Не Сволочи, или Дети-разведчики в тылу врага

Другая часть военнопленных, и среди них, к радости Пети, Кузьмич, стояла на привокзальной площади. Охранники отдельными небольшими группами перекуривали. Юра, Гена и еще несколько местных мальчишек вились около военнопленных. Хлеб и другие припасы они моментально раздали военнопленным. По неведомой чьей-то команде эти нехитрые продукты оказались у раненых и сильно истощенных людей. Кивком головы они благодарили своих малолетних кормильцев.

Внимание Пети было направлено только на Кузьмича. Из-за толстого дерева он наблюдал за бывшим поваром-танкистом, который помогал то одному, то другому военнопленному прийти в себя после изнурительного полуторакилометрового кросса. Шуткой, добрым словом, а то и сердитым окриком он вселял в них уверенность и бодрость.

Петя решил, что настало время выйти ему из-за своего укрытия. Он осмотрелся — нет ли поблизости охранников, и, обращаясь к Кузьмичу, который разговаривал с высоким тощим военнопленным, спросил:

— Дяденька, картошка печеная нужна?

Кузьмич поднял голову, долго смотрел на мальчика, и тут в глазах его блеснула радость. Он узнал Петю, но сразу же погасил ее и каким-то безразличным, усталым голосом произнес:

— Картошка, мальчуган, нам очень нужна. Сегодня, по милости начальника лагеря, мы работаем без обеда, поэтому нам, хотя бы немножко, нужно подкормить раненых и больных. Давай сюда.

Котомка Пети была тут же опорожнена. Картошка оказалась в бездонных карманах и за пазухой высокого, тощего военнопленного. Он сразу куда-то исчез, а Кузьмич схватил мальчика за огромной сосной в свои еще сильные объятия и прижал к груди, приговаривая:

— Петька!.. Мой дорогой мальчишка, как же ты здесь оказался?

Петя пожал плечами и тихо сказал:

— Да что обо мне говорить. Я жив, здоров. Вот как вы оказались в плену, Алексей Кузьмич?

Кузьмич понимающе кивнул головой, улыбнулся, тяжело вздохнул и сказал:

— А примерно так же, как Тарас Бульба. Помнишь, не захотел он оставлять врагу свою упавшую в траву трубку. Так и я не мог оставить фашистам свою походную кухню. С колесом у нее что-то случилось, а тут фашистские танки прорвались. Я так и сяк пытался отремонтировать кормилицу танкистов. Не удалось. Гранатой подорвал ее, чтобы не досталась врагу. И тут же сам был ранен немецким автоматчиком. Пришел в себя — крутом гитлеровцы. Плен. Определили меня в Волосовский лагерь, откуда пытался бежать. Поймали. Что мне пришлось после этого пережить, Петенька! Об этом трудно рассказывать. Теперь вот уже больше месяца здесь, у страшного Щеголя. У, сволочь! Изверг рода человеческого. И как таких земля носит.

Тут раздалась команда строиться, военнопленные моментально заняли свои места. Кузьмич, положив руки на плечи мальчика, быстро проговорил:

— Мы здесь в южной части на станционных запасных путях разгружаем вагоны с боеприпасами. Это совсем недалеко отсюда. Приходи, обязательно приходи. Нужно поговорить.

Он подмигнул Пете, улыбнулся, уже в колонне весело махнул ему рукой, и военнопленные, стуча деревянными башмаками, под крики охранников и лай овчарок рванулись по железнодорожному полотну. Петя шел за военнопленными. И вот запасные пути, забитые товарными вагонами. Тут же находилась большая колонна грузовых машин, все французских марок. Шоферы-немцы встретили военнопленных улюлюканьем и свистом: они были недовольны опоздавшими. Ведь из-за этих русских им придется работать до самой темноты. Один из шоферов со злостью ударил кулаком в грудь шедшего в последнем ряду военнопленного. Другой подставил ему ногу, и бедолага грохнулся на землю, ударившись о рельсы. Немцы дружно засмеялись. Из носа военнопленного хлынула кровь. Товарищи поставили его на ноги, и он, зажав нос ладонями, старался не отставать от колонны.

Колонна остановилась на путях среди товарных вагонов. Петя спрятался за наспех сколоченный небольшой сарай, в котором виднелся инструмент путевых рабочих, и стал наблюдать за военнопленными. Фельдфебель Дитрих, вскочив молодцевато на открытую платформу, на ломаном русском языке произнес:

— На вагон с бомба работает десять рюскн свинка. Пятьдесят свинка — на эшелон с бревна… с шпала… Будем делать ремонт дорога. За низка…

Он запнулся и никак не мог вспомнить нужное ему слово, а затем, пошептавшись с переводчиком, продолжил:

— За низка производительность труд… за медленный работ будем бить… Бить сильно. За саботаж — только один мер наказаний — расстрел тут… на месте. Теперь за работа, хороши работа.

К вагонам были сразу подогнаны грузовые машины, и началась разгрузка. Петя отметил, что в одних вагонах находились тяжелые заколоченные ящики желтоватого цвета. Один такой ящик еле-еле поднимали два человека. Пошатываясь, они тащили по настилу этот неподъемный для них груз в машину и укладывали один на другой. «В ящиках — гранаты», — решил юный разведчик.

А рядом шла разгрузка артиллерийских снарядов. Военнопленные по цепочке, словно заведенные автоматы, передавали друг другу тяжелые снаряды, которые укладывались в штабеля на машины. То в одном, то в другом месте раздавался злой крик:

— Бистро, работа бистро, рюски свинки…

И тут же следовал пинок кованым ботинком какому-нибудь обессилевшему военнопленному, а другому для профилактики — удар прикладом. И вот заурчали, тяжело надрываясь, моторы, и первые машины тронулись с грузом в путь. Сразу к вагонам были поданы другие машины, и работа продолжилась.

В метрах двухстах от разгрузки боеприпасов пятьдесят военнопленных и среди них Кузьмич, за которым внимательно наблюдал Петя, занялись разгрузкой шпал. Несколько человек сбрасывали шпалы сверху вагонов, затем шпалу подхватывали двое военнопленных и несли ее метров двадцать пять, где четверо укладывали около высоких кустов в штабеля. Необыкновенно тяжелая работа требовала большой физической силы, которой не было у этих истощенных людей. Но работа все-таки подвигалась, и штабеля росли все выше и выше. Пятеро гитлеровцев, разложив костер, грелись поблизости вагонов, не забывая покрикивать на военнопленных, чтобы те быстрее работали.

Петю волновала теперь одна-единственная мысль: как подойти к Кузьмичу? Он долго думат об этом и пришел к выводу, что ему лучше всего притаиться за поднимающимися в высоту штабелями и там поговорить с ним. За шпалами начинались густые кусты, и при необходимости он мог спрятаться в них. Итак, решено. Он за этот вариант. Петя направился вдоль стоявших разбитых вагонов к штабелю со шпалами. И вдруг он увидел приближающегося к военнопленным немецкого офицера. Петя прислонился к вагону. Офицер с фотоаппаратом на боку надменно смотрел на работавших, и тут его внимание привлекли двое военнопленных. Как ни старались эти истощенные бедолаги, они никак не могли поднять на плечи шпалу: она выскальзывала из их рук и падала на землю. К ним подскочили двое товарищей и помогли забросить ее на тощие плечи. Офицер зло усмехнулся, посмотрел на свои руки в лайковых перчатках, и когда эти бедолаги поравнялись с ним, он с ходу завис на шпале. Словно подкошенные, пленные вместе со шпалой рухнули в лужу. Офицер отскочил в сторону и хохотал с солдатами над барахтающимися в грязи военнопленными.

Сердце у Пети наполнилось гневом. «Что же это такое? Что делают проклятые фашисты с нашими людьми?» — думал мальчик, наблюдая издевательства гитлеровца над военнопленными.

А офицер, приняв уже строгий вид, приказал солдатам высечь этих двух людей за плохую работу. Охранники схватили одного из военнопленных и, распластав его на двух шпалах, принялись избивать нагайками. Они старались на совесть. Офицер снял фотоаппарат и сделал с разных позиций несколько снимков порки советского военнопленного. Затем то же самое учинили и с его товарищем. И опять офицер снимал сцену порки русского раба.

Вскоре эти фотоснимки лейтенант Миллер отправит на родину, в фатерлянд: родные должны знать, как у стен Ленинграда они расправляются с красными. Ведь скоро он станет владельцем большого поместья. Здесь прекрасные места. Так обещал им великий фюрер. Осталось только и!ять лишь эту сказочную северную столицу России. И он наконец станет богатым. Перед ним откроются двери лучших домов Тюрингии. Всю жизнь к этому стремился его отец — рядовой бауэр. Копил марки, экономил вечно на всем, а денег больших так и не имел. «А я добыл богатство лишь всего за два года… В Польше хапанул золотишка. Для лого пришлось пустить в расход семью еврея-ювелира. Но ведь это — юдиш. Уничтожение их есть священная обязанность каждого настоящего арийца. Да, теперь отец Эльзы побегает за мной. Он был против моей женитьбы на ней. Нет, теперь я сам буду выбирать себе невесту. Правда, золотишко я не сдал в казну, как требуют законы Рейха. А я что, один такой? Да вон наши фюреры больших и малых рангов вагонами отправляют в фатерлянд из здешних великолепных музеев картины, хрусталь, фарфор, ковры, гобелены и все прочее, что попадается им только под руку. Нет, золото мое. Оно хорошо спрятано. Теперь я — господин… Господин над этими русскими рабами. Я заставлю работать этих ленивых скотов. Да, я богат… И все это я достиг благодаря гению великого фюрера».