Фронтовое братство

— Она удавит тебя, как цыпленка, — заметил Гейнц Бауэр.

Малыш запустил стаканом в стену и заорал:

— Я изнасилую ее, будь уверен!

Дверь открылась опять. Линкор с конфетой во рту заполнила весь проем. Она пристально смотрела на Малыша, но ее взгляд на него не действовал.

— Кончай выпендриваться, дурак, — произнесла она низким мужским голосом. — Твои крики беспокоят других пациентов. Ты не в казарме, а в госпитале. Если будешь еще нарушать порядок, ответишь передо мной.

И громко хлопнула дверью, не выказав ни малейшей заботы о покое пациентов, который только что так ее волновал.

— Какая мелкая дрянь, — торжествующе воскликнул Малыш. Достал из урны бутылку, осушил и швырнул из окна в сад метереологического института. Потом принялся искать в урне свинину — она затерялась среди других «деликатесов», — достал ее, слегка обтер и снова принялся грызть.

— Отличный кусок, — буркнул он, снова улегся на койку, но перед этим, как ни странно, снял сапоги. И громко затянул военную песню, которую улучшили неизвестные солдаты.

Размахивая свининой, он повысил голос до невероятной громкости.

— Пива, — потребовал он, не обращаясь ни к кому в частности.

— Думаешь, ты в кабаке? — спросил Пауль Штайн.

Малыш спрыгнул с койки, схватил Штайна и с размаху дал ему подзатыльник.

— Жалкий сопляк, — любовно заворковал он, все крепче стискивая свою жертву. — Вообразил, что можешь раздражать Малыша? Смеешь запрещать мне утолять жажду? Марш за пивом! Возьмешь на все деньги, какие у тебя есть. Сейчас же, червяк навозный!

Он швырнул перепуганного Штайна к стене, будто пробку от бутылки, плюнул вслед и крикнул:

— Живо! Я не могу ждать, меня мучает жажда.

Поднявшись, Штайн что-то пробормотал под нос и сердито посмотрел на Малыша, который снова улегся и принялся за свою несокрушимую свинину.

— Когда-нибудь ты погубишь себя своей грубостью, — мягко, чуть ли не робко сказал Легионер. Он занимал койку у окна, лучшую в палате. Обладая взором стратега, он конфисковал ее, как только появился там. По праву она принадлежала Морицу, судетскому чеху. Естественно, Мориц поднял из-за этого шум.

— Это моя койка, приятель. Ты, должно быть, ошибся.

Легионер лишь надменно взглянул на него. Мориц повторил протест. Легионер отложил газету и медленно поднялся.

— Merde, c'est, mon camarade. [31]

— Что ты говоришь?

Мориц тупо посмотрел на Легионера с сигаретой в уголке рта, снова уткнувшегося в газету.

— Ничего, совершенно ничего, mon camarade.

И жестом велел ему убираться. Потом подскочил, словно подброшенный пружиной, и крикнул:

— Allez! [32]

Мориц не понимал по-французски. Он продолжал стоять, сердито глядя на Легионера. Не мог поверить, что это всерьез. Мы молчали. Мы знали, что близится драка. Славная, щекочущая нервы драка!

Малыш поднялся на ноги. Двинулся к Морицу, словно медведь, учуявший мед. Мориц стоял спиной к нему и не видел надвигавшейся бури, которая сокрушит его. Легионер опустил вниз большой палец и с улыбкой прошептал: «С'est bien ça!» [33] — сигнал Малышу. Легионеру потребовалось много часов терпеливой работы, чтобы вбить этот сигнал в его тупую башку.

Морица внезапно стиснули стальные руки. Оторвали от пола и понесли по палате к койке возле двери, самой худшей. Тому, кто занимал ее, приходилось постоянно включать и выключать свет. Малыш уложил Морица очень бережно, словно он был из хрупкого стекла. Потом отступил на шаг и пристально уставился на него.

— Ты свинья, — доверительно сообщил он Морицу, — обыкновенная тупая свинья, ползающая на брюхе перед нацистским дерьмом. А ну, повтори, кто ты!

Малыш стукнул его тыльной стороной ладони. Полагая, что любовно. Нам это показалось похожим на извержение вулкана.

— Ну, скажи, кто ты есть, цыплячья душонка.

— Свинья, — заикаясь, произнес Мориц.

Еще удар.

— Ты что, не ходил в школу, болван? Не можешь ничего запомнить наизусть? Кто ты?

— Тупая свинья, — прохныкал Мориц, — ползающая на брюхе перед нацистским дерьмом.

— Хороший ответ, — признал Малыш. Указал на койку, где теперь лежал Мориц. — Ты просил ее, так ведь?

— Да, — ответил Мориц, капитулируя.

Малыш вскинул брови.

— Черт возьми, что я слышу?

Мориц поспешил добавить:

— Герр ефрейтор!

Малыш удовлетворенно кивнул.

Эту сцену видели все. Она утвердила Малыша полновластным диктатором палаты, который жестоко, без зазрения совести эксплуатировал подданных. Адольфом в миниатюре.

Поэтому Пауль Штайн повиновался приказу Малыша и быстро принес пива из пивоварни Сант-Паули. Без единого слова поставил картонную коробку с десятью бутылками под его койку.

Малыш велел Морицу спеть для него. Мориц запел гимн, печальный гимн о спасении мира. Малыш перестал пить и любезно прослушал все девять строф. Единственным его комплиментом стал плевок в сторону Морица. Он приказал ему ложиться спать, но перед этим помолиться за его душу.

Когда все приказы были выполнены, Малыш какое-то время пил молча. В конце концов он достиг состояния, именуемого «сильное опьянение». И принялся горланить песню. Мотив ее историки музыки пока что не одобрили, а слова могли навлечь на Малыша обвинение в государственной измене.

На минуту Малыш умолк. Потом с новой силой заревел на тот же мотив:

— Хочет кто-нибудь подраться? — обратился он с вопросом в темноту. Через несколько секунд добавил: — Если да, с удовольствием выдублю ваши шкуры.

Никакого ответа.

Малыш швырнул бутылку в открытое окно. На перекрестке Циркусвег от стен отразился чей-то скрипучий голос. Малыш слушал, и мы видели на его лице удовольствие. Нетвердо подойдя к окну, он заорал с предвкушаемым торжеством:

— Потише, ослы! Не видите, что идете мимо военного госпиталя? Нам нужна тишина. Мы раненые! Герои! Не беспокойте раненых! А то спущусь и задам трепку!

Какой-то мужчина раздраженно принял вызов и стал подстрекать Малыша. Голос его гулко раскатывался в ночной тишине.

— Черт побери! — заорал Малыш, готовясь выпрыгнуть из окна.

Мы втроем или вчетвером навалились на него. И крепко держали.

— Да он еще дерзит, слышали?

Малыш был вне себя. Он заорал в окно:

— Подожди, поганец, я сейчас высвобожусь. Мы здесь бойцы. Защитники отечества. Герои. А тут какой-то… какой-то…

Легионеру пришлось оглушить его табуреткой.

Ночь вступила в свои права, и палата утихла.

IV. Бандерша Дора

Бандерша Дора думала обо всем с корыстной точки зрения. Она стояла за стойкой своего заведения под чучелом меч-рыбы и потягивала аквавит с ангостурой [36]. Всех входивших во вращающуюся дверь Дора окидывала оценивающим взглядом.