Не Сволочи, или Дети-разведчики в тылу врага

Наконец кончилась эта длинная, порядком уж надоевшая подземная дорога. Как-то совсем неожиданно для Пети траншея оборвалась, и они оказались у широкой, как ему показалось с первого взгляда, перепаханной лощины. Он удивленно оглянулся: действительно, кругом белел снег, а лощина, окруженная вековым сосновым лесом, выглядела так, словно по ней только что прошел сильный трактор с огромным плугом и поднял своими лемехами черную землю. Глядя на черное поле, мальчик уже было вылез из траншеи, но тут его резко схватил за руку Михалыч. Он рывком бросил Петю назад, в траншею. И тут мальчик почувствовал, что красноармеец упал на него, закрыв плотно его своим могучим телом. Петя нервно дернулся и сразу замолк: взрыв огромной силы потряс землю. Тут же последовал другой, потом — третий, четвертый, и вскоре все кругом грохотало, свистело, дрожало. «Так вот кто пашет эту лощину, — подумал Петя. — Не трактор здесь ходил с лемехом, а фашисты утюжат ее своими снарядами».

Михалыч присел на корточки в траншее, чертыхаясь, тронул за плечо Петю и виновато сказал:

— Ты уж извини меня, старика-то… Не до слов было… Как услышал свист снаряда, думаю, ну, конец пришел тебе, Михалыч…

Он стряхнул с тулупчика мальчика землю, потом усмехнулся и, выбросив из карманов своей телогрейки несколько замерзших комьев, продолжил:

— Ты уже почти выпрыгнул из траншеи. Ну, и схватил я тебя… А силушкой бог меня не обидел: на медведя еще совсем недавно один на один ходил…

Он помял своими ручищами плечи мальчика:

— Цел?.. Невредим?.. Тогда все в порядке.

Петя, смущенный таким отеческим к нему отношением, с благодарностью смотрел на старого солдата: он-то понимал, что Михалыч бросился на него с единственной целью — спасти от вражеского снаряда.

Немцы продолжали методично долбить по координатам лощины. Они-то наверняка знали, что здесь, у изрытой ими земли, обрываются траншеи красноармейских войск, а дальше связь обороняющихся шла только через открытую местность. Михалыч долго наблюдал за лощиной, затем недовольным голосом произнес:

— И всего-то нужно было протянуть каких-то четыреста метров до леса… Так нет, не хватило у кого-то смекалки на это… Вот так всегда у нас — что-нибудь да забудем довести до конца. Когда же это кончится, люди русские?

Петя подумал: «У своих ведь, а эти проклятые фашисты и здесь не дают покоя… Устроили нам с Михалычем ловушку». Но он верит, что с этим тертым солдатом не пропадет. Михалыч найдет выход и из этого без выходного положения.

Михалыч зло махнул кому-то, затем усмехнулся, нажал своей железной рукой на плечо Пети и продолжил:

— Ладно, критику в сторону, теперь слушай меня… Рванем мы сейчас по этой чертовой лощине. Не можем же мы здесь сидеть целый день. Ты внимательно наблюдай за мной. Если я падаю, и ты падай, я бегу, и ты беги за мной. В общем, делай все то, что я буду делать. Ясно?

Петя кивнул головой, а Михалыч проверил свои карманы: переложил что-то из них в вещмешок. Потом привязал его накрепко к спине, чтобы не мешал бегу. Обстрел фашистов несколько утих, и Михалыч дал команду Пете приготовиться. Мальчик был готов бросится хоть сейчас через это перепаханное фашистскими снарядами поле. Ему так хотелось выбраться отсюда — быстрее добраться до Ленинграда и доставить в Особый отдел фронта собранные с друзьями разведывательные данные о гитлеровцах. На него надеется Кузьмин. Ваня Голубцов. И тут в голове у Пети промелькнула мысль: «Может, его друзей уже нет и в живых?» Тяжело вздохнув, он вспомнил проклятую тюрьму-баню…

«Мальтшик нет…»

Когда Петя готовился к броску через лощину, друзья его были еще живы. Где-то около десяти часов утра 5 декабря 1941 года в бане появился заместитель Гюльцова гауптштурмфюрер Ульрих с переводчиком и пятью автоматчиками. Солдаты направили на ребят свои автоматы, а Ульрих подошел к сидевшему на полу Кузьмину и ткнул его сильно в бок начищенным до блеска сапогом. Пока Николай поднимался с пола, Ульрих что-то орал ему по-немецки, размахивая руками. Фашист то ли забыл, что он довольно сносно разговаривал с арестованными по-русски, то ли вел в этот день какую-то игру для своих подчиненных, понятную только ему одному. Временами гауптштурмфюрер хватался за кобуру с пистолетом, показывая пальцами, что сейчас он его расстреляет. А Кузьмин уже поднялся на ноги и спокойно, с усмешкой смотрел на беснующегося фашиста. Наконец Ульрих немного успокоился, и за дело тогда принялся сонувшийся колесом переводчик, который говорил почему-то совсем тихо.

— Господин гауптштурмфюрер, — начал этот тщедушный, с бегающими, маленькими глазками человечек, — интересуется: будете ли вы давать показания? Только правдивые… — Переводчик умолк, а затем, увидев, что Ульрих разговаривает с одним из автоматчиков, еще тише, уже от себя, прошипел: — Расскажите ему все, ведь расстреляет…

Он странно как-то всхлипнул и, вытащив грязный носовой платок, стал вытирать слезившиеся глаза. Кузьмин усмехнулся, хотел было послать куда-нибудь подальше переводчика с его советом, но передумал: тратить свои последние силы на этого слизняка, решил он, не стоит, а главное, у него для этого совсем нет времени. Николай отмахнулся от переводчика, словно от надоевшей мухи, затем покачал с сожалением головой, мол, опять к нему пристают с тем же вопросом, и спокойным голосом начал рассказывать свою легенду о поисках потерявшейся невесты. Переводчик сделал кислое лицо, пробормотал что-то и принялся за свое дело, но Ульрих тут же оборвал его и вытащил из кармана шинели две небольшие бумажки. Он стал по стойке «смирно» и громким, торжественным голосом начал читать одну из этих бумажек. Переводчик еле успевал за ним: «Черный, Ермолаев и Шустов, — шипел он, — являются врагами Рейха и самого фюрера, поэтому приговариваются к смертной казни — расстрелу». Вот он посмотрел с усмешкой на Кузьмина и почти радостно добавил:

— Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и приводится в исполнение немедленно…

Красуясь собой, Ульрих подтянулся на носках своих блестящих сапог, затем прищелкнул пальцами, требуя к себе внимания, и тем же торжественным голосом зачитал вторую бумажку. К расстрелу приговаривались и трое других узников бани. Схвачены они были при переходе линии фронта. Вот гауптштурмфюрер СС театрально поднял двумя пальцами вверх эти бумажки, потряс ими в воздухе, потом сложил вчетверо, засунул в карман шинели и хлопнул по нему рукой: мол, приговор зачитан, пора переходить к его исполнению. Ульрих, а за ним и переводчик вышли из бани. Командовавший автоматчиками унтер-офицер уже знал этот жест своего грозного начальника, тут же дал команду солдатам поднять узников и вывести из бани. Стараясь угодить своему строгому начальству, охранники больно толкали дулами автоматов ребят и дико кричали:

— Шнель, руссише швайне… Шнель… Бистро, рюски свинки… Бистро…

Голубцов опустил свою ногу с широкой полки и дико вскрикнул: острая, невыносимая боль пронзила все его тело. Кузьмин подхватил своего друга за поясницу и помог ему подняться. Двое незнакомых узников поставили на ноги своего товарища, который никак не мог совладать со своим телом. Он уже не раз поднимался и тут же падал. Ваня, подпрыгивая на одной ноге, а за ним и Кузьмин, поддерживая своего друга за плечи, вылезли из дверей полутемного помещения и были ослеплены ярким солнцем и блестящим снегом. Они стояли, зажмурив глаза, и улыбались. Гитлеровцы бесновались, орали, толкали их автоматами в спину, но они не обращали на них никакого внимания. Вот Кузьмин и Голубцов открыли глаза, весело подмигнули друг другу и крепко обнялись. Из дверей бани вынесли другого товарища их новые соседи. И теперь они стояли и жадно глотали чистый морозный воздух. Но вот Ульрих несколько раз быстро пересчитал узников, удивленно бросил взгляд на переводчика и вбежал в баню. Тут же он вылетел из нее и дико по-русски заорал:

— Мальтшик… Мальтшик нет…

В баню бросились унтер-офицер и один из автоматчиков, а гауптштурмфюрер, размахивая руками, сердито отчитывал за что-то переводчика. Не отвечая ничего Ульриху, тот весь съежился и еще ниже согнулся. Переводчик тяжело вздохнул и несколько раз сбивчиво повторил: