Вместе во имя жизни (сборник рассказов)

У парламента шахтеры и металлурги смешались с толпой. Кладненские рабочие присоединили свои требования к требованиям пражских рабочих, к требованиям кирпичников и сцепщиков, кочегаров и пекарей. И все вместе они отступали под штыками; начавшаяся стрельба принудила Яна склонить древко и свернуть знамя.

В Кладно рабочие возвратились разбитыми, но не побежденными, не утратившими мужества. Они снова совещались, снова начали свою деятельность, но, когда в нескольких деревнях выбрали по русскому образцу советы рабочих и крестьянских депутатов, все кончилось тем, что полицейская автомашина увезла арестованных революционеров. Их провезли по равнодушной Праге. Напрасно развевались лоскутки в забранных решеткой окошечках полицейской машины, напрасно оттуда кивали женщины и мужчины с горящими глазами.

Красный флаг остался у Павлинки в сундучке. Ян Рокос попал под суд, и его приговорили к тюремному заключению. Это было в 1921 году.

Поднявшиеся волны побушевали и снова улеглись и стихли, кое-где стоячая вода загнила, кое-где продолжала бурлить под гладкой поверхностью. Кладненцев охватило уныние, и они только изредка проявляли прежнее упорство. У них осталась единственная опора — коммунистическая партия. Все яснее вырисовывалась ее линия, все более укреплялся ее фронт.

Ян Рокос вышел из тюрьмы, но новой работы не получил. Павлинка ради заработка ходила стирать и брала с собой маленьких детей, но это не нравилось хозяйкам, и ее перестали звать, чтобы не кормить три голодных рта. После этого ей пришлось мыть посуду в трактирах, но она едва зарабатывала на пропитание. Она собирала уголь на отвалах, надев фартук из мешковины, копошилась там с молоточком. Но никто не хотел покупать у нее уголь: всем хватало того, что шахтеры получали бесплатно.

Партия поручила Рокосу распространение газет: он продавал «Свободу» и «Руде право», отваживаясь появляться с ними даже у заводов и шахт. Жандармы следили за ним, но накрыть его не могли. Со временем он стал желанным громоотводом для всех рабочих, недовольных собачьей жизнью. Покупая у Яна выбеленное цензурой «Руде право», они выражали протест против низкой заработной платы; металлурги, истощенные жаром у плавильных печей, обожженные пламенем горнов, утомленные тяжелым молотом, облегчали душу, возмущаясь капиталистической эксплуатацией. Но Ян Рокос не только торговал газетами. Он был связным пролетарских организаций, борющихся на различных участках. Он ободрял и поддерживал. Он сообщал о собраниях и докладах. Он посредничал между партией и людьми, которые боялись потерять кусок хлеба и не осмеливались открыто заявить о своем сочувствии даже социализму, не то что коммунизму. Он, как искра в куче хвороста, угрожал спокойствию и порядкам того мира, где частные собственники так легко набивали свои карманы прибылью, и потому был бельмом на глазу у защитников этих порядков.

Больше всего хозяев раздражало то, что Ян Рокос, этот черный коротышка, этот нищий газетчик, стоял всегда впереди с красным флагом на шесте там, где начинались демонстрации и шествия рабочих. И, когда после такого выступления он возвращался домой и видел фотографию трех членов стачечного комитета, он всегда чувствовал по их взглядам, что они согласны с ним.

Это произошло, вероятно, в тридцать первом году. В комнатушке Рокосов в то время было уже полно детей; самый старший только что окончил школу, и в семье возникла забота, как быть с ним. Карманы были пусты, как никогда, потому что дети росли и требовали одежды и обуви.

Павла Рокосова получила вежливое письмо:

Павлинка, читая о готовой квартире, садике и поле, о жалованье путевого обходчика на железной дороге, думала о партийной работе, о распространении газет… Прочитав, она отшвырнула письмо. «Что он обо мне думает, этот поганец? За кого он меня принимает? Неужели я из таких, что могут изменить знамени, красному, как пламя? Знамени из шелка, подаренного мужем на платье, знамени, алому, как моя собственная кровь?»

Она плакала от гнева, показывая письмо своему Яну. За это он обнял ее, как в молодые годы, вытер ей глаза синим платком и сказал:

— Чтоб ему треснуть! Не мучайся! У такой сволочи нет и капли чести. Брось эту мерзость в печку и перестань хныкать!

Но она не сожгла, а спрятала письмо в «Рабочем календаре» — детям на память. Мальчики постепенно пристраивались к делу, зарабатывали себе кроны на футбол, на кино. Старший поступил на содовый завод, второй учился в магазине на продавца, а когда дело дошло до самого младшего, то как раз в это время в городском садоводстве принимали учеников, Павлинка иногда даже видела достаток в своем хозяйстве, а когда Ян Рокос сделался заведующим филиалом «Руде право» и начал получать заработную плату, она после долгого перерыва стала забывать, когда должно наступить первое число.

Между тем подошел тридцать восьмой год с правительством крупных землевладельцев, которые в страхе за свои огромные имения были готовы отдать душу черту и не мучились угрызениями совести, продав народ нацистскому дьяволу. Ян Рокос, связанный с коммунистической партией в прошлом и настоящем, был арестован одним из первых, но нацисты не считали его слишком крупным деятелем и приговорили к принудительным работам по прежнему месту работы — в кузнице милитаризованного сталелитейного завода, так что Ян ходил на работу как арестант.

На заводе появились серо-зеленые мундиры гитлеровцев, наблюдавших за металлургами. Тем не менее, ссылаясь на слово «рабочая» в названии националистской гитлеровской партии, металлурги создали заводской комитет. Но первый же его шаг окончился трагически: весь комитет был отправлен в немецкие подземные снарядные мастерские, где люди работали в помещениях, выкопанных в горе, и дневной свет видели только тогда, когда попадали в лагерь, обнесенный колючей проволокой, по которой был пропущен электрический ток. Все это Рокос намотал себе на ус и работу с тех пор вел только тайком, но с явными результатами. Гестапо тщетно доискивалось происхождения листовок и подпольной «Руде право». На квартиру Рокоса устраивали налеты днем, обыскивали ее ночью, но никогда ничего не находили, кроме жалкого скарба.

Красный флаг Павлинки был заботливо спрятан в дупле сосны на развилке дорог в Розделов и Смечну. Рокос по-прежнему, как белка, лазил по деревьям, и ему ничего не стоило иногда улизнуть из лагеря и добраться до щели среди сучьев, чтобы убедиться, что жестяная коробка лежит на своем месте. Перед 1 мая 1943 года, когда при известиях с советского фронта рабочие облегченно вздыхали, Рокос проскользнул на сталелитейный завод, где он знал все закоулки и заборы, и осторожно, шаг за шагом, прокрался к заводской трубе. Пройти в непроницаемой темноте и не наделать шума, незаметно миновать освещенные цехи, работавшие по ночам, мог только тот, кто знал завод как свои пять пальцев. Всякого другого человека привели бы в ужас бесформенные груды стали, но только не Рокоса. Он совершенно бесшумно поднялся в непроглядном мраке по скобам на вершину трубы. Он взбирался легко, словно дятел: его ловкое, крепкое тело не утратило гибкости даже в пятьдесят лет. На трубе он задержался ровно столько, сколько нужно было на то, чтобы завязать шнурки у ботинок, и неслышно, как летучая мышь, спустился. Густая тень, отбрасываемая сложенными в штабеля железными прутьями, поглотила его.

В утреннюю смену он шагал с остальными заключенными и разразился витиеватыми проклятиями, удивляясь вместе со всеми красному флагу, который развевался на заводской трубе в предрассветном сумраке. 1 мая 1943 года рабочие сталелитейного, металлообрабатывающего, кабельного и всех остальных заводов, откуда был виден шелковый красный флаг, раздуваемый легким ветерком, то и дело отворачивались от немецкой заводской охраны и эсэсовцев, пряча улыбку. Флаг вызвал переполох.