Учебка. Армейский роман (СИ)

— Для принятия военной присяги — выйти из строя!

— Есть!

С неожиданной для себя четкостью Игорь вышел из строя на пять шагов, повернулся кругом и доложил:

— Курсант Тищенко к принятию военной присяги готов!

Мищенко подал Игорю красивую красную папку-развертку, на которой было выбито золотыми буквами «Военная присяга» и едва слышно шепнул:

— Читай.

Придерживая правой рукой автомат, Тищенко взял в левую текст и принялся громко читать:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Игорь услышал, как защелкали затворы фотоаппаратов. Тищенко знал, что всех их снимал специально приглашенный из города фотограф и всем обещали сделать фотографии. Это было как нельзя, кстати, тем более что организуют это не везде и не всегда — а лишь там, где толковое и думающее командование. Читая текст присяги, Игорь очень сильно волновался, и это было хорошо заметно для окружающих. Краем глаза Тищенко увидел, как женщина, ближе всех стоящая к столу, что-то сказала своему стоящему рядом сыну-школьнику и они оба весело заулыбались. Иногда голос Игоря срывался, и проскакивали неприятные для курсанта высокие нотки. Но если бы кто-нибудь сейчас мог заглянуть в душу Тищенко, он бы увидел там такую бурю чувств, которая, подобно вихрю, путает все мысли и ужасает своей давящей, ищущей решения мощью. Казалось бы, чего проще — вышел, прочитал, расписался, поцеловал знамя и встал в строй. Никаких тебе проблем — даже текст зря наизусть учили (сказывалась советская привычка перестраховываться). Но Игорь воспринимал присягу, как едва ли не самое главное событие в жизни и с ужасом чувствовал, как в самых отдаленных уголках души появляется подленький страх не выполнить эту клятву, страх оказаться когда-нибудь не храбрым и не бдительным. «Беспрекословно выполнять» совершенно не вписывалось в общее миропонимание Тищенко. Игорь чувствовал, что, произнося эти слова, он лжет. Лжет, прежде всего, перед самим собой. Вместе с тем Игорь понимал, что дисциплина и выполнение приказов для любой армии вопрос жизни и смерти, и оттого страдал еще больше, чувствуя себя испорченным, инфантильным молодым человеком, эгоистом до самых корней волос.

— Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству, — торжественно и вместе с тем нервно читал Тищенко.

Этот абзац дался ему гораздо легче. Кроме того, что он не всегда добросовестно изучал телеграфный аппарат, Игорю было больше не в чем себя упрекнуть.

— Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами, — Тищенко представил, как он сошелся в бою лицом с мордастым, откормленным американским морским пехотинцем, которого недавно показывали в программе «Время», и ему вновь стало не по себе.

Защищать Родину было нужно, а вот делать это умело — вряд ли возможно. Чтобы защищать «умело», нужно хоть что-то уметь. А именно этого Игорю как раз и недоставало. К тому же Тищенко был далеко не уверен, сможет ли при необходимости не жалеть крови и жизни. Вроде бы и сможет, но все же всплывало предательское: «А вдруг нет?».

— Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся, — похоронным голосом закончил Игорь.

Внизу была еще одна фраза: «Военная присяга утверждена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 августа 1960 года». Ее читать было не надо, и Игорь с облегчением передал папку Мищенко. «Суровая кара» представлялась Игорю чем-то вроде двадцатипятилетней службы в учебке, а «всеобщая ненависть и презрение трудящихся» в виде сержанта Гришневича, сочно плюющего прямо в лицо Тищенко. Видение было столь отчетливым, что Игорь даже моргнул, стремясь защититься от воображаемого плевка.

— Распишись, — шепнул капитан.

Игорь подошел к столу и расписался напротив своей фамилии и фразы «Военную присягу принял 11 августа 1985 года» своей обычной подписью «И.Тищ.». Последняя буква получилась с небольшим выкрунтасом.

Тищенко встал в строй с двояким чувством. С одной стороны он был рад тому, что все уже позади, с другой же его не покидало ощущение, что он сам себе подписал купчую, где сам же продал себя в крепостные. Но так чувствовала душа, а разум уверял в необходимости присяги, в том, что присягу давали даже офицеры царской армии. Но все же душа брала верх, и разум беспрерывно укорял ее в испорченности и малодушии. Придя в себя, Игорь стал наблюдать, как читают текст присяги остальные курсанты. Некоторые волновались и, возможно, думали почти то же, что и Тищенко, некоторые читали ровно и спокойно, как бы показывая, что присяга — важный и обязательный момент жизни, а некоторые и вовсе бубнили себе под нос нечто невразумительное, и Тищенко не без оснований сомневался, понимают ли они вообще то, о чем сейчас говорят, в чем сейчас клянутся.

Но, так или иначе, а через двадцать пять минут Шкуркин расписался в ведомости и встал в строй, приняв присягу последним во взводе. Игорь ожидал, что сейчас батальон проведут мимо трибуны с командованием, но вместо этого курсантам на несколько минут разрешили разойтись и встретиться с приехавшими и здесь же стоящими родителями. Тищенко бросился к деревцам, надеясь, что мать все же приехала, как и обещала в письме. Он не ошибся.

— Сынок, Игорек! — Игорь сразу же узнал голос матери.

— Привет, солдат! — громко поздоровался Славик.

— Здравствуй, мама! И ты, Славик, приехал?! Вот молодцы! А папа?

— У него работы много. Поэтому мы без него…, — пояснила мама.

Игорь и не надеялся на приезд отца. Отец обычно не очень любил дальние поездки и всевозможные сентиментальные встречи, так что даже если бы и был свободен, его приезд все равно был бы под вопросом. Но приехали мама и Славик, и этого уже было вполне достаточно, чтобы настроение Игоря заметно поднялось.

Славик сразу же атаковал Игоря и занялся автоматом.

— Игорь, а это что такое? Предохранитель? — спросил Славик, щелкая взад-вперед переключатель огня.

Игорь рассеянно кивнул и продолжал улыбаться во весь рот.

— Ну, Игорь? Это предохранитель? — Славик настойчиво дернул брата за руку.

— Да, я ведь уже сказал.

— А это?

— Это затвор. Когда его передергиваешь — досылается патрон в патронник.

— А почему он блестящий и некрашеный, а все остальное черное? — допытывался Славик, который, как и каждый мальчишка, сразу же увлекся боевым оружием.

— Не знаю, почему.

— Может — чтобы было лучше заметно?

— Может…, — рассеянно ответил Игорь.

— А почему затвор должен быть заметным?

— Чтобы ночью было лучше видно, что передергиваешь, — пошутил Игорь.

Но Славик воспринял слова брата вполне серьезно:

— А…

— Ну, как ты тут живешь, сынок? — дождавшись, наконец, паузы, мать прервала обсуждение автомата.

— Так себе. Живу помаленьку… Вас очень ждал… Хорошо, что приехали.

— Кровь из носа идет?

Игорь хотел ответить «нет», но просто кивнул головой.

— И часто, сынок? — обеспокоено спросила Елена Андреевна.

— Да не так, чтобы уж очень…

Возникшую неловкость в разговоре вовремя развеял Славик, вспомнивший по автомат:

— Игорь, а сколько патронов в рожок лезет?

— Двадцать один вроде бы… Я точно не помню, — не очень уверенно ответил старший брат.

— Взвод, становись! — команда Мищенко прервала разговор.