Рассвет пламенеет

Клейст презрительно усмехнулся и покривил губы: «Только враг или неисправимый комедиант мог говорить так безответственно», почему-то сейчас ему вспомнился несчастный генерал-майор Трауготт Герр. «Ваши исторические слова сбылись, мой незабвенный, доблестный друг, — подумал Клейст. — Часть наших врагов мы уже оторвали от земли. Но кто же из нас будет Геркулесом?.. Кто?..».

— У меня нет оснований быть недовольным собой, — заключил он вслух, улыбнувшись.

Дверь в кабинет отворилась, у стола, не осмеливаясь нарушить покой командующего, замер майор Шарке.

— Это вы? — не поднимая головы, спросил наконец Клейст.

— Так точно, мой генерал. Позвольте спросить?

— Да, сегодня я вам все позволяю… В чем дело?

— Можете ли вы принять одного из тех корреспондентов? Он ждет и рассчитывает…

— Ах… да, да. Просите, сейчас он кстати, — сказал Клейст, и на его лице мелькнула едва уловимая улыбка. Он выпрямился, засунув левую руку за борт кителя, и продолжал сидеть, подражая этой позой фюреру.

Спустя минуту в дверях показался высокий человек в светлом клетчатом костюме. Через его плечо были перекинуты два ремешка — на грудь свисали бинокль и фотоаппарат. Размахивая шляпой, он заговорил грубовато-обиженным тоном:

— Наконец мне выпала честь познакомиться с вами!

Клейсту вдруг захотелось чем-то унизить этого самонадеянного человека. Резко поднявшись, он выкинул правую руку вперед и выкрикнул:

— Хайль Гитлер!

Человек в светлом костюме не смутился от своей оплошности и тоже быстро выбросил руку вперед.

Грузно опускаясь в кресло, всем видом своим как бы подчеркивая непрерывную занятость государственными делами, Клейст спросил с напускным безразличием:

— Что вас интересует? Только короче, я занят.

— Позвольте предъявить свои полномочия?

— Ко мне не пустили бы без них. Я слушаю вас.

— Позвольте спрашивать откровенно? — Клейст слегка кивнул головой. — Вы далеко от родины и, возможно, не знаете, что народ наш в непрерывной тревоге. В некоторых кругах с затаенной печалью поговаривают о действиях ваших войск на Кавказе…

Немного озадаченный бесцеремонностью корреспондента, Клейст старался не обнаруживать любопытства. Не поднимая насупленных бровей, он спросил:

— А ваше личное мнение?

— Я оптимист, — ответил корреспондент тоном, полным пафоса. — Вместе с вами я разделяю святую веру в победу.

— Не кажется ли вам, — заметил Клейст, — что одной святой веры недостаточно для победы? Кто-то должен организовать эту победу.

— Судьбы немецкой расы в руках фюрера, — заучено ответил корреспондент. — Я счастлив тем, что оказался свидетелем вашей великой победы над русскими в районе Владикавказа. В моих глазах вы подлинный герой. Вы, вы!.. Не отрицайте! На мой взгляд…

Клейсту становилось не по себе. Обрывая корреспондента, он спросил ядовито:

— А разве журналисту положено иметь собственный взгляд? Разве это так обязательно?

— Профессия журналиста, — пояснил корреспондент, — это великое искусство.

— Любопытно. В чем же оно заключается, это искусство?

— В том, что общественному мнению мы преподносим любые факты именно в таком виде, в каком они будут нужны нашему фюреру.

— Вот как! — вымолвил Клейст, жестким взором воспаленных глаз впиваясь в продолговатое лицо журналиста. — Вас интересуют наши победы в районе Владикавказа? — спросил он, желая как можно скорей отделаться от этого человека.

— Только ваши победы, — поправил корреспондент, видимо, с расчетом пощекотать тщеславие генерала. — Я приверженец индивидуального… В этой операции ведущая роль за вами…

— У меня есть генералы…

— Но задачу решили вы! — настаивал корреспондент. — Наша область войны — большое зеленое сукно на дубовом столе. Люди на поле сражения — гипсовая масса. Из нее вашими руками делается постамент, на котором будет покоиться величие немецкой расы.

— В этой «гипсовой массе» немало героев, — вяло возразил Клейст.

— Они — только материал! — патетически воскликнул корреспондент. — Безликое вещество, но не личность. Вам фюрер доверил и предначертал великую роль в истории создания нового порядка на азиатском Кавказе.

— М-да, да… — вымолвил Клейст, то ли польщенный, то ли начиная понимать, что его интригуют. — Я не могу разделить вашего воодушевления личностью в истории. Но не пора ли мне ответить на конкретные вопросы, интересующие прессу?

Неутомимый говорун встряхнул головой и вскинул длинные русые ресницы.

— Я наблюдал за маршем всех войск, устремившихся в прорыв. Вместе с другими частями поспешно продефилировал 525-й дивизион противотанковой обороны. Неужели еще не исключена возможность контратаки со стороны русских танкистов?

— Такая возможность не исключается.

— Если это не тайна, после взятия Владикавказа вы рассчитываете часть войск бросить по Грузинской Военной дороге?

— Да, рассчитываю.

— Тем самым имеется в виду город Тифлис, где размещен русский штаб Закавказского фронта? Или бакинская нефть?

— И то, и другое. И более того, мы открываем путь в Индию.

— Могут ли в районе Владикавказа возникнуть неожиданные препятствия на пути вашего движения к Грозному?

— Не думаю. Русские не успеют перегруппировать свои войска.

— Не смею обременять вас. Последний вопрос. Как рассказал генерал Макензен, танковая армия целеустремлена в Алхан-Чуртскую долину. Читаете ли вы значительными те укрепрайоны русских, которые расположены между Тереком и Сунженскими хребтами?

— Да, считаю. Но русские укрепрайоны будут превосходно обработаны с воздуха.

— С вашего позволения и от вашего имени, что передать немецкому народу?

Растопыренными пальцами Клейст обхватил подбородок. Развалившись в кресле, он принял позу грозного повелителя:

— Машина пущена! Остановить ее теперь уже никто не сможет. Впереди остался не очень длинный путь, — цепь мелких, порой малоприятных событий. Мы скоро, очень скоро придем к великому финалу в этой войне с богатой Россией!

IX

Уже прокричали первые петухи, когда группа офицеров дивизии Василенко въехала на трехтонке в город Орджоникидзе. Стоя в кузове, широко расставив ноги, Рождественский придерживался за граликсовый верх машины. Рядом с ним — офицеры связи от каждого полка и батальона. Начштаба Беляев сидел рядом с шофером в кабине.

— В городе осадное положение, — козырнув, сказал патруль-офицер, задержавший машину. — Слышите, что делается на окраине? Я прошу оставить грузовик, ночью автомашинам нельзя…

Рождественский склонился за борт машины, вслушиваясь в тихий говор Беляева. Патруль-офицер продолжал:

— Наконец вы прибыли! Тут ждут вас, ох и ждут! Положение… сами понимаете.

Грузовик все же пришлось оставить.

Черным провалом между домов дальше двинулись пешком. Где-то за Тереком, на окраине города, непрерывно рвались снаряды, посылаемые противником вслепую со стороны Гизеля.

Нигде ни огонька, ни струйки света.

В штабе их встретил дежурный офицер и сразу же исчез в темном коридоре. Его помощник поинтересовался:

— Не устали в дороге? Не задремали?

— Скажите-ка лучше, противник далеко от Орджоникидзе? — спросил Рождественский.

— Тринадцатая танковая скапливается на окраинах Гизеля. Его благородие полковник Кюн и ночью горожан будит. Свинство, честное слово! Бьет по жилым кварталам, стариков да ребят калечит.

Вернувшись, дежурный сказал:

— Очень вовремя! Ваш командир корпуса хотел уже уходить. Запотоцкий, — обратился он к своему помощнику, — отведите товарищей в дом 17. Пусть отдохнут до рассвета.

Когда они очутились на улице, Запотоцкий сказал, обращаясь к Рождественскому:

— Сами убедитесь, как тут приходится работать. А командарм ни за что не желает переносить командный пункт поглубже в тыл. Дьявольская обстановка…

— А мы к вам прямо с курорта, — насмешливо ответил Рождественский. — Что же вы пугаете «новичков»? так, чего доброго, мы можем драпануть обратно.