Четыре направления - четыре ветра

Птица!

Птица величиной с собаку, вся в черном и сером; розовая сморщенная шея торчит из гофрированного, с оборочкой, воротника; тяжелый, видавший виды клюв — такой бьет насмерть.

Принялась долбить песок: тюк, тюк!., тюк!., тюк!..

Прекрати сейчас же!

Перья дыбом, глаза вращаются; отпрыгнула… неловкий, гротескный шаг… отступает. Размах крыльев восемь футов, кончики серые. Типичные для джунглей размеры. Зловещий хриплый крик несется над лагуной.

Кондор!

Рука Рамона сжалась на моем запястье:

— У тебя еще много дел, мой друг. Пойдем, скорее. Пока он не вернулся…

Мы снова в хижине, в царстве теней. Ясижу сбоку от Рамона и смотрю на его лицо. Он подносит к губам однострунную арфу и трогает струну, и комната отзывается на ее звук. Зеленое и красное. Музыка воды. Столбы влажные.

Снова. Ниже. Октава. Его тяжелые веки опускаются ниже.

Капли воды сверху, из пальмовой крыши.

Снова. Ниже. Октава. Сверху течет.

Снова. Ниже. Октава времени… Его лицо обвисает и бледнеет, вытягивается, щеки западают. Арфа вываливается из дряхлой руки, и он открывает глаза, чтобы улыбнуться мне в последний раз… Смерть.

Его голова безжизненно и вяло склоняется набок, глаза затуманены, рот искривлен в последней ухмылке… течет слюна…

Мои руки сами закрывают мне глаза, чтобы не видеть этого.

Падаю, как падают во сне. Чувствую болезненную щекотку в пояснице, вибрацию полета вниз, падения… через слои… один за другим… сложное переплетение… архитектура… плоскости времени… и пространства! Возможности, выбор, выбор… нельзя задержаться, слишком быстрое скольжение, невозможно рассмотреть, что лежит между ними, а я знаю, что это важно.

Чрезвычайно важно.

Свет внизу. Вижу туннель.

Туннель? Свет?

Если бы я мог хотя бы ноги передвинугь, я бы, возможно, лучше видел. Но шевельнуться трудно. Ноги снят. А руки? Скованы, не отвечают. Шея твердеет, холод распространяется все ниже. Оцепенение. Трупное… окоченение… да, несомненно. Внутренние ткани неподатливы, и сердце все медленнее и глуше бьется о твердые, неподвижные стенки бескровной полости.

Свет разрастается, раскаляется добела. Последний приступ тошноты, последний ком увеличивается, распухает, затвердевает у меня в горле, и я… я не могу… дышать… о, нет…

Это дым, Рамон выпускает его изо рта. Снова трубка. Приятный запах дерева. Он направляет струи дыма мне на грудь, и они сворачиваются в кольца. Вот маленький вихрь — смотри, он свернулся в кольцо у меня на груди! Комната поет, это какая-то милая, ритмичная мелодия без слов. Звуки дыхания. Медленное, глубокое дыхание. Горячее дыхание. Это я дышу. Вкус воздуха, ощущение слез, наполняющих глаза. Ты лежишь на спине. Я лежу на спине. Он улыбается, но тихонько покачивает головой из стороны в сторону.

— Иди со мной.

Я переворачиваюсь на живот и, дрожа, отжимаюсь от плетеной циновки. Я на коленях. На ногах. Я опираюсь на него, как на костыль. Скорее бы конец этому.

Старая женщина с заплетенными в косу седыми волосами спала на тюфяке в комнате, куда мы вошли. Жена Рамона. Я поднес руку с часами к глазам, но не смог понять, что на циферблате. Было еще темно, доносились голоса джунглей.

В комнатке, в самом конце большого свободного помещения, лежал маленький матрац с единственной простыней и подушкой.

Да. Мне хочется только заснуть и забыть это все, и дожить до следующего утра.

Темнота за моими сомкнутыми веками была наполнена смехом, цвета все еще рикошетили вокруг моего черепа. Я метался и вздрагивал, пачкая своим потом единственную простыню. Я с трудом стащил с себя брюки, снова лег, силясь утихомирить взбудораженные чувства, ощущая обнаженной кожей каждое волокно простыни, а языком — кислый привкус слюны. В помещении держался стойкий занахвоска и табачного дыма, шум и стрекотание насекомых запутанным эхом отдавались в ушах. Меня дразнил этот смех. Тени путались и сливались. Я засунул руку под простыню и ощупал свой живот; я обнаружил, что могу свободно напрягать и расслаблять его мускулы, каждый мускул отдельно, по желанию. Но меня поразило другое: там внутри была какая-то пустота, полость; мне показалось, что я ощущаю там дыхание джунглей: тот самый легкий бриз, который трогает листья на деревьях, веет теперь внутри меня, пробегает но опустевшим внутренностям… Опустевшим… от чего? От воспоминаний?

Я не слышал, когда она вошла в комнату, и ни разу не видел ее на таком расстоянии, чтобы можно было дать ее полное описание. Помню только ощущение ее тела в темноте рядом со мной, ее чистый запах, замкиугость индейского лица и сияющие глаза, черные волосы пружинят иод тяжестью ее головы на моем плече. Как просто. Мне незачем было переносить эту ночь в одиночестве и спать без комфорта. Эта дочь… джунглей пришла ободрить меня, поддержать. Да, поддержать.

Я обнял ее. Ничто никогда не давалось мне так легко и так естественно, без усилий.

Мои ступни шлепают по влажной земле, звуки шагов тысячекратно усиливаются, я вздрагиваю и пригибаюсь, стараясь не нарушать мир и гармонию джунглей… этого райского сада.

Да и не нужно ступать по нему, я могу парить, я могу подняться над Землей, удалиться от нее в межзвездную темень.

Восторг свободы и чистоты. Я могу двигаться очень быстро вдоль ноты, которую играет Рамон, я слушал ее накануне. Тон хрустального бокала. Звуковая нить. Я следую вдоль нее, она постепенно преобразуется в электрическое гудение, и красные цифры сияют в темное: 6:00.

Она неловко протягивает руку и натыкается на ночную тумбочку, сплошь уставленную хрупкой посудой; раздается воющий звон, ему нет конца… Стефани!

Она сидит, выпрямившись, перепуганная, прикрывает грудь скомканной белой простыней, смотрит на меня. Я чувствую тебя, Стефани. Глубоко. Ты чувствуешь меня? Там? Ты испугалась?

Не бойся. Я знаю, ты меня не видишь, потому что я слишком темный и мои движения слишком совершенны. Я просто бездыханная тень, но я достаточно силен, чтобы взять тебя.

Сейчас.

Я проснулся внезапно. Один. Солнце заливало комнатушку тропической жарой. Терпеть не могу просыпаться от солнечного света. Это неизменно приносит мне головную боль.

Я отодвинулся к стене, затем вскочил па ноги и протер глаза.

Где она? Погоди, кто: Стефани или та девушка? Я отдернул простыню и увидел следы нашей любви.

Я натянул штаны. Где рубашка? В другой комнате. Я стоял, ища рукой опоры, и чуть не проткнул лиственную стену. Я нашел вертикальную жердь, прислонился к ней и попробовал привести в порядок свои мысли.

Дома никого нет. В большой комнате, за углом, на главной циновке лежала моя аккуратно сложенная рубашка и рюкзак. А рядом миска с плодами.

Я присел на корточки возле миски и принялся за еду. Фрукты — по-моему, это были манго, папайя и бананы — оказались великолепными, их сочная мякоть насытила мое изголодавшееся тело.

Дома никого. Я посмотрел, нет ли Рамона возле лагуны, за деревом чиуауако, и пошел дальше но тропе к излучине речушки.

Я выкупался, вылежался в теплой мелководной струе и вернулся в пустой дом, чувствуя себя ожившим, но не совсем человеком.

14 февраля

Мозг мертв.

Забавно этот карандаш скользит по бумаге. Скребет, царапает слова. Могут ли они выразить мои чувства. Скребскреб. Царап-царап. Дурак. Пишет, лишь бы писать.

Там. Там я найду авторучку. Но это ничем не лучше.

Она слишком скользкая и легко врет. Возьми себя в руки, сейчас же. Через несколько дней твоя голова прояснится, ты снова станешь серьезным и не будешь переводить бумагу. Понял, к чему дело идет?

Почему я разговариваю сам с собою? Почему?

Потому что больше не с кем. Состояние у меня такое, словно я визжу. Пойди в джунгли и визжи там.

Точно так же могло бы быть, если бы я только что пережил автомобильную катастрофу, испытал состояние, близкое к смерти. Да. Я рад, что жив, и все выглядит иначе, лучше, ярче; передохни, обдумай все это, перестань наконец считать дыхание само собой разумеющимся.