Четыре направления - четыре ветра

Давай скажем это просто. Я почти умер. Я знаю это. Если бы Рамон не вдувал в меня дым… Боже! Эти вращающиеся вихри… я бы погрузился в тот яркий свет… или проскользнул бы и потерялся между ними… теми… плоскостями реальности (подумай дважды, трижды или четырежды, прежде чем снова употреблять это слово) и исчез бы. Пропал.

Дженнифер на столе.

Итак, я чувствую облегчение; да, быть живым — великое дело, и я думаю (хотя я не в лучшем состояпии), что я провел эксперимент над собой, над своим сознанием или, скажем так, над осознанием своего сознания, осознанием как чем-то отдельным от тела и гораздо более важным, чем это мясо.

Но, черт возьми, страх был парализующим! Что было действительно ужасным, — так это то, что находилось за виденным, по другую сторону тех теней, между теми плоскостями и слоями, под поверхностью той маленькой хорошенькой лагуны.

Я проморгал это все, потому что я умирал и был перепуган, как скотина.

Более того, я присутствовал на собственных похоронах — я и это проморгал.

Я буду сидеть и ждать здесь, под чиуауако, на котором сидел змей.

Я буду ждать здесь и ощущать восторг каждого вдоха, экстаз джунглей и свое живое присутствие.

Но я знаю, что здесь есть что-то еще, что-то более важное для человека, и я не могу успокоиться, и не успокоюсь, пока не пойму, что же я проморгал. Опять.

Буду сидеть и ждать Рамона.

Рамон не пришел вовсе.

Где-то около полудня я отправился по тропе к дороге. Было жарче, чем накануне, я истекал потом. Москит впился мне в руку, и его крылья прилипли к моей влажной коже.

Я ждал два часа, сидя на рюкзаке. Не требовалось никаких усилий, чтобы абсолютно ни о чем не думать. Я подсел на повозку — обычную деревянную тележку с невысоким плоскодонным кузовом, который держался на двух колесах с изношенными шинами; тащил повозку ослик, а ослика вел горбатый индеец.

Восемь часов спустя мы добрались до Пукальпы.

В 1967 году я, студент философии Пуэрториканского университета, попал на лекцию д-ра Стенли Криппнера, директора лаборатории сновидений в Маймонидском медицинском центре.

После лекции, во время приема, он дал пищу моему энтузиазму относительно его тематики. Пуэрто-Рико славится богатыми спиритическими традициями; почему бы мне не поизучать сновидения и грезы предсказателей и спиритических медиумов в Сан-Хуане?

И я разыскал донью Росу, чернокожую одноглазую гадалку, которая жила в крохотной квартирке на первом этаже какой-то городской трущобы на окраине Сан-Хуана. Это была злющая старуха с повязкой на слепом глазу; здоровый глаз напоминал драгоценный камень в отвратительной оправе. Весь калейдоскоп ее выражений отражался в его гранях, когда она уставилась им в круглый аквариум, изрекая мою судьбу. Мы подружились.

— Тебя выслеживает кто-то могучий, — сказала она. — Тебе надлежит совершить великие дела, но ты ничего сколько-нибудь путного не сделаешь, пока не перестанешь бегать и не встретишь его лицом к лицу.

Она велела мне поехать на Эль Юнке, лесистую гору в стороне от Сан-Хуана. Иди туда и жди, сказала она.

Я так и сделал. Я съехал с дороги и загнал машину в кустарник среди банановых деревьев. Я сидел скрестив ноги на капоте машины и ждал.

Я не помню, как я заснул; да никто этого никогда не помнит.

Но я помню, что прислонился спиной к ветровому щиту и закрыл глаза, и были сумерки.

Треснула ветка. Моя спина выгнулась дугой, и я очутился на земле на четвереньках; я карабкался куда-то в полном мраке, рвался сквозь кусты, свалился на левый бок, что-то липкое коснулось моей щеки. Я дернул лист банановой пальмы — это он прилип к моему лицу — и затаил дыхание. Когда глаза свыклись с темнотой, я увидел свои автомобиль и вдали огни Сан-Хуана.

Брюки были изодраны в клочья, сквозь которые светило кровоточащее колено. Я растянул запястье. Когда ко мне вернулось дыхание, я побрел обратно к автомобилю.

Все то, что днем шепчет, скрипит, сопит, — ночью грохочет.

Я не мог показаться Росе на глаза. Мне было стыдно. Но когда я пришел к ней через неделю, она посмотрела мне в глаза и нахмурилась.

— Не вышло? — сказала она.

— Я заснул, — сказал я. — И что-то испугало меня.

— Ты упустил возможность, — сказала она.

14 февраля, намного позже Ночь.

Пукальпа, гостиница с видом на реку. Забился в постель. Пишу при свете карманного фонарика. Гудки речных судов. Старые грузовые пароходы.

Выдолбленные челны с подвесными моторами. Движутся вниз но течению. Только пара вопросов. Чтобы не забыть. Кот, ягуар. Что это такое?

Цвет и свет в джунглях.

Змей. Сатчамама. Откуда я узнал это имя?

Кондор и мое лицо. Боже мой! Я знаю, что произошло, я сейчас ощущаю его липкую влажность на пальцах.

Архитектура.

Дым кольцами.

Та девушка. Дочь Рамона? Кажется, я и это там проморгал.

Стефани. Почему именно она. Какие у меня к ней чувства?

Не даст покоя девушка. Какая нежная сцепа, сколько эротики! Но, Господи… что, если она пришла ко мне ради утешения? Чтобы понянчить больного ночью? Или Рамон дал мне ее, чтобы поддержать, укрепить меня? Только и всего. Я могу это понять. Женщина, мое дополнение. Дополни меня твоей женской сущностью, и мы отправимся в сон, в ночь, в сад.

И что же я делаю? Вот она, вся для меня, и я целую ее, я люблю ее, я пользуюсь ею, я делаю то, что всякий другой мужчина сделал бы. Интимную нежность встречи я упрощаю до сексуального сношения.

Следовало ли мне ждать, пока возвратится Рамон? Или он сам ждал, когда я уйду?

Я пробыл в Пукальпе пять дней, изучил вес дамбы и все грузовые суда, добиравшиеся туда, в последний судоходный порт Амазонки в трех с половиной тысячах километров от Атлантики. Я побывал на озере Яринакоча, плавал вместе с розовобрюхими дельфинами и загорал на серых песчаных пляжах. Чем больше я писал, тем ближе подходил к объяснению моего опыта с Рамоном — и тем больше удалялся от понимания.

*5*

Когда я возвратился в Куско, забастовка уже закончилась. Студенты наводняли аудитории с той серьезностью, которая так характерна для латиноамериканских вузов. Здесь высшее образование не право, а привилегия, и притом не гарантированная.

Я направился к классной комнате в дальнем конце коридора. Через небольшое окошко в двери я увидел головы студентов профессора Моралеса и его самого среди них; он выделялся несмотря на свой затрапезный костюм.

Я насчитал всего шестнадцать студентов, среди них двух девушек. Это были большей частью индейцы кечуа, но были и перуанцы. В отличие от мексиканских микстеков и ацтеков, которые смешались с испанскими завоевателями и образовали мексиканский тип метисов, перуанские индейцы сохраняли генетическую чистоту несмотря на то, что испанцы и другие белые по-прежнему возглавляли армию и правительство и держали в своих руках основные богатства республики. Мало индейцев среди преподавателей университета.

Какое-то движение на уровне моего локтя. Я глянул вниз и увидел студента-индейца, которого профессор неделю назад консультировал в кафетерии. Вид у юноши был обеспокоенный, но робкий. Он опоздал на урок.

— Disculpeme, senor.

Я отодвинулся, и он открыл дверь. Профессор Моралес обернулся и улыбнулся мне, а студент проскользнул в класс и сел на свободное место. Я тоже вошел и остановился возле двери.

— Английский прелат и ученый, Уильям Ролф Индж, говорил, что вся природа, вся как есть — это спряжение глагола «есть» [То eat]. Как вы думаете, что он хотел этим сказать?

Поднялась чья-то рука. Рыжий веснушчатый парень.

— Фернандо?

— Маэстро, а что такое «прелат»?

— Это высокое духовное звание, вроде епископа или аббата. Однако, Фернандо, как ты понимаешь его слова?