Город Солнца

— Так на чем я остановился?

— На самом начале, — сказал чей-то голос.

— Первая из когда-либо рассказанных сказок, — сказал другой.

Вокруг костра тесный круг лиц, загорелые неподвижные маски. Тела укутаны в спальные мешки или пончо и прижимаются друг к другу от холода.

Я взглянул вверх, щурясь от пламени, я поискал глазами кромку каньона в двухстах футах над нами. Кромку можно было различить только как ту часть темноты, где начинаются звезды. Черный балдахин, усеянный звездами, перекинулся от края до края каньона. Луна пересекла его несколько часов назад; при ее серебристосером свете, залившем каньон Шелли, мы успели собрать костер. И вот теперь только звезды ярко блестят в холодном ночном воздухе да наш костер горит на самом дне. Мы приплыли в Альбукерке вчера, 15 января 1988 года.

Нас двенадцать: три психолога, один доктор медицины, два адвоката, художник, архитектор, физик, музыкант, балетный врач и какой-то работник министерства обороны. Мы встречались летом и осенью в Большом Каньоне и в Долине Смерти и все подружились. Вчера мы подъехали к северо-восточному углу Аризоны, а затем два часа шли пешком по каньону Шелли. Сегодня утром мы совершили четырехчасовым марш по дну каньона, пока добрались до скальных пещер, в которых жили когда-то анасази; и наконец, еще шесть часов шли до этого узкого, как коробка, бокового каньона, где мы должны погрузиться в то, что первые обитатели этих мест называли «царством совершенства и древнего знания»; это и есть самое эзотерическое из четырех направлений Волшебного Круга. Мы в стране хопи. Это резервация навахо, но каньон Шелли считается местом рождения анасази, «первого народа», «древних людей», предков хопи — одного из исчезнувших племен Америки.

Я зажег спичку, подержал ее над набитой табаком трубкой и глубоко затянулся; пламя втянулось в табак, аромат втянулся в мои легкие. Я выпустил облако дыма и стал наблюдать, как оно рассеивается, разодранное в клочья горячими струями воздуха от костра; костер шипел, трещал и стрелял искрами именно так, как полагается. Я утрамбовал пальцем табак в трубке, снова зажег ее и передал соседу слева.

— Первая из когда-либо рассказанных сказок, — сказал я, — была мне рассказана при свете костра. Это самый лучший свет, при котором следует писать, любить и рассказывать. Эту сказку рассказал мне шаман. Это было в Перу. Много лет назад.

Я закрыл глаза и подождал, пока свет пламени проникнет сквозь мои веки и заиграет красно-оранжеватыми оттенками. Я прислушался к шипению и треску костра и наклонился вперед; огонь дышал мне в лицо, обжигая щеки. В это мгновение я знал, что если открою глаза, то увижу перед собой Антонио, профессора Антонио Моралеса: он сидит напротив, укрывшись пончо и скрестив ноги под собой, рядом с ним на земле лежат его шляпа, палочка и небольшая котомка.

Настроенный на момент и ритм этого места, времени и гибкого пространства, я знал, что могу оставить сейчас свое занятие и вести беседу с ним через годы и тысячи миль расстояния. Эта возможность застала меня врасплох. Как всегда. Я уже привык попадаться врасплох.

Я поблагодарил моего старого компадре за присутствие и, улыбаясь, вернулся к своему делу. Я открыл глаза и увидел приблизившиеся к огню лица друзей. Мой голос был едва громче шепота, когда я произнес:

— Вы помните эту сказку.

Я обвел взглядом их лица и улыбнулся:

— Не помните? Первую сказку? Не может быть. Вспоминайте, Она началась тогда, когда Солнце уронило слезу.

Трубка обошла весь круг. Белая рука, выпроставшись изпод черного свитера, протянула ее мне. Я взял трубку обеими руками и кивнул. Я втянул из нее полный рот дыма и выпустил его вниз, на свою штормовку.

— Время было молодым, когда Солнце уронило слезу и она упала на Землю. Земля тогда была девушкой, а Солнце — самым ярким светилом на небесах. И Земля ухаживала за Солнцем, она летала вокруг своего возлюбленного и сама вращалась, как танцовщица в пируэтах, стараясь показать ему себя со всех сторон, соблазняя Великое Светило своей зелено-голубой красотой; рядом постоянно присутствовала Сестрица Луна, «lа comadrona», старшая подружка.

Я передал трубку налево. Она была достаточно полна для еще одного круга.

— Теперь уже известно, что Солнце всегда было благосклонным к Земле, но тогда был такой период времени, когда Луна приняла на свой счет знаки внимания со стороны Великого Светила. Однако свет Солнца всегда был устремлен на Землю, потому что она была истинным предметом его страсти. Старая Дева Луна отступила перед их любовью и, хотя была очень предана Земле и неизменно сопровождала ее, все же решила, что негоже ей все время смотреть на любовников, и стала скрывать свою печаль в тени.

«И вот однажды, в то время когда лик Луны был закрыт облачным покровом, Солнце и Земля, освободившись от опеки бледнолицей компаньонки, завершили свою любовь брачным таинством».

Я перевел дыхание, улыбнулся, несколько раз кивнул головой. Получалось неплохо; слова появлялись сами собой, лица улыбались и придвигались еще ближе к огню, где горячий воздух подхватывал слова и уносил их ввысь.

«Конечно, в течение некоторого времени Земля была беременна жизнью. От плода поднялись и разлились моря, потому что жизнь росла в океанской утробе Земли.

А Сестрица Луна, преданная хозяйка, стала повивальной бабкой, потому что всем известно, что моря повинуются ей».

«И наступил день, когда Солнце усмехнулось, Луна засияла, Земля вздохнула — и родилась жизнь».

«И тогда Солнце уронило слезу радости, и она упала на Землю».

Я подбросил кусок дерева в огонь. Старые головешки рассыпались, от них брызнули снопы искр.

— Вспоминаете?

Трубка снова вернулась ко мне. Она уже остыла, и я постучал чашечкой по ладони; из нее вылетело облачко пепла.

«И она упала на землю Каменных Людей, — продолжал я.

— Это была огненная слеза».