Батарея

– И все же… Может, чем-то помогу?

– Вот уже который день между мной и командиром огневого взвода ведется полемика по поводу того, выдержат ли изношенные стволы нашей батареи очередной артналет.

– И к какому выводу пришли?

– Получается, что у лейтенанта Куршинова свое мнение, а у его орудий – свое. Но общий вывод ясен: стволы всех орудий нужно поменять. Однако своими силами мы вряд ли сумеем сделать это качественно и быстро, не теряя боеспособности батареи. Я просил портовиков прислать нам бригаду опытных такелажников, но пока что не прислали. Они и в порту сейчас на вес золота. Тогда я попросил прислать каких-нибудь отставных такелажников, старичков-пенсионеров, хотя бы в роли мастеров-наставников.

– Разумно. Так, может, мне тоже стоит связаться с начальником порта? Чтобы со своей стороны?..

– Пока что бессмысленно и неэтично. Позвоню еще раз, если не подействует, будем решать, что делать. Не исключено, что вынужден буду наводить орудия на здание конторы порта. К вам пока что единственная просьба: пусть ваши штабисты сообщат, когда эти конные королевские гвардейцы начнут выходить из деревни. Придется всю их строевую подготовку забраковать. И еще… Подключайте полевую артиллерию, но только после первых двух моих залпов.

Точность первых залпов, во время которых шестью осколочно-фугасными снарядами флотские артиллеристы разметали и часть давно полуразрушенной улицы, и авангардный эскадрон, очевидно, повергла румынское командование в шок. Попав еще и под огневую завесу полевой артиллерии, кавалеристы попытались прорываться назад, к берегу лимана, к прибрежным оврагам и кручам, но на полном скаку наткнулись и почти смяли свою же пехоту.

А тут еще береговая артиллерия неожиданно перенесла огонь на восточную сельскую окраину, преграждая путь к отходу, а затем все орудия, включая полковую батарею, вместе ударили по центру села.

– Ну-ка, прикинь, сколько километров от твоих орудий до Булдынки, – обратился Гродов к командиру батареи «сорокапяток» старшему лейтенанту Владыке.

– Уже несколько раз примерялся, – разочарованно сообщил тот. – Никак не дотянемся: максимальная дальность стрельбы моих пушчонок – четыре километра четыреста метров. А ведь всей душой хотелось бы помочь.

Архиерейский бас, которым Владыка поражал бойцов на «румынском плацдарме», каким-то странным образом смягчился, и в интонациях его стали проскальзывать «виноватые» нотки, словно он собирался просить прощения за неполноценность своей батареи.

– И вот так всегда, – проворчал комбат, – семиорудийная батарея опять бездействует, а как бы она сейчас понадобилась в этом булдынском котле!

– Вы же видели, товарищ капитан, как мы на григорьевской дамбе душу отводили. И мы, и наши 82-миллиметровые батальонные минометчики. [32]

– Во время операции «Амба» ни вопросов, ни претензий к вашим батареям не возникало – очевидный факт.

Оставив в покое свою полевую артиллерию, комбат приказал Жодину готовить к «выходу на гастроль» их самый надежный резерв – броневик «Королевский кошмар». А когда несколько минут спустя сержант доложил, что экипаж к бою готов, предупредил:

– Сегодня займешься вторым пулеметом. Он весь в твоей власти, священнодействуй!

– Так это же мое любимое место! – воскликнул одессит, помня, что перемещение его от первого, то есть башенного, командирского, пулемета к пулемету, расположенному рядом с водителем, могло означать только одно: сегодня броневик опять поведет под своим командованием сам комбат.

И никаких командирских амбиций Жорки это не затрагивало, он обожал капитана за предельную рисковость его характера, которая каким-то странным образом сочеталась с убийственно холодным расчетом, с умением почти все предвидеть и просчитать.

Прекратился этот артналет, когда поредевшая рота морских пехотинцев из восьмидесяти бойцов скрытно, врассыпную подошла к деревушке и, при поддержке двух ручных пулеметов, стала прочесывать ее. Во второй волне, в обход села, двинулись еще одна рота моряков и рота пограничников, причем значительная часть «черных комиссаров» продвигалась под прикрытием броневика. Точнее, почти вся рота прорывалась тылами противника по той полосе, которую прокладывал своим огнем экипаж «Королевского кошмара», само появление которого ввергало румын в смятение.

Преградив путь кавалеристам и пехотинцам противника, стремившимся во что бы то ни стало добраться до спасительной дамбы, броневик несколько минут истреблял или рассеивал их группы, пока некоторые усадьбы по обе стороны центральной улицы не оказались в руках морских пехотинцев и пограничников. Решив, что теперь булдынская группировка врага окончательно блокирована и отрезана от основных сил, расположенных на восточном берегу Аджалыка, комбат приказал развернуть броневик и ворваться на косу.

– Это безумие, комбат! – воскликнул Жодин, узнав об этом решении. – Если румыны бросят на помощь «булдынцам» свежие подкрепления, мы окажемся с ними один на один. Они сомнут и затопчут нас.

– Не думаю, что румыны решатся перебрасывать сюда подкрепления прямо сейчас. Они осмелятся на это только ночью или утром, когда мы оставим село. И потом, почти до половины косы мы будем гнать их впереди себя и продвигаться по их телам. Где-то посредине косы, – обратился капитан к бессменному водителю Пробневу, – расположен небольшой островок, на нем и развернешься.

– Так ведь разворачиваться придется в самой гуще врагов, – заметил ефрейтор, однако тут же уточнил: – Но как прикажете…

Когда они приостановились у холма, за которым начинался спуск к дамбе, у броневика осталось не более десяти бойцов, еще двое возлежали в нишах для десантников.

– Мы решили ворваться на дамбу, – открыл им свой замысел Гродов. – Хватит храбрости пойти с нами?

– Пойдем, – ответил один из пограничников, – в деревне теперь и без нас разберутся.

– Звание, фамилия?

– Старший сержант Пшеничный.

– Назначаю вас командиром пехотного десанта, старший сержант. Вон еще трое морских пехотинцев на самом берегу объявились. Присоединяйте их к себе. Тактика такая, – объяснил капитан, переждав, пока Жодин пулеметными очередями выкосит группу румын, попытавшихся выйти к дамбе с севера, продвигаясь у самой кромки воды. – Держитесь шагах в десяти от броневика, используя остатки незасыпанных противником воронок и плавневые островки. И задача ваша проста: истреблять всех тех, кто уцелел после моих бронебойных стрелков. Назад мы должны уйти, оставляя западную часть дамбы как очищенную от врага территорию.

Последнее слово Дмитрий произнес под свист пуль, срикошетивших от лобовой брони, причем одна из них пропела буквально у его виска.

Часть румын из той группы, которую Жодин пытался уничтожить, все же сумела прорваться к дамбе. За ними потянулись еще несколько солдат, очевидно, отсиживавшихся под прибрежным косогором еще со времени артналета. А где-то там, далеко впереди, образовалась пробка из подбитых машин и подвод. На одну из этих машин как раз и взобрался кто-то из румынских офицеров, пытавшихся остановить это повальное бегство, чтобы организовать новую атаку на село.

Гродов видел в бинокль, как офицер угрожающе стрелял в воздух из пистолета, как размахивал им, взывая солдат к мужеству и патриотизму. Но своими действиями он лишь увеличивал пробку, делая ее еще непроходимее, а значит, погибельнее. Хаос вносили и кавалеристы, которые не решались сходить с коней, а втискивались на них в толпу, пытаясь нагайками пробиться через нее.

– Как только въедем на косу, попытаюсь достать этого крикуна, что на кузове машины, из пулемета, – послышался по переговорному устройству голос Жодина.

– Зачем? Его – в последнюю очередь! Если он не понимает, что тем, чем он сейчас занимается, следует заниматься не на узком перешейке, а на том берегу, тогда пусть помогает нам формировать толпу и создавать пробку.

– Если только его свои же не уберут, – поддержал комбата Пшеничный, который вместе с другими бойцами старался держаться на спуске к дамбе по правому борту, защищавшему от пуль тех румын, которые еще оставались под крутыми лиманными берегами.