Не Сволочи, или Дети-разведчики в тылу врага

Сотни глаз смотрели на лежащего Ивана. Каким-то неимоверным усилием воли он встал на ноги, а затем сумел распрямить свой негнущийся позвоночник. Высокий, красивый, он с гордым видом смотрел на трибуну. Шмитке усмехнулся и громко спросил:

— Ты видишь, Зальх, русский обманул тебя. Он хотел бежать, он притворился. Смотри, как прекрасно он стоит на ногах.

Иван Седов не знал немецкий язык, но он понял, что начальник лагеря разговор ведет о нем. Ему не хотелось показывать этому холеному Щеголю страшные боли, пронизывающие все его тело. Он подтянулся и с усмешкой смотрел на жалкого и растерянного, покрытого потом воспитателя, который мялся и не знал, что ответить своему шефу.

Шмитке взмахом руки подозвал переводчика, у которого на правой руке виднелась белая повязка с надписью «полицейский», и громко сказал:

— 837-й номер есть саботажник. Ты не хочешь работать, поэтому остался в бараке. По законам великой Германии ты заслужил расстрел.

Переводчик угодливо согнулся, свирепо посмотрел на Седова и стал быстро переводить. На измученном, но все еще красивом лице военнопленного Шмитке не заметил и тени страха. Он злорадно усмехнулся и продолжил:

— Ты заслужил расстрел, но немцы всегда были великодушной нацией. Расстреливать мы тебя не будем.

Обер-лейтенант театрально развел руками и, обернувшись к охранникам, спросил:

— Солдаты, что же нам делать с этим русским саботажником? Жаль его расстреливать?

Подстраиваясь под своего начальника, гитлеровцы хором загудели:

— Конечно, жалко, герр обер-лейтенант, такой красивый…

Шмитке заходил по трибуне, делая вид, что занят решением судьбы военнопленного. В действительности он давно знал, что делать с этим русским. Вот он опять повернулся к солдатам и сказал:

— А мы устроим ему испытание, выдержит — его счастье, пусть живет. Но прежде я хочу задать ему один вопрос.

И он кивнул переводчику, чтобы тот внимательно слушал. Затем Шмитке долго смотрел на военнопленного, который только силой воли держался на ногах. Седов чувствовал, что силы вот-вот покинут его и он упадет перед этим чванливым обер-лейтенантом.

Шмитке видел, каких трудов стоило военнопленному держаться на ногах. Он удивленно покачал головой, усмехнулся и громко сказал:

— Ты, русский Ванька, сильный человек. Это мы все видим. А вот смелый ли ты? Сейчас узнаем.

Красуясь перед солдатами, он засмеялся, стряхнул перчаткой пыль с шинели и продолжил:

— Скажи, Ванька, кто победит в войне? Говори!

И обер-лейтенанг медленно стал расстегивать кобуру пистолета. Иван понял, какой ответ нужен этому франтоватому фашисту. «Нет, не бывать тому, — подумал он. — Лучше смерть. Я сейчас отвечу тебе, гад». Но вдруг горло у него сжал какой-то непонятный спазм. Словно рыба, выброшенная на берег, он раскрывал рот, но выдавить из него не мог ни единого слова.

Довольный Шмитке смеялся. Словно молодые жеребцы, ржали охранники. Смеялись лагерные полицейские. Всех развеселил сегодня обер-лейтенант. Молчали только колонны военнопленных. Опустив головы, чтобы не были видны, гитлеровцам их гневные лица, они наблюдали за этим неравным поединком. В данный момент они ничем не могли помочь своему товарищу и от бессилия в ярости сжимали кулаки и проклинали фашизм, Гитлера и плен.

А Ивану Седову было противно за свою непроизвольную слабость. Нет, он не испугался этого офицера-клоуна. С ним что-то случилось, и он не мог вымолвить ни слова.

Улыбающийся обер-лейтенант посмотрел на солдат и сказал:

— Ты трус, Ванька… Я уже говорил, что тебе как саботажнику полагается расстрел, но расстреливать тебя мы не будем. Назначаю тебе всего лишь двадцать ударов шомполом. Выдержишь — живи дальше. Немцы — великодушные люди.

Лагерные полицейские схватили Ивана под руки и потащили к специальной широкой дубовой лавке, на которой приводились в исполнение приговоры начальника лагеря. Похлопывая шомполом по ладони, за ними шел подтянутый и сосредоточенный Лонгвин.

Иван Седов понял, что сегодня в руках этого бывшего кулака, а ныне лагерного палача, находится его жизнь. Эта сволочь, конечно, постарается для своих хозяев. Он не отпустит его живым. Иван решил молчать, как бы больно ему ни было. Его привязали за руки и ноги телефонным проводом к лавке. Военнопленные опустили головы. Им было очень жалко своего собрата по несчастью. Но чем они могли ему помочь? Что они могли сделать против пулеметов, направленных на площадь со сторожевых вышек? Или против улыбающихся охранников с автоматами на груди? Военнопленные скрежетали зубами в бессильной ярости. Придет время, оставшиеся в живых предъявят счет Шмитке и всему фашизму. А сейчас они, опустив головы, прощались с еще живым Иваном Седовым, колхозником с великой русской реки, которого еще долго, долго будут ждать его Любаша и мать-старушка.

Военнопленные прощались с Седовым; искалеченному, больному Ивану не выдержать двадцати ударов шомполом. А улыбающийся и довольный собой Лонгвин лихо размахнулся и хлестко ударил изо всех сил шомполом по ослабевшему телу Ивана.

— С оттяжкой бьет, сволочь, — крикнул кто-то в рядах военнопленных.

Лагерный пес-полицейский вложил всю свою огромную силу в этот удар. Он ждал крика, так как считал, что выдержать такой удар человек не в силах. А Иван молчал. Лонгвин растерянно улыбнулся, посмотрел на фон Шмитке и ничего не мог понять. Затем он схватил своей огромной лапой за волосы военнопленного: уж не мертвый ли он. Иван был живой. Он смотрел на разъяренного полицейского и улыбался.

Шмитке удивленно смотрел на военнопленного. Его нещадно бьют, а он смеется. До чего же непонятны эти русские. Ничего, смеяться ты сейчас перестанешь. И он грозно взмахнул рукой Лонгвину.

Широко размахнувшись, тот ударил еще раз. Иван молчал. Полицейский яростно опустил шомпол еще раз на тело Седова. Гимнастерка не выдержала, треснула на месте удара, и из дыры брызнула кровь.

Жизнь покидала Ивана. Вот он поднял голову и что-то пробормотал. К нему подскочил переводчик. Седов еле шевелил губами и тихо говорил:

— Господин обер-лейтенант, я знаю, кто победит.

По команде Шмитке полицейские быстро развязали военнопленного, помогли встать ему на ноги. Пошатываясь, весь в крови, он печальным взором смотрел на военнопленных. Он прощался с ними.

А Шмитке весело говорил солдатам:

— Русских надо почаще бить. Только после этого они будут делать то, что от них требуется…

Затем обер-лейтенант повернулся к военнопленному и спросил:

— Так кто же победит? Говори, Ванька. Мы все внимательно слушаем.

Иван Седов подтянулся и изо всех последних своих сил крикнул:

— Победит Красная Армия, сволочь ты фашистская… А ты, гад, скоро ответишь за свои злодеяния.

Переводчик замялся, но Шмитке грозно крикнул, приказав тому переводить дословно. А Иван Седов повернулся лицом к военнопленным и еще громче добавил:

— Товарищи, победа будет за нами. Смерть немецким фашистам. Да здравствует…

Не целясь, обер-лейтенант спокойно разрядил в Ивана целую обойму. Охранники удивленно смотрели на русского, который еще какое-то время улыбался, а затем рухнул на землю. Опустив головы, замерли колонны военнопленных, отдавая последние почести солдату и колхознику, простому человеку с великой реки Волги.

Вот взбешенный фон Шмитке дал команду надеть шапки, блоковые полицейские заорали на всю площадь, и вскоре колонны военнопленных были готовы к выходу на работу. Сегодня представление обер-лейтенанту не очень удалось. Оно ему даже не понравилось. Он видел, что геройская смерть русского Ивана вызвала не только удивление у охранников, но и восхищение. Таких Иванов надо расстреливать сразу, чтобы не роняли они зерна сомнений в души солдат фюрера. Он посмотрел на часы: уже полтора часа военнопленные должны были работать. Он хотел уже было отдать команду к движению, но тут его внимание остановилось на военнопленном в центре. Ведь была дана четкая и ясная команда: надеть шапки. Весь лагерь был в шапках, а он стоял с непокрытой головой, сверкая лысиной. Обер-лейтенант непокорных не любил. Взмахом руки он подозвал воспитателя 5-й роты и кивнул на центр площади. Тот сразу понял, чем недоволен начальник. По знаку воспитателя блоковый полицейский схватил за шиворот военнопленного, поддал ему пинка тяжелым ботинком, и тот вскоре докладывал, что лагерный номер 1128 прибыл по приказу начальника лагеря.