Батарея

И тогда командующий оборонительным районом контр-адмирал Жуков приказал перебросить в расположение батареи свой последний резерв – двести пятьдесят донецких шахтеров, которые только что прибыли на корабле из Севастополя.

Комбат об этом подкреплении не знал. Почему он оказался в неведении: то ли в прифронтовой суете штабисты забыли уведомить его, то ли взяли во внимание, что во время принятия этого решения в штабе находился командир дивизиона майор Кречет, который принял решение возвращаться в дивизион только утром, – это особого значения уже не имело. Важно, что под утро двое разведчиков, одним из которых оказался юнга, доложили Гродову: неподалеку от охранной линии окопов, у Николаевской дороги, идет ожесточенный рукопашный бой, в суете которого лишь изредка раздаются винтовочные выстрелы да разрывы гранат. Причем был момент, когда сами разведчики оказались почти в гуще румын. Только чудом унеся оттуда ноги, они спасались теперь в укрытии корпоста, готовые отстреливаться до последнего патрона.

Не понимая, что же там в действительности происходит, капитан тут же связался с командным пунктом полка морских пехотинцев.

– Да представления не имею, кто зверствует у нас под носом! – раздраженно отреагировал начальник штаба. – Только что по поводу этой же стрельбы хотел связываться с вами, думал, что это наш Черный Комиссар очередную вылазку затеял.

– Вмешиваться не пробовали, хотя бы в виде разведки боем?

– Какая там «разведка боем», комбат?! У нас в строю менее половины состава, среди которых треть легкораненых.

– То есть получается, что вам неизвестно, ни какие силы противника оказались у вас в тылу, ни кто им противостоит? – все же не смог удержаться от осуждения Гродов.

– Пока что… неизвестно, – сухо парировал майор, которому тон капитана явно не нравился. – Кстати, вот и наша разведка вернулась…

Однако связь не прервалась. Начштаба положил трубку рядом с аппаратом, и до Гродова долетали приглушенные слова доклада. Из него следовало, что какое-то подразделение вступило в схватку с прорвавшимися в их тыл двумя ротами румын, но какое именно – этого разведчики понять не могли. Ясно было только, что сражались не морские пехотинцы, а обычные стрелки, обмундированные в полевую форму; и что, окруженные румынами, они ведут ближний бой. Сама разведгруппа наткнулась на румынский дозор, поэтому из трех бойцов сумел вернуться только один.

– Поначалу мы предполагали, что это действует ваше прикрытие из моряков-добровольцев, – объяснил майор, пытаясь прокомментировать это донесение. – Или же прибыло какое-то пополнение. Но, сами слышали, какие сведения сумели добыть наши разведчики ценой двух жизней, которые очень пригодились бы нам при круговой обороне.

Оголять охрану своей батареи Гродов тоже не имел права, тем не менее он взял с собой отделение разведки, вооруженное двумя трофейными ручными пулеметами, сам тоже вооружился пулеметом и направился туда, где в предрассветной дымке постепенно затихал бой. Истребив по пути какую-то группу румын, принявших артиллеристов за своих, комбат добрался до ложбины, по которой пролегал этот участок дороги, и в три пулеметных ствола отогнал в степь около взвода врагов, пытавшихся вернуться на поле боя.

Пока, рассредоточившись, разведчики прочесывали окрестности, комбат с изумлением осматривал дорогу и ложбину, буквально заваленные телами как румын, так и советских пехотинцев, над которыми еще витали стоны и проклятия раненых и умирающих, и не мог понять, что же здесь происходило. Ясно было, что перед ним – поле яростного рукопашного боя, но почему только рукопашного?

Он видел румынских солдат с изрубленными руками и головами и множество красноармейцев, рядом с которыми лежали окровавленные саперные лопатки, а некоторые даже после гибели все еще продолжали сжимать их. Однако рядом с румынами неизменно лежали ружья, а рядом с красноармейцами – только лопатки. Лишь возле пронзенного штыком старшего лейтенанта, который, очевидно, командовал этими безоружными бойцами, лежал автомат с диском. Такой же автомат он обнаружил рядом с иссеченным пулями политруком.

– Что здесь произошло, солдат? – спросил он раненного пулей в бедро и штыком в левое плечо сержанта. Тот лежал у придорожного валуна, а рядом с ним чернели в пыли четыре гранаты-«лимонки». В правой руке он все еще сжимал черенок саперной лопатки.

– Не видите, что ли, товарищ капитан? Бой здесь происходил.

– Да понимаю, что бой, а не свадебное гулянье под гармошку. Оружие ваше где?

– Вот оно, – медленно, морщась от боли, повернул сержант лицо в сторону лопатки и только теперь разжал руку, – оружие наше.

– А винтовки?

– Не выдали их. Видать, не положены были нам… эти самые винтовки, – зло сплюнул перед собой сержант.

Откуда-то из ложбины возникла группа румынских солдат, которые, не замечая Гродова, стремились преодолеть шоссе и уйти в сторону лимана, однако, привстав на колено, комбат с яростью прошелся по ним густой пулеметной очередью, а затем, подхватив лежавшую рядом с сержантом «лимонку», метнул ее в придорожный кювет, где искали спасения уцелевшие.

– Что значит «винтовки не положены»? – вернулся он к разговору с раненым.

– Что ты меня спрашиваешь об этом, капитан? – видно, злость, которая накопилась в этом солдате, уже не позволяла ему обращаться к офицеру на «вы», и Гродов не имел права упрекать его за это. Другое дело, что комбата явно раздражало немногословие раненого.

– А по-человечески отвечать ты еще способен, сержант? Ты что, хочешь сказать, что вас бросили в бой без оружия?

– Выдали по лопатке и по нескольку гранат, которыми в ближнем бою не очень-то и навоюешься, своих же осколками иссечешь.

– Так вы что, штрафники? Бывшие заключенные?

– Видно, кто-то там, в штабе, решил, что именно так, штрафники, раз не выдали хотя бы по одной винтовке на десятерых, а значит, жизни нам отвели на один перекур.

– И все-таки я ничего не пойму. Я командир береговой батареи, здесь случайно, прибыл выяснить, что произошло. Поэтому спокойно объясни мне…

– Если береговой, то получается, что на помощь вашей батарее нас и направили. Но еще здесь, у дороги, мы наткнулись на целый батальон румын, который, очевидно, как раз и шел на твою батарею.

– Выходит, что приказ командования и предназначение свое вы все-таки выполнили, – молвил Гродов, еле сдерживая волнение. Ему казалось, что эта похвала должна прийтись по душе раненому. Но вместо этого услышал:

– «Приказ, предназначение…». Лучше скажи, почему так поздно на помощь пришел, командир? Вон они – все наши, все двести пятьдесят – в течение каких-нибудь двадцати минут боя.

– Так вас было двести пятьдесят человек?! Это же две роты! – воскликнул капитан, приподнимая раненого, чтобы Кротов и Жодин могли перевязать его. – Ты что же – из тех, что только вчера прибыли из Севастополя?

– Из тех… Однако мы не севастопольцы, а из Донбасса. Отряд шахтеров-добровольцев.

– И что, прямо с корабля – сюда, без какой-либо военной подготовки, без оружия?!

– Сказали: «Оружие добудете в бою». Выдали по нескольку гранат и саперные лопатки – и… по-шахтерски говоря, «в забой». Точнее, теперь уже – на забой, как скотину.

– Вот именно, сержант: на самый настоящий «забой». Тем не менее возле офицеров я видел автоматы.

– В том-то и дело, что их выдали только три, да к тому же – офицерам почему-то. Хотя надо бы солдатам. Гранатами, как я уже сказал, в ближнем бою не повоюешь, а с лопаткой идти против винтовки, со штыком и патронами – то же самое, что этой же лопаткой уголь добывать [45].

Гродов поднялся и, едва сдерживая ярость, оглянулся, пытаясь скосить пулеметной очередью любого врага, который перед ним возникнет. Впрочем, теперь уже не только врага.

– Довоевались, мать твою! – негромко процедил он. – Сказали бы, что вообще нет оружия, мы бы у себя в батарейном арсенале винтовок тридцать-сорок трофейных нашли. Да и морские пехотинцы тоже кое-что наскребли бы. А так… потешили мы Антонеску и всю его офицерскую свору! Славно потешили! Представляю себе, что напишут по поводу этого боя их армейские газеты.