Команда Альфа

Продолжительность ежедневных занятий часто составляла все двадцать четыре часа. У нас не было ни дня, ни ночи; мы в страхе закрывали глаза для короткого сна, не зная, в какую минуту нас вспугнут грубыми окриками.

Американской молодежи никто не мешает вести разнузданный образ жизни. Для нее не существует запретов, она может делать все, что ей вздумается, даже совершать преступления! В худшем случае ей приходится нести наказание. Родители воспитывают своих детей так, чтобы с ними было поменьше мороки, и, как ни странно, это именуется у них предоставлением самостоятельности. Ребенок-де должен поскорее усвоить, что жизнь беспощадна, и чем раньше он встанет на собственные ноги, тем лучше для него.

Все упущенное родителями сплошь и рядом приходится наверстывать полиции или, что неминуемо, армии.

В первом случае это будет наказание, во втором — объездка. Да, строптивых молодцов объезжают, как диких жеребцов!

Впрочем, тут есть одно «но». Американским парням побои были не в диковинку. Нам же, выходцам из гуманной Европы, здешние приемы казались варварскими.

Наши инструкторы-сержанты подбирались соответственно с вышесказанным: от них в основном требовались сила, неумолимость, грубость и жестокость.

Обратили ли вы внимание на описанного мною выше вербовщика? Обратили ли вы внимание, как восторгался он Венгрией? Как захлебывался похвалой в наш адрес? Какие, мол, бесподобные мы ребята? Здесь пели совсем иное!

То была песня, заткнувшая за пояс песню пресловутого Французского иностранного легиона.

Как-то мы стояли в строю.

— Вы чего вылезли из шеренги, бегемот несчастный? — накинулся сержант на одного из нас.

Солдат молчал.

— Вы что, оглохли? Я спрашиваю, чего прячете харю?

Тот, к кому это относилось, стиснул зубы и молчал. И я на его месте сделал бы то же: ведь все мы уже научились распознавать провокацию. Во сто раз хуже придется тому, кто ответит!

— Молчите? Скотина! Выйти из строя! — рявкнул сержант.

Приглушенно застучали по бетону резиновые подошвы тяжелых башмаков.

— Опять венгр? Самая недисциплинированная, ничтожная тварь!

Солдат — помню только, что его звали Имре и что он был в числе мятежников, собиравшихся возле универмага «Корвин», — побелел.

— Господин сержант!.. — начал он.

— Цыц! Заткни глотку! — Теперь сержант уже перешел на «ты». — Отец твой и мать твоя были скотами, раз породили такого подонка!

— Господин сержант!.. — Имре сделал шаг вперед.

Сержант окончательно вышел из себя.

— По направлению к пескам шагом марш! — скомандовал он Имре. — Стой! Вырыть окоп для наблюдения за танками!

Мы были в полной походной форме. Приказ этот означал, что Имре должен своей маленькой саперной лопатой вырыть индивидуальный окоп и из этого окопа до заката наблюдать за «противником». Представьте себе, в эту убийственную жару находиться часами в каске под прямыми лучами палящего солнца…

Просто чудом он не сошел с ума!

Когда его вечером вытащили из окопа, он был без сознания. А на другое утро он, встретив своего мучителя, подошел к нему и ударил его по физиономии.

Щека у сержанта оказалась рассеченной до самых губ. Он взвыл, как раненый зверь. В мгновение ока к Имре подскочили дежурные и потащили его в сержантскую комнату. А оттуда он попал в лазарет. Вернулся Имре из лазарета лишь через две недели, тихий, присмиревший. Но в его глазах с тех пор то и дело вспыхивал где-то в глубине злой огонек.

Я не принадлежал к числу друзей Имре. Но те, с кем он был дружен, не остались равнодушными к этому издевательству. В день его отправки в лазарет, сразу же после занятий, из их барака вдруг показались языки пламени. Мигом занялась крыша, оконные рамы, горели уже и стены… Через несколько минут все вокруг превратилось в море огня. Завыли сирены, появились пожарники. Спасали соседние строения — то, что горело, спасать уже не имело смысла.

Следствием было установлено, что одиннадцать венгров, затащив в барак бензин, расплескали его и подожгли. В отместку. За Имре.

Наказание виновникам вынесено было сравнительно легкое. Их приговорили всего-навсего к двум неделям ДПК. Что значит ДПК? Дежурство по кухне, только и всего. Но что это было за дежурство!

Ежедневно после занятий — если даже они вклинивались в ночь! — следовало идти на кухню чистить овощи, резать мясо, мыть посуду… Самое меньшее на два- три часа. В субботу и воскресенье дежурили утром, днем и вечером.

Повара вдобавок получили указание как можно полнее использовать одиннадцать штрафников, и они, не будь промах, нагружали их, чем только могли.

Парни выдержали одну неделю.

И тогда…

Был вечер. Усталые и голодные после трудного дня, мы с нетерпением ждали ужина. Однако с кухни на этот раз почему-то не доносилось ни щекочущих ноздри запахов, ни стука крышек — словом, не было никаких признаков еды. Первая явившаяся в столовую смена нашла кухню пустой и холодной.

Ни ужина, ни поваров.

Кругом все словно вымерло.

Начался методичный обыск.

Кому-то пришло в голову даже открыть огромные холодильные шкафы. И что же? В них обнаружили трех полузамерзших людей с заиндевевшими волосами. Это оказались повара.

А одиннадцать моих соотечественников были найдены военной полицией в клубе за безмятежной игрой в бинго. Играли как ни в чем не бывало. А ведь ручку переключателя повернули, черти, на наибольшее охлаждение.

Позднее повара рассказали, что бунт начался из-за чистки посуды. Не успели они оглянуться, как их уже раскаленными кочергами загнали в холодильники, где висели замороженные туши.

Молодчикам из военной полиции тоже немало хлопот причинила эта без одного дюжина. Завидев форму поенной полиции, венгры выхватили штыки, и пошло! Да не как-нибудь, а во всю богом данную мочь!

Угомонить их удалось лишь бомбами со слезоточивым газом.

Что было с ними в тюрьме военной полиции, не знаю, — хотя позднее и я на себе испытал кое-что из тех секретов, — только вернули их оттуда смирными ягнятами. Но штыки были тотчас же отобраны у венгров. У всех без исключения…

Началось изучение винтовки, стрельба боевыми патронами, знакомство с основами топографии. Нас учили разбивать лагерь, устанавливать палатки. Потом последовали бесконечные походы. Нас приучали к газам. В противогазах и без них. Страшновато было заходить в газовую камеру, делать легкий вдох, ощущая при этом горьковато-терпкий вкус газа, вызывающий позывы к рвоте. Но мы и тут должны были подчиняться команде, так же как подчинялись ей на итоговых занятиях: ползком, прижимаясь к матери-земле, продвигались мы на заданном участке к цели, в то время как над нашими головами свистели боевые трассирующие пули автоматических орудий. Если ты по неловкости чуть подымешь зад — будешь ранен, подымешь голову — будешь убит.

Здесь даже на учениях не шутили.

Этот ад длился восемь недель.

Экзамены мы держали поодиночке перед комиссией, состоящей из офицерского состава.

Я был удостоен «значка снайпера» и отличной аттестации. К этому мне дали еще двухнедельный отпуск, и полковник написал благодарность моей матери за то, что она воспитала такого молодца для армии США.

В полку меня ждал письменный приказ, согласно которому я должен был немедленно явиться в роту C 11-й боевой группы 3-й дивизии.

Здесь я так же, как и в прежней части, получил все необходимое, только вместо винтовки мне вручили карабин.

А на другой день последовало повышение в чине, вернее, это не было еще чином, просто в результате хорошо выдержанных экзаменов я стал E-2 [3]. Зато месячное жалованье мое увеличилось на десять долларов.

Я был освобожден теперь от всевозможных нагрузок, не относящихся непосредственно к военной учебе (в том числе и от ДПК). Мне выдали постоянную увольнительную. В подготовительной части меня произвели в должность командира отделения.

На данном отрезке учебной программы нас ознакомили со всеми видами оружия пехотинцев. Я теперь вполне освоил пистолет, автомат, карабин, винтовку, пулемет, изучил новейшие виды разрывных пуль, фаустпатроны, минометы, 106-миллиметровые противотанковые пушки. Если к этому еще добавить, что мы получили некоторые познания в области военно-инженерного дела — овладели, например, минированием, — то мой перечень будет полным.