — культурным, с изысканными манерами, знаменитостью — и этим жалким человеком, лежащим на кровати, отверженным, лишенным всех отличительных черт своего класса? Но потом я подумал об одиночестве и замкнутости души Тавернера. Никто не знал ее, даже я, работавший с ним день и ночь. Я вспомнил также о его симпатиях к ненормальным, недоразвитым и отверженным людям. Какую бы маску он ни надел перед этим человеком, были какие-то черты в самом характере Тавернера, которые давали ему право переступить порог в эти странные глубины существования, где обитали безумные и гении, одни в своих трущобах, другие в своих дворцах.

Тавернер повысил голос.

— Меня пригласила сюда, — сказал он, — леди Калэн, которая хотела услышать мое мнение по поводу вашего здоровья, вызывающего ее тревогу. Я считаю, что в силу вашей необычной наследственности вам трудно адаптироваться в человеческом обществе. (Я видел, что Тавернер тщательно подбирает слова, имевшие одно значение для мужчины в кровати и совсем другое для графини и ее второго сына).

— Я также считаю, — продолжал Тавернер, — что смогу помочь вам в этой адаптации, потому что понимаю вашу наследственность.

— И чем же его наследственность отличается от моей? — с озадаченным и подозрительным видом спросил достопочтенный Джон.

— Всем, — ответил Тавернер.

Взрыв лукавого смеха на кровати показал, что по крайней мере один человек понимал, что имел в виду Тавернер.

Тавернер повернулся спиной к остальным и снова обратился к человеку на кровати:

— Вы поедете со мной? — спросил он.

— Конечно, — ответил лорд Калэн, — но сначала мне хотелось бы что-нибудь на себя надеть.

После этого намека мы вышли.

Мы уселись на широком подоконнике эркера в конце коридора, откуда мы могли следить за дверью комнаты лорда Калэна и помешать нашему пациенту улизнуть. Мой медицинский опыт подсказывал, что вообще не следует оставлять его одного, но Тавернер был абсолютно уверен, что больной не перережет себе горла, а если это и произойдет, то остальная семья не будет в претензии.

Мы с трудом усидели на месте, когда достопочтенный Джон опять вернулся к вопросу об освидетельствовании своего брата.

— Я хотел бы получить справку о признании его невменяемым сегодня же, доктор, — сказал он. — Есть ряд проблем, связанных с недвижимостью, которые требуют немедленного решения.

Тавернер покачал головой.

— Подобные вещи нельзя делать столь поспешно, — ответил он. — Я должен некоторое время понаблюдать вашего брата, прежде чем смогу сказать, может быть выдано такое заключение или нет.

Трое родственников уставились на моего коллегу, от ужаса лишившись дара речи. Подобного поворота дела они не ожидали. Признание душевнобольным ярко выраженного чудака неприятно, но просто, если он останется в недрах семьи, однако если Мариус попадет в лечебницу, то увести его из-под носа Тавернера будет невозможно. Он может оставаться там неопределенно долго, сохраняя контроль над имуществом и эффективно предотвращая попытки семьи наложить руку на доходы, и даже — страшно подумать — может выздороветь!