С пером и автоматом

И когда в самых отдаленных подразделениях нашего фронта я вновь и вновь слушал эту песню, невольно вспоминались слова редактора о судьбе журналиста на войне, о цене нескольких газетных строчек…

Отдыхать долго не пришлось. Вечером я получил задание присоединиться к танкистам, которые в эту ночь должны были форсировать Днепр на другом участке реки.

В березняке, где были замаскированы наши танки, я увидел высокого, на вид угрюмого гвардии старшину, тяжелой походкой шедшего мне навстречу.

— Трайнин! — воскликнул я с радостью. — Петр Афанасьевич! Живой?!

Огромными, железно-цепкими руками Трайнин обнял меня, не говоря ни слова. Таков он всегда — молчаливый, с виду суровый, а на самом деле милейшей души человек.

— Все такой же могучий, несгораемый! — отойдя на шаг и раскинув в восторге руки, говорю ему.

— Несгораемый, оно, может, и верно, а насчет воды… — И он шепнул мне доверительно: — Плавать не умею.

Я почему-то искренне этому обрадовался и тоже в самое ухо признался, что страдаю этим же пороком. Но тут же добавил, что на правом берегу уже был и даже пытался добраться вплавь.

Трайнин махнул рукой и улыбнулся озорно, по-мальчишески:

— Ну, если и ты не плаваешь, тогда обязательно переплывем!

— Понтонов нет? — спросил я.

— Делаем, — гордо ответил он и повел меня знакомить с друзьями, членами экипажа.

Имя механика-водителя Трайнина, бывшего тракториста, было широко известно на фронте. Он участвовал в битве под Москвой, освобождал Воронеж, совершал дерзкие вылазки против фашистских танков на Курской дуге и теперь привел свою машину на украинскую землю. Его умелые и отважные действия были неоднократно отмечены правительственными наградами.

О подвиге, за который Петр Афанасьевич получил первую награду, было рассказано в одном из номеров нашей газеты.

Случилось это на воронежском направлении. Танковая часть, в которой служил Петр Афанасьевич Трайнин, вела ожесточенные бои против фашистской механизированной дивизии. У врага было многократное превосходство в силе и технике. К тому же фашисты обладали большим опытом ведения танковых боев. И все же советские танкисты не отступили ни на шаг.

Бой начался ранним утром и не умолкал до вечера. Уже пылали десятки вражеских машин, пытавшихся пробиться сквозь нашу оборону, сотни фашистских трупов устилали землю. Большие потери были и на нашей стороне. Вскоре случилось самое страшное: кончились боеприпасы. Огонь прекратился.

Гитлеровцы это сразу почувствовали и решили вплотную приблизиться к нашим уцелевшим тайкам, чтобы в упор безнаказанно их расстрелять.

В этот ответственный момент боя Трайнин, оставшись один в танке, смело, на виду у «всех, первым повел свою машину навстречу врагу. Прошли считанные минуты, и над полем боя раздался необычный, рвущий перепонки звон металла. Ударом огромной силы Трайнин остановил, а затем перевернул вражескую машину. Продолжая двигаться вперед, он настиг вторую и так же быстро разделался с ней. Его примеру последовали другие танкисты. Гитлеровцы вынуждены были отступить.

Этот подвиг Петра Афанасьевича Трайнина был отмечен командованием: он получил орден Отечественной войны II степени.

В другой раз на поле боя сложилась еще более трудная обстановка. В тяжелой схватке с врагом танк Трайнина был подожжен снарядом. Сам Трайнин ранен в обе руки. Серьезное увечье получил заряжающий (ему оторвало ступню), а командир был убит. Но и тогда Петр Афанасьевич не растерялся. Он принял единственно правильное в этой обстановке решение: направил пылающий танк на огневые точки врага. Ошеломленные гитлеровцы побросали свои орудия и удрали. Раздавив несколько фашистских пушек, Трайнин сбил с танка пламя и спас от гибели экипаж.

И вот наступил долгожданный день: танк Петра Трайнина вместе с другими вышел к Днепру. Танкисту хотелось сразу, без малейшей задержки, без отдыха и сна устремиться на правый берег. Но… танк — не человек. Он не может держаться на воде, не может быть переправлен на подручных средствах, на лодке и даже на небольшой барже. Нужен был паром или мост. А время не ждало. Там, на правом берегу, вели неравный бой наши пехотинцы — горстка советских храбрецов, которые первыми форсировали Днепр, захватили небольшой плацдарм и героически удерживали его. Надо спешить. Дорог каждый день, каждый час, каждая минута.

И друзья Трайнина решили сами соорудить паром из бревен, используя для этого как тягловую силу свой могучий танк. Я увидел, что это нелегкий труд, требующий большого умения, находчивости и мужества. Все работы производились при строгом соблюдении правил маскировки. К счастью, все прошло благополучно.

Смеркалось, когда паром спустили на воду. Погрузить тяжелую машину без пристани было нелегко. Но танкисты проявили филигранное искусство. Точно в полночь танк погрузили на паром, глубоко вдавив его в воду. Со стороны казалось, что все это неуклюжее нагромождение пойдет ко дну от малейшей волны. Но вот «каравелла», как окрестили свое сооружение танкисты, благополучно отчалила от берега.

— Выше паруса, братцы! — подбадривал друзей Петр Афанасьевич.

Я уже заметил, что он неразговорчив лишь в спокойное время, а в трудную минуту он может и пошутить и побалагурить. И, видно, в этом была тайна его командирского обаяния.

— Давай, пожалуй, перейдем на нос бригантины, будешь лоцманом, раз уж ты побывал на той стороне, — сказал он мне, и мы перешли на передний угол парома. Тут он опять мне шепнул: — Только ты моим орлам ни-ни, что плавать не умею. Засмеют…

— Петр Афанасьевич! Смотри, что там? — я невольно присел, разглядывая что-то темное, плывущее нам наперерез.

Трайнин тоже присел и вдруг прыснул в кулак:

— Повара идут на таран!

И на самом деле, это двигалась солдатская походная кухня со всеми ее атрибутами. Она держалась тоже на бревнах, наскоро связанных, видно, самими поварами. Кухня проплыла так близко, что нас обдало горячим, щекочущим запахом гречневой каши.

— А что, котелок нашим ребятам на том берегу сейчас нужен не меньше, чем ящик снарядов, — кивнул Трайнин.

Выше по реке еще один танк. А дальше темнели еще и еще.

И вдруг небо и вода вспыхнули ослепительным светом. И все вокруг взбудоражилось громом и молниями.

Увидев, что советские танки переправляются через Днепр, гитлеровцы открыли бешеный артиллерийский и минометный огонь. В воздухе появилась авиация.

От густо падавших снарядов Днепр кипел, бушевал, сильно раскачивая наш ненадежный корабль. Бойцы изо всех сил работали шестами. Оставив меня на посту впередсмотрящего, Трайнин тоже взял шест и начал усиленно грести. Мы теперь уже не смотрели на взрывы, что совсем рядом вздымали в небо огромные смерчи воды, не обращали внимания на вой, визг и лязг железа, наполнившие воздух. Важно было гнать плот к правому берегу, туда, где под кручами сражаются наши, где нас ждут как верных, надежных защитников.

И вот вздох облегчения. Трайнин подходит ко мне, мокрый с ног до головы, но счастливый. Плот вышел из зоны огня. Мы у правого берега Днепра.

Но не успел экипаж вывести свою машину на твердую землю, как впереди послышался гул и лязг немецких танков.

— Скорей! Скорей! — слышалось то там, то тут на берегу, где один за другим причаливали такие же паромы с нашими танками.

И с ходу несколько грозных тридцатьчетверок ринулось в бой.

Меня, как я ни просился, Трайнин не взял к себе в танк: просто не было места.

— Вон цепляйся к поварам. Там теплее, и при свете уголька, гляди, что-нибудь и напишешь, — шутливо ответил он и нырнул в люк машины.

Я долго смотрел вслед умчавшейся железной громадине и суеверно сказал:

— Ни пуха тебе, ни пера, Афанасьич. Жми вперед, с победой!

Проводив танкистов, я и впрямь направился к поварам. Но кухни уже не было видно. Повара тоже ушли куда-то вперед, где их ждали проголодавшиеся бойцы, несколько дней жившие на сухом пайке.

Я хотел присесть тут же на берегу и, что называется, по горячим следам написать статью о переправе танкистов, но вдруг заметил впереди частые орудийные вспышки. Догадавшись, что это наша противотанковая пушка, я направился к ней. Было еще темно. Под ногами ничего не видел и шел наугад. Неожиданно зацепился за провод. Я остановился, чтобы разобраться, чья это связь: наша или вражеская. Держась за шнур, прошел метров десять по направлению к батарее и почувствовал, что впереди он за что-то зацепился. Нагнулся и увидел труп. Присев на корточках, нащупал погоны нашего связиста, лежащего ниц. На спине его чернела рана. Умирал он, видно, долго и мучительно. Я решил вытащить из-под него провод, который, как я считал, он придавил своим телом. Но шнур не поддавался. Я рукой проследил до того места, где он был придавлен, и вздрогнул: концы разорванного провода были намертво зажаты зубами погибшего. Убедившись, что повреждение связи исправлено надежно, хотя и очень дорогой ценой, я достал из кармана героя-связиста документы для передачи командиру. Встал и, сняв фуражку, мысленно поклялся написать о нем очерк. Все необходимые данные занес себе в блокнот.