Тори

— Что если Королева вернется во время зимы? — спросила одна из Древних.

— Я думаю, что кошки сумеют уберечь ее до нашего возвращения. Тем более, еще рано. Прошло всего восемь зим с момента ее ухода. Обычно на ее новое перерождение уходит зим двадцать-сорок, — ответила другая.

— Откуда ты знаешь? Ты уже видела ее перерождение?

— О, нет! Мы слишком мало живем, чтобы увидеть хотя бы два ее перерождения. Но Хранители Королевской Памяти говорят, что в прошлый раз она отправилась перерождаться на девятый райдер и вернулась через десять зим, а теперь она ушла на третий райдер. Стало быть, зим через двадцать, не раньше.

— А кем она вернулась после девятого райдера?

— Говорят, огненным зверем.

— Как же с ней управлялись до того, как Хранители вернули ей Ее Память?

— Да… Не представляю.

— Интересно, вот бы дожить да посмотреть: кем же она вернется на этот раз?

— При межрайдерном осеннем перелете мы будем пролетать третий райдер, но всего несколько секунд. Если успеем, посмотрим — кто там живет?

— Может и Королева нас заметит?

— Навряд ли, третий райдер втрое превышает площадь нашей планеты.

— Жаль, что он не приспособлен для нас. Королева, говорят, умела проводить Птиц на любой райдер. Она пробивала тоннель аж до сорок пятого райдера.

— Без нее мы дальше десятого не пробились бы никогда.

Это была правда. Королева обладала способностью ходить на любой райдер, а однажды даже повела патрульных Птиц на сорок пятый райдер, хотя это отняло у нее очень много сил. Сама же она могла пройти до самой границы Света, а граница эта лежала на расстоянии, по меньшей мере, двух тысяч райдеров. Древние, правда, говорили, что она никогда не ходила так далеко по причине того, что начиная с сорокового райдера миры были столь абсурдны по своему строению, что можно было потерять рассудок. Потенциальные же ее способности перехода не имели границ.

Говорили, что Королева родилась на нулевом райдере, куда всему живому путь был закрыт. Даже она сама много раз пыталась пройти на свою родину, но попытки были тщетны. Как она оказалась на Пятом райдере никто не знал. Когда Птицы обрели разум, она уже была здесь, а было это свыше миллиона зим назад. Все это время Она правила Пятым райдером, лишь иногда покидая его, чтобы пройти свое очередное перерождение и прийти обратно уже в другом обличье. Каждый раз, уходя, она завещала свою Память Хранителям, чтобы по возвращении они снова вернули ее.

Если обычные Птицы жили по пятнадцать-двадцать зим, то Хранители были Птицами особого порядка и жили по шестьдесят зим, а то и больше. Их были считанные единицы, и они почти никогда не покидали скал, дабы не подвергнуть опасности свой уникальный ум. Во время отсутствия Королевы правление райдером брали на себя Птицы, в частности Древние. В их обязанности входило не только управление своим миром, но и наблюдение за порядком и спокойствием на соседних райдерах, начиная с четвертого и кончая девятым. Несколько миров, правда, были неприспособленны для долгого пребывания в них Птиц, и приходилось проходить их насквозь `сквозным перелетом`.

Чтобы попасть на место зимовки Птицам теперь нужно было пройти четвертый райдер, `сквозным` пройти третий, где ныне пребывала Королева, и, по возможности, незаметно проскользнуть во второй, чтобы не всполошить местных жителей неожиданным появлением.

В назначенное время небо наполнилось миллионами Птиц, которые зависли в воздухе, ожидая `прохода`. Наконец, несколько Древних спустились на нижний поток ветра, зависли там и выстроились треугольником. Спустя минуту послышалась тихая мелодия песни, которая, начавшись со стороны треугольника Древних, переросла в могучий переливчатый звон, подхваченный остальными Птицами. Когда сила звука достигла апогея, воздух над степью стал дрожать, и возник маленький вихрь, который быстро увеличился до размеров огромного водоворота. В его центре появилась дрожащая черная точка, из которой немедленно ударила огромная молния, пройдя дугой над головами Птиц и ткнувшись в горизонт. Как только точка увеличилась до нужного диаметра, Древние издали резкий крик и ринулись в `проход`, а за ними посыпались с неба Птицы, сливаясь в один сверкающий поток. В течении десяти секунд серебристая река текла в переходный колодец, и когда последняя Птица проскочила в воздушную дыру, `проход` затянулся за ней и бушующий ветер стих. Степные кошки, встряхнувшись, поднялись из травы и, зябко поежившись, направились к скалам, которые отнесло ураганным ветром к тому времени на полторы лиги к северу. В свете встающего Зеленого солнца, искрясь, падал первый снег.

Умер Кактус. Мы завернули его в кусок простыни и похоронили на берегу, как истинно `морского` ежа. Для меня это было большим потрясением. За девять лет своей жизни мне впервые пришлось потерять друга. Я, наверное, долго плакал, солнце успело закатиться, и когда отец пришел ко мне было уже совсем темно. Сев напротив моей кровати, он молча перебирал фотографии.

— Возможно наш ежик сейчас гуляет по облакам и смотрит на нас сверху, а ты плачешь, — заметил отец, наклонившись ко мне, — пройдет немного времени и он снова родится, только, наверно, кем-то другим. Наверняка, человеком. Ведь ежа умнее его не было на свете, верно?

Я посмотрела на отца и слегка улыбнулась. Я представила, как наш Кактус родился обычным мальчиком и удивленно вращает по сторонам головой. Я `спросил`, какова же вероятность этого?

— Я думаю, очень большая, судя по его уму, — ответил отец.

— А теперь тебе пора спать. Может он во сне придет к тебе.

Я лег под одеяло и закрыл глаза. Я представил себе большое поле из облаков, на котором растет бело-оранжевая облаковая трава, из нее поднимается солнце и маленький белый облаковый ежик пасется на этом поле, довольно похрюкивая. Я мысленно позвал его и стал засыпать, надеясь, что он меня услышал, и во сне придет ко мне в гости. Может он там будет дружить с Винни-Пухом, Пятачком и многими другими, кто, конечно, живет на небе, в своем небесном лесу. Отец говорил, что все придуманное человеком где-то живет на самом деле. Может это там и есть? В таком случае я не боялась за своего ежика. Он не будет там скучать, он будет ходить в гости к Чеширскому Коту, а вечерами сидеть с Карлсоном на его крыше и, конечно, как папа с Томом, разговаривать о политике, спорте и другой приятной чепухе. А потом Карлсон будет его катать над крышами таинственного города с таким непонятным и каким-то колючим названием — Стокгольм.

Утро встретило меня сыростью и холодом. Я с трудом заставил себя вынуть ноги из-под одеяла и нащупал тапки. Я думала что еще очень рано, но, спустившись вниз, обнаружила часы, показывающие мне, что время обеда не за горами. Отец копался в машине на улице. Проглотив по пути стакан молока я вышел к нему.

— Хелло! — поприветствовал он меня.

Я кисло улыбнулся в ответ.

— Как сны?

Я ничего не помнила, раскалывающаяся голова свидетельствовала о нездоровой ночи. Возможно мне что-то и снилось, но мое сознание решило не посвящать меня в подробности моих сновидений. В горах гулял промозглый ветер. Второй день по утрам появлялся иней, к середине дня становящийся ледяной росой, блистающей абсолютно на всем, чего бы я ни касалась. Странные огоньки в горах почти совсем исчезли. Очевидно, холод и ветры им тоже были не по вкусу. Том, приезжавший позавчера, сообщил что собирается посетить своих мудрых соседей за мысом и спросит о дне прихода знаменитой молнии, так как время было самое подходящее. Это обстоятельство слегка разогнало мое черное настроение и дало надежду на некоторую отвлеченность от мыслей о еже.

Отец собирался в поселок. Я отпросился погулять и сразу после обеда направился к аллее, одевшись потеплее.

Странное дело, погода всегда меняет твое настроение как ей угодно. Конечно, не все к этому особенно восприимчивы, но уж если довелось обладать подобной зависимостью — пиши пропало. Иной раз, потягиваясь утром в постели и вспоминая удивительный, чудесный сон, которые только и бывают, как ранним утром, замечаешь нечто серо-розовое за окном, какой-нибудь мокрый снег или моросящий дождик, и все твое настроение вместе с лучезарной улыбкой опускается на уровень пола, и ты плетешься на улицу сказать вновь пришедшему дню нечто вроде: