Русская книга мёртвых

Гулко ударяясь о своды, пронеслось по храму троекратное: "Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй".

И всякий раз, когда преосвященный вручал ему власяницу ("сей хитон правды"), пояс ("дабы препоясал чресла свои во умерщвление тела и обновление духа"), куколь ("сей шлем спасительного упования и молчаливого в духовном размышлении пребывания"), мантию ("ризу спасения и броню правды"), вервицу ("сей меч духовный ко всегдашней молитве Иисусовой"), крест Христов ("щит веры, в нем же возможеши все стрелы лукавого разженные угаси-ти"), горящую свечу, - под сводами раздавалось торжественно и величаво: "Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй..."

- Миром господу помолимся, - возвестил между тем иеродиакон.

- О брате нашем..., и якоже от бога поспешении ему, господу помолимся.

- Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй... - подхватил невидимый хор.

...Преосвященный коснулся его [свежепострижен-ного монаха. - Авт.] плеча и велел встать.

- Приветствую тебя, возлюбленный брат наш..., приветствием святым мира и любви с принятием великого чина иноческого, - обратился к нему владыка...

Опять загудели басы монахов, зазвенели пронзительные дисканты семинаристов, и под звуки торжественных песнопений вновь постриженного ввели в алтарь для преклонения святому престолу, а затем архипастырь, все в том же парадном облачении, ввел нового инока в его келью" (В. Кривцов. "Отец Иакинф").

Я не случайно потратила последние крохи вашего внимания на цитирование данного отрывка "с постригом" из романа, посвященного жизни знаменитого русского ученого-востоковеда, литератора и путешественника первой половины XIX в. отца Иакин-фа (1777-1853).

Дело в том, что отрывок сей как нельзя лучше иллюстрирует обряд узаконенного христианством бескровного самоубийства - ухода из жизни в смерть при жизни - монашество. Здесь соблюдена просто "бухгалтерская" точность церемонии прижизненного прощания с миром, как в отношении молитв, так и в отношении самого процесса пострижения.

Сам институт монашества на Руси появился в конце X - начале XI в., вскоре после принятия христианства, и существует до сих пор, пережив множество трудностей XX века и непростых периодов в более древнем прошлом. Однако история русского монашества, история религиозной секты живых мертвецов, не побоявшихся прижизненного перехода из мира Яви в мир Нави, так и не написана до сих пор.

Монашество на Руси быстрыми темпами становилось средоточием "христианского максимализма" в вере и жизни.

Почему я говорю о "христианском максимализме" в чистом его, абсолютном виде? Я хочу напомнить вам о начале знаменитой Киево-Печерской лавры. В XI-XII веках она начиналась с пещер ("печер"), которые выкопал в песчаных берегах Днепра для своего отшельнического жития Антоний Печер-ский (983-1073).

Здесь нежелание жить ("в миру", в обществе) приводит к уходу в загробный мир, в пещеры, т. е. в подземное царство Смерти. И хотя Антоний положил начало монашеской общине, сам он тяготел к уединенному, аскетическому подвигу, т. е. доведению "иноческого жития"-тления до абсолюта!

В "Послании Ивана Грозного игумену Кирилл о-Белозерского монастыря" мы читаем замечательные слова, размышления об идее монашества: "Иноческое житие не игрушка".

И это совершенно верно: игры со Смертью, пусть даже и не лишающей душу физической оболочки, в монашестве не допускались. Жизнь иночества для Руси средневековой была поистине иной - ошеломляюще загадочной, ломающей все привычные представления о жизненных ценностях. Монашество существовало "не в миру", и потому только оно виделось по-настоящему отделенным от мира, святым и могло являть недоступный свет Иного Мира.

Я сразу же вспоминаю рассуждения Э. Мулдашева об информационном поле "Того Света", и поневоле рождается в голове вопрос: так, может, монашество и есть малый отблеск "Того Света", а он, в свою очередь, является не чем иным как светом Недоступного Бога, потустороннего мира божества Смерти?

Ведь само слово "святость" в славянских языках происходит от слова "свет". И этот свет не заслоняли от мирян черные одежды монахов-чернецов, напоминающие об их "смерти для мира" с его земными, такими живыми грехами.

Прежде чем стать монахом, мирянин должен пройти период послушания - исполнения-тех или иных работ в монастыре. Если настоятель монастыря убеждается, что послушник твердо намерен стать монахом, он совершает обряд пострижения, восходящий к ветхозаветной символике посвящения человека Богу и обрезанию волос как знаку рабства. То есть пострижение является символом рабства, порабо-щенности миру Смерти.

Обычай требовал, чтобы остриженные волосы сжигали, бросали на воду или закапывали в землю. Таким образом, волосы "захоранивали", так как вместе с ними умирало прежнее существо человеческое и рождалось новое. И обычай "похорон" волос не церемониальная прихоть монашества. Испокон веков на

Руси существовало представление о том, что волосы являются средоточием жизни и жизненной силы человека.

Кроме того, волосы, как и глаза, в народных верованиях представлялись обителью души человека. Голова, волосы у некоторых славянских народностей считались обиталищем четвертой души, которая всегда находилась при человеке. Душа, обитающая в волосах, после смерти человека вселялась в новорожденного ребенка.

Существует три степени посвящения человека в монахи богини Смерти. Первая - пострижение в рясу, когда монах получает новое имя и право носить широкое и длинное монашеское одеяние (рясу) и головной убор - камилавку. Прошедших такое посвящение называют рясофорными монахами. Следующие две степени - пострижение в малую схиму и в великую схиму. Постригаемый в схиму приносит новые, более строгие обеты и еще раз получает новое имя в ознаменование окончательного отречения от мира, лежащего во зле жизни.

Во всех степенях подобного посвящения Смерти, как вы сами могли заметить, присутствует обряд обретения нового имени. Почему? Зачем нужен этот обряд?

Все дело в том, что получение нового имени полностью соответствовало древнерусской традиции не называть покойного по имени, не беспокоить его во время перехода в загробный мир через реку забвения. А монах, как и Посвящаемый, как раз и находится в подобной стадии перехода. Само же пострижение в монахи становится равносильно смерти.

Не случайно монахов на Руси называли непогребенными мертвецами. Принимая постриг, монах отрекается от своей воли и дает обет всецелого послушания наставникам (служителям не только Бога, но и Смерти) даже в мелочах, он начинает жизнь заново (т. е. рождается вновь) в царстве Нави/Смерти, здесь он - новорожденный младенец (именно поэтому монашеский куколь по форме напоминает детский чепчик).

По законам общества, человек, принявший постриг, умирал для остального мира и терял все права наследования. И этим законом общества - лишение прав наследования - стали вовсю пользоваться на Руси царской. Цареубийцы не всегда пользовались мечом и кинжалом. Для достижения своих тронных замыслов они с необычайной легкостью брались за ножницы для монастырского пострига. Ибо престолонаследник, ближний к царскому трону человек, оказавшийся за стенами монастыря, умирал для власти и истории.

В истории до сих пор бытует версия, что "угличское дело" с убиением царевича Димитрия на самом деле развивалось по другому сценарию: царевича не убили подосланные Борисом Годуновым злоумышленники, а насильственно постригли в монахи, т. е. убили для мирской власти.

Возможно, в истории беглого расстриги-самозванца из Чудова монастыря есть доля истины. Точно такое же религиозно-ритуальное убийство совершает (причем неоднократно) и Петр I, постригая в монахини против воли и свою первую жену Евдокию Лопухину, и родную сестру Софью.

А сейчас я хотела бы обратить ваше внимание на одну из самых загадочных фигур русской истории, насильственно лишенную через пострижение в монахини всяческих прав на русский престол.