Опасная граница: Повести

И новый кадр. Он обнимается со своими товарищами, и маленький французский доктор с ними. Все-таки они подлечили его, спасли ему ногу. «Я вернусь, друзья! Обязательно вернусь! Не забывайте меня! Но пасаран!» Сжатые кулаки у виска говорят о верности. Нога долго не заживала. Потом эвакуация, дорога домой. Он ходил, опираясь на палку, и в деревне на него смотрели с неприязнью: «Это тот сумасшедший, который сбежал в Испанию...»

Гентшель инстинктивно открыл глаза. Сначала он не мог понять, где находится. Комната заполнена серым утренним светом, на столе остатки недоеденной яичницы, грязные чашки. В открытом окне стоит пулемет, его ствол направлен в сторону надвигающейся белой стены.

Гентшелю стало стыдно, что он уснул. Он поднялся и отодвинул стул. Нет, он не погиб там, на горном плато в Испании, и опять сражается против тех, кто бросал на него бомбы. Тени «хейнкелей» долго пугали его, казались ему символами смерти, но битва еще не закончена.

Он вышел наружу. У входа стоял Юречка:

— Так что, пойдем?

— Подождем еще немного.

— Как бы не опоздать.

— Да, времени у нас мало, светает. Но я надеюсь, что туман станет гуще.

— Я не за себя боюсь, — неожиданно проговорил парень в зеленой форме, — вот за нее, понимаете? За нее я боюсь...

— Понимаю.

На шоссе раздались быстрые шаги. Из тумана вынырнула высокая худая фигура.

— Гентшель, посмотрите! — крикнул молодой таможенник.

— Кто это?

— Биттнер! Посмотрите, это же Биттнер! Пан начальник, пойдите сюда!

Пашек быстро прибежал на платформу.

— Я знал, что он не подведет нас! — сказал он с восторгом.

— Его взяли в плен — у него нет оружия! — разочарованно воскликнул Юречка.

— Еще один парламентер. Оказывается, орднеры побаиваются нас сильнее, чем я ожидал, — сказал Гентшель.

Биттнер действительно был без оружия. Он подходил все ближе, и грубый песок скрипел у него под ногами.

— Но они же ничего с ним не сделали! — заметил Пашек — мысль о сдаче, видимо, не покидала его.

— А что с ним могли сделать, если у него на рукаве повязка? — возразил Гентшель.

У жандарма, которого Пашек так ждал, на рукаве серой шинели четко выделялась красная повязка со свастикой. Подойдя ближе, он щелкнул каблуками, встал по стойке «смирно» и выбросил руку в фашистском приветствии:

— Хайль Гитлер!

Холодные, настороженные глаза внимательно ощупывали группу людей. Биттнер, видимо, искал кого-нибудь из Шлукнова или из Фукова. На мгновение его взгляд остановился на Гентшеле, и что-то подобное удивлению мелькнуло на худом лице.

— Биттнер? — с испугом едва слышно произнес Пашек.

— Приказ командира «корпуса свободы» — немедленно сдать оружие, сложить его на платформе, потом всем собраться у шоссе, — начал Биттнер. В его голосе звучали металлические ноты. — С сегодняшнего дня Судеты присоединены к германскому рейху. Этот бессмысленный конфликт должен быть немедленно прекращен. Германские власти требуют, чтобы на всей этой территории царили спокойствие и порядок. Кто сложит оружие — будет помилован, кто воспротивится приказу — будет уничтожен.

— Парень, что же ты наделал? — запричитал Пашек. До самой последней минуты он надеялся, что вахмистр придет утром с подкреплением. Теперь он понял, что в его отряде был изменник.

Биттнер не обращал на Пашека никакого внимания, будто его здесь и не было. Холодными рыбьими глазами он осмотрел маленькую группу людей, потом перевел взгляд на окно, из которого торчал ствол пулемета:

— Я хочу говорить с командирами шлукновского и фуковского отрядов!

— А больше ты ничего не хочешь?! Они на своих местах, — заявил Юречка. — У нас у всех единое мнение!

— Мы передали через Карлика, что хотим спокойно уйти, — сказал Стейскал. — Почему вы нас не пропускаете?

— Я только передаю приказ командира.

— А если мы сдадим оружие, вы позволите нам уйти? — спросил Пашек.

— Это решит командир.

— Черт возьми, сам-то ты что-нибудь хоть знаешь? — вспылил Юречка. Руки его сжались в кулаки. Он был готов броситься на предателя. Биттнер всегда действовал ему на нервы, теперь же антипатия сменилась ненавистью.

— Даем вам на размышление десять минут!

— Какая же ты дрянь! Вот ты и раскрылся наконец! — выкрикнул Юречка, которого трясло, как в лихорадке.

— Время идет, — спокойно сказал Биттнер и посмотрел на часы. — Осталось девять минут. — Потом неожиданно усмехнулся: — Карлика-то вы облапошили, но я на вашу удочку не попадусь. Вас здесь всего несколько человек, и один из вас большевик. Вы — самоубийцы!

Пашек хотел было что-то сказать, но от волнения у него пропал голос. Он махнул рукой и отвернулся. Его могучая фигура обмякла, сгорбилась. Он стал похож на побитую собаку.

— Я всю ночь надеялся, что ты пошел за помощью...

Биттнер ничего не ответил. А время бежало. Вот и вторая минута минула. Как же они могут за такое короткое время что-то решить, ведь речь идет о жизни и смерти? Мужчины смотрели друг на друга и молчали. Никто не осмеливался высказаться. Из дома донесся стон Маковеца.

Ганка стояла у окна и слышала весь разговор. Все по-прежнему молчали, и молчанию этому, казалось, не будет конца. Нарушила его мать. Она вышла из дома, подошла к мужчинам. Ганке бросились в глаза ее стройная фигура и густые черные волосы, которые даже теперь, после сорока, она расчесывала с трудом. Ее побледневшее лицо было серьезным.

— Пан Биттнер, мы живем здесь столько лет и никого никогда не обижали. Дайте нам честное слово, что позволите беспрепятственно уйти. Оружие мы оставим здесь, это я за всех обещаю...

Ганке стало жутко. Она испугалась, что мать станет унижаться, упадет на колени. Вахмистр казался ей воплощением зла. Никто не должен перед ним унижаться! Никто!

— Кто однажды предал, тот потерял честь навсегда! — выкрикнула она из окна.

Все удивленно посмотрели на нее.

— Как же он может дать честное слово? Как?

Мать стояла перед Биттнером, прямая и гордая, и голос у нее не дрожал. В каждом ее слове чувствовалась сила и решимость. Глаза Ганки наполнились слезами, сквозь них она видела, как Биттнер смутился и потупился, не выдержав взгляда матери:

— Это решит командир. Я один... я не могу ничего обещать.

— Придется сдаться, — заявил Пашек.

— Как же мы сможем защищать республику, если среди нас столько предателей! — вознегодовал Юречка.

— Она основательно прогнила, ваша республика. Мы наведем здесь новый, лучший порядок! — заявил Биттнер.

Неожиданна Юречка ткнул Биттнера стволом карабина в живот так, что тот согнулся от боли:

— Уходи или я тебя убью! Уходи! И если я тебя еще раз увижу...

— Юречка! — остановил его Гентшель.

Жандарм молча повернулся и направился к своим. Ярость у молодого таможенника сразу улетучилась. На лице его отразились беспомощность и отчаяние.

— Не сердитесь на меня, — проговорил он тихо и покорно.

Они вошли в дом: все вдруг начали дрожать от утреннего холода. По лугу плыл туман, и Юречка, стоявший возле пулемета, видел, как белая пелена все плотнее и плотнее укутывает со всех сторон станцию. Не упустили ли они самый подходящий момент, чтобы отступить? Сколько минут у них еще в запасе? Пять или, может, четыре? Маковец смотрел куда-то в потолок, на его желтом лице блестели капельки пота. Через минуту застучит пулемет, затрещат выстрелы винтовок. Удастся ли им остановить лавину, которая обрушится на них? На столе лежало несколько гранат и картонные коробки с патронами. Из одной выглядывали медные цилиндрики. Гентшель машинально вытирал ствол карабина, на котором выступила утренняя роса. Стейскал смотрел куда-то отсутствующим взглядом. А Пашек опять сел к столу. Им бы надо было уже занять свои места и готовиться к бою, а они сидели, тихие, подавленные, и ждали чуда, которое в последнюю минуту должно их спасти. Только Юречка прижал к плечу приклад пулемета, но потом отложил его, потому что ничего не видел, кроме белой пелены, проплывающей мимо окна.