Команда Альфа

Я умышленно сказал «город». Ибо по своим размерам этот лагерь может соперничать с самым большим Будапештским районом и в нем проживает больше двадцати тысяч «джи ай». На этих улицах армеец найдет любой нужный магазин, любое заведение, начиная от парикмахерских и кончая закусочными. Все эти магазины и заведения на местном жаргоне сокращенно называются «пи екс», так же как солдаты — «джи ай».

Проделав множество поворотов, мы остановились возле постройки, которая была больше остальных. При нашем появлении оттуда вышло несколько сержантов.

— В шеренгу стройся!

— Перекличка! Услыхав свою фамилию, каждый из вас должен стать по стойке «смирно» и ответить «я». Понятно?

Этот тон уже в корне отличался от прежнего. Здесь разговаривали по-военному, сурово.

В сущности, меня никто не обидел, и все же мое благодушное настроение мигом исчезло.

— Поттер!

— Я!

— Гибонс!

— Я!

— Конэто!

— Я!

— Хайдвеги!

Я насторожился. Хайдвеги… Хайдвеги… Не есть ли это…

— Я!

Твердое, трескучее произношение. Вот тебе на! Да это же венгр!

Не успел я обрадоваться, как назвали меня.

Затем:

— Шлинковиц!

— Я!

— Мак-Дермотт!

— Я!

— Тудореску!

— Я!

— Хэлд!

— Я!

Все на месте.

Каких только национальностей здесь не было! Американцы. Шотландцы. Итальянцы. Венгры. Поляки. Румыны. Немцы. Прямо-таки иностранный легион в миниатюре!

Что ни говори, Америка страна большая, и население ее сколочено из различных народов.

— Внимание! — загремела вдруг команда. Да, это была уже не вежливая просьба, а приказ. Команды щелкали одна за другой:

— Напра-а-ву! Два поворота нале-ву! За мной!.. Шаго-о-ом марш!

Мы вошли в коридор.

— Стой! Раздевайсь!

Мы в недоумении уставились друг на друга.

— Вам понятно? Раз-де-вайсь! Догола! Быстро! Живо! Время дорого!

Через полминуты мы уже нагишом ожидали, что будет дальше. Снова раздалась команда: «Стройся!» Каждый глядел теперь в затылок впереди стоящего.

К нам подошел солдат. Он стал снимать с нас мерку. Каждому дал номер.

— Внимание! Сейчас пройдете гуськом по коридору. Перед каждым окном покажете свою физиономию, назовете свой номер и возьмете то, что положено!

Из первого окна высунули рюкзак. Цвета хаки. Крепкий, брезентовый. На замке. Из второго — брюки. Из третьего — гимнастерку. У остальных окон мы получили белье, столовый прибор, судки — все, кроме оружия.

Из предпоследнего окна чьи-то руки повесили каждому на шею по медальону: найдут тебя где-нибудь в поле, хоть знать будут, как звали…

В конце с помощью какого-то хитроумного приспособления увековечили на рюкзаке несмываемой краской наши фамилии и номера. А там пошли мелочи: сперва на груди гимнастерки надо было нашить самому лоскут с фамилией, затем был проведен ряд предохранительных мероприятий (уколы, царапины, пластыри).

И вот мы заделались заправскими вояками.

Когда со всем этим было покончено, на дворе уже стемнело. Теперь-то не комнаты для гостей ожидали нас, а участок лагеря, где помещали и муштровали новобранцев.

Мы думали, что наконец-то можно будет выспаться, но не тут-то было. Следовало еще получить нужное для занятий воинское снаряжение и полуавтоматическую винтовку образца М-1. Как ни был я измотан, но иронически улыбнулся, когда мне вручили и штык-тесак. В современной Америке наряду с совершеннейшими видами оружия этот тесак показался мне анахронизмом, безделушкой, оставшейся нам в наследство от средних веков. Мог ли я предположить в ту пору, что именно он станет важнейшим предметом моего военного снаряжения, оружием, при помощи которого можно убивать бесшумно, незаметно.

Глава четвертая

Форт-Джэксон — Форт-Беннинг

Вы, вероятно, незнакомы с типичным американским Югом?

Представьте себе пустыню величиной с целую страну. Куда ни глянь — всюду желтый песок. Осадков почти не бывает, а если и пойдет дождь, то не знаешь, благословлять его или проклинать. Устремится вода на землю сплошным потоком, все круша на своем пути, при непрерывном огне молний, ниспосылаемых небесной чернотой. Ох, и безотрадные же места… Насколько я знаю, рек там нет ни одной.

Жидкие, похожие на скверы оазисы лишь изредка ласкают взор. В них только пальмы да карликовые сосны. А чуть подальше — хлопок и хлопок, повсюду хлопковые плантации. Животный мир здесь так же скуден, как и растительный. Только гадюки водятся в избытке. Особенно гремучие змеи: мерзкие, плоские головы их то и дело вырастают перед тобой. Вот почему дома строятся тут на сваях.

Город расположен неподалеку от лагеря. И не какой- нибудь город, а сама Колумбия — столица Южной Каролины. Размерами он будет с наш Сегед, и, если на миг забыться, можно бы принять его за Сегед, по крайней мере так мне казалось. Может быть, именно то, что я был здесь одинок, что жизнь эта очень скоро стала мне ненавистной, заставляло меня, как бы в утешение, искать в этих краях общие черты с родными местами.

Но первое же посещение города убедило меня в том, что Колумбия ничем не похожа на Сегед. Здесь резко отделены друг от друга кварталы белых и черных, так же, как и сами белые и черные.

В армии мы служили вместе с неграми, более того, негры встречались и среди наших офицеров и сержантов. Но это равноправие или это служебное превосходство с их выходом из стен Форт-Джэксона оставалось в лагере, как сброшенная при выходе с работы спецодежда.

Своих инструкторов мы, как правило, ненавидели. Но был среди них один, которого мы ценили за то, что он обращался с нами по-человечески. Родился он с черной кожей. Вырос в Джорджии и успел получить от жизни немало уроков.

Однажды — спустя некоторое время после нашего прибытия в лагерь — мы встретились с ним в Колумбии.

— Здравствуйте, господин сержант! — крикнули мы ему хором. Нас было человек восемь, все из Восточной Европы.

— Привет, ребята! — Он хотел было быстро пройти мимо, но мы загородили ему дорогу.

— Эту встречу мы должны непременно отметить!

— Вон бар! Пошли выпьем!

— Ур-ра! Вот здорово будет!

Мы окружили его тесным кольцом, чтобы потащить с собой. Это был единственный человек, согревавший нас лаской на чужбине.

Но он уперся. Стоял неподвижно, словно врос в асфальт. Когда он заговорил, голос его был тихий и просящий.

— Прошу вас, ребята, оставьте меня, не подвергайте опасности!

Нам показалось, что мы чего-то недослышали.

— Но почему же?

— А потому, что вы белые, а я… — Его глаза застлали слезы. Он едва удержался, чтобы не заплакать.

— Но вы сержант!

— Все равно. Мы находимся на Юге. В ту минуту как я покидаю лагерь, я просто негр. Паршивый, презренный негр, которого безо всякого можно линчевать только за то, что он осмелился показаться в вашем обществе.

Мы простились с ним. Он пошел своей дорогой, а мы своей. Но нашего хорошего настроения как не бывало, его не вернуло и вино.

Однако подобные, обогащающие наш жизненный опыт случаи представлялись не часто. Все наше время, все силы отнимали тяжелые, более того, мучительные недели муштры: «Напра-ву! Нале-ву! Бе-гом! Полз-ком! Парадным шагом марш!» И все это при тридцати пяти градусах жары по Цельсию, на таких песках, которые не уступали пескам Сахары. Даже без малейшего ветерка песчинки поднимались и летали в раскаленном воздухе, чтобы облеплять нашу залитую потом, соленую кожу. Горячие и колючие, они въедались в поры, а это пытки, пожалуй, изощреннее тех, к которым прибегали в свое время инквизиторы. Защищаться от этих крохотных, но ярых врагов было невозможно. Приходилось привыкать к тому, к чему привыкнуть казалось невозможным!

Единственно, с чем было благополучно, это с продовольствием. Нас кормили вкусно и обильно. Можно сказать, отлично.

В сущности, отличным можно бы назвать и метод обучения, он полностью отвечал поставленной цели: физической и духовной ломке человека.