Батарея

Убегавшие по дамбе румынские пехотинцы воспринимали надвигавшийся на них броневик как некое чудовище. Некоторые в ярости и бессилии пытались на ходу отстреливаться от него, но тут же падали под пулеметно-автоматным огнем, гибли под его колесами, под пулями или штыками десантников. Какой-то безумец прямо из глубины толпы метнул в броневик противопехотную гранату, но «Королевский кошмар» она не остановила. Забрав жизнь одного из пограничников и ранив морского пехотинца, ее осколки иссекли до десятка своих же.

– Лейтенант! – прокричал в рацию Гродов, обращаясь к Куршинову. – Помнишь по карте островок посреди дамбы?

– Помню.

– Так вот, я сейчас на дамбе. По снаряду на орудие – по восточному берегу, с выходом на основание дамбы. А через пять минут – залпом по островку и его восточной окраине. Орудия заряжены?

– Так точно, как было приказано.

– Вот и действуй, ориентиры пристреляны.

– Но ведь вы все еще находитесь на дамбе, – возразил лейтенант, уже скомандовав: «Батарея, к бою!»

– Мой визит завершен; и потом, твои снаряды меня ведь знают! Пшеничный, ты жив? – высунулся капитан в проем раздвинутых задних шторок.

– Сам удивляюсь.

– Мы, отстреливаясь, начинаем пятиться назад, чтобы при первой же возможности развернуться. Отходите под нашим прикрытием и постепенно погружайтесь в нутро. Человек шесть-семь, думаю, возьмем, только не забудьте раненого!

Решив, что русские убегают, несколько румын бросились вдогонку, но тут же полегли, причем крики раненых уже сливались с первыми разрывами девяностокилограммовых снарядов береговой батареи, которые отрезали от своих всех врагов, которые все еще оставались на дамбе. А заключительный залп батареи прогремел как раз в ту минуту, когда броневик заползал за спасительный береговой пригорок, чтобы под его прикрытием уйти в сторону хутора Шицли.

Развернуться они так и не сумели. Да в этом уже и не было необходимости. Ведь тогда второй пулемет Жодина оказался бы не у дел.

– Какие потери, старший сержант? – высунулся из люка Гродов, осматривая в вечерних сумерках поредевший десант, до конца остававшийся преданным его «Королевскому кошмару». Те из бойцов, которые находились в салоне броневика, тоже вышли, кроме разве что раненного в ногу краснофлотца. – Старший сержант Пшеничный, не слышу ответа!

– Нет его больше, – взволнованно ответил какой-то худощавый, похожий на подростка солдатик. – На выходе из дамбы остался. Пуля попала прямо в лицо, когда отстреливался. Прикидываю, что у нас – четверо, вместе со старшим сержантом, убитых и трое раненых.

Гродов помолчал. В эти мгновения капитан думал о том, что, не решись он на этот дамбный рейд, все эти люди остались бы живыми. По крайней мере, на этот вечер, на эту ночь и на следующее утро – живыми. Но в то же время живыми остались бы и до сотни всех тех врагов, которые только что полегли на роковой «булдынской перемычке», между «нашим» и «вражеским» берегами, между жизнью и смертью. С начала войны он многое мог бы сделать такого, что хоть на какое-то время спасло бы жизнь бойцов. Но тогда это уже была бы не война, а он не был бы тем «комендантом румынского плацдарма», тем Черным Комиссаром, которым его уже знают и которым надолго запомнят пришедшие на эту землю враги. По крайней мере, те из них, кому суждено будет остаться носителями такой памяти.

– Представьтесь, красноармеец.

– Ефрейтор срочной службы Козинов. Вторая рота первого батальона 26-го полка погранвойск НКВД.

– Лист бумаги и карандаш у вас, ефрейтор, найдется?

– Так точно, найдется. Есть какой-то огрызок и клочок бумаги.

– Тогда вот что… Мне задерживаться некогда. Составьте список всех, кто принимал участие в рейде на дамбу, живых и мертвых. Когда вернетесь в батальон, отдадите список командиру, доложите о рейде на дамбу и попросите связаться со мной, командиром береговой батареи капитаном Гродовым.

– Есть составить список и доложить непосредственному командиру.

– Перед командованием вашего погранполка, а также перед командованием полка морской пехоты буду ходатайствовать о награждении и поощрении всех поименованных в этом списке. В том числе о награждении мертвых. Это все, что я могу сделать для вас, солдаты, для живых и павших. А сейчас раненых – в броневик, мы доставим их в полковой лазарет.

– Товарищ полковник, – связался он по рации с командиром 1-го полка морской пехоты. – Докладываю, что еще одна операция «Дамба», точнее операция «Амба-2», успешно завершена. Честно говоря, никакого представления о численности потерь противника не имею. Могу лишь сказать, что и в районе Булдынки, и потом, когда вместе с группой ваших «черных бушлатов» ворвался на булдынскую дамбу, намолотили мы их там немало.

– Да и во время артналета – тоже. Мне об этом уже доложили; отменно поработали, как на образцово-показательных стрельбах во время военных учений.

– О численности убитых и раненых морских пехотинцев, составивших эскорт моему «Королевскому кошмару», вам тоже доложат. В счастью, потери небольшие.

– Жаль, угомониться румыны так и не могут. Уже поступают сведения, что их подразделения накапливаются в районе села Свердлово.

– Они ведь не для того пришли сюда, чтобы, потерпев два-три поражения, умиротворяться, – напомнил ему Гродов. – Это мы их будем умиротворять, причем делать это жестко, навечно и на их же собственных могилах.

– Стоит им подсчитать сегодняшние потери, чтобы понять, что именно так оно все и будет.

Как потом выяснилось, среди трофеев морских пехотинцев и пограничников оказалось около ста лошадей, четыре подбитых танка и множество стрелкового оружия. А еще к дороге, ведущей в сторону Новой Дофиновки, потянулась колонна из семи десятков пленных. Однако полковник оказался прав: не успел затихнуть этот бой, как со стороны Свердлово, расположенного северо-западнее Булдынки, за верховьем Аджалыка, на многострадальный Шицли начали надвигаться два батальона вражеской пехоты, затевая при этом новую кроваво-огненную круговерть войны.

Мало того, возможно, в отместку за этот рейд несколько звеньев румынской авиации буквально стерли с лица земли казарму батареи, подвалы которой еще недавно пограничники использовали в качестве лазарета и своего штаба. А затем точно так же истребили деревянную фальш-батарею Гродова, от которой расчеты «сорокапятки» и пулеметной установки успели вовремя убраться, загнав технику в долину, в подготовленное саперами катакомбное укрытие.

– Вот сволочи, – возмущался по поводу гибели фальш-батареи мичман Юраш. – У нас уже бревна кончились, из которых пушки мастерим, а они все атакуют ее и атакуют!

– Это опять жадность в тебе говорит, старшина, – пристыдил его Жорка Жодин. – Ни банки консервов у тебя лишней не выпросишь, ни бревна для лжебатареи. Обменять бы тебя у румын на ящик макаронов, так ведь жалко, свой все-таки…

Медсанбат, который по старой корабельной традиции моряки называли «лазаретом», располагался теперь западнее приморского села Новая Дофиновка, на западном берегу Большого Аджалыка. Глядя на карту, Гродов прикинул, что буквально в двух километрах от него находится 29-я береговая батарея, рядом с огневыми позициями которой обитает штаб 42-го отдельного артдивизиона. Капитана так и подмывало отправиться на броневике в гости к комдиву, но ситуация на передовой была настолько сложной, что те несколько километров, которые он должен был потерять на визите вежливости в штаб, пришлись бы ему очень некстати. Тем более что дело шло к ночи.

– Свеженькие с 400-й батареи?! – удивилась светловолосая врач-ординатор, которая распоряжалась размещением «свеженьких»: кого – сразу же в операционную, которая располагалась в каком-то старинном особнячке, а кого – в перевязочную, переоборудованную из какого-то старого, на мощные полозья поставленного строительного балка.

Роль всех остальных палат и врачебных кабинетов выполняли просторные желтые палатки, разбросанные на довольно большой территории, охваченной старинной, местами полуразрушенной каменной оградой. – Странно, раньше от вас раненых не поступало.