Небо за стёклами (сборник)

Рядом довольно старательно намыливался какой-то худощавый дядька. Алексей глянул в его сторону и увидел, у соседа на правой ляжке ниже бедра не хватает этак, можно сказать, чуть ли не с полкило мяса. Вырезано, будто на хорошую порцию. Крепко же где-то зацепило! Поднял Алексей взгляд выше и увидел у мывшегося рубцы на ребрах. Поглядел еще выше и, к своему удивлению, узнал в соседе по банной скамейке квартирного соседа Галкина. Тоже, стало быть, забежал помыться.

Первым движением было — потом он сам не знал, с чего бы, — забрать таз и улизнуть в дальний угол мыльной. Но тут глаза его и Галкина встретились, и бежать было поздно. Квартирный сосед сразу признал Алексея, молча поздоровался и даже подвинул поближе к себе таз, как бы освобождая для Алексея место, которого и без того было достаточно. Оба молчали. Галкин намыливал голову. Когда Алексей, опростав таз, поднялся, чтобы запрыгать за водой, Галкин спросил:

— Может, помочь?

В другой бы раз Алексей огрызнулся. Не любил он ничьей помощи. Терпеть не мог, когда ему напоминали, что он безногий. А тут сосед, как показалось, спросил запросто. Мог бы спросить и у любого, и Алексей лишь бросил: "Что вы…" Схватил за скобу таз и будто даже показно, легко запрыгал к крану.

Когда вернулся, Галкин уже скатил с себя пену. Поставив тяжелый таз, Алексей опять уселся рядом и тут задал тот самый вопрос, на который так не любил отвечать, когда спрашивали его:

— Где это вас, а?

Галкин, казалось, не сразу понял, потом словно с любопытством взглянул на свою изуродованную ногу и ответил:

— А, это? Под Сталинградом.

— Крепко, — кивнул Алексей. — Миной?

— Осколочным. Я только из блиндажа… Он как ждал меня…

— Подразделением командовали? — продолжал Алексей, полагая, что в своем интендантском положении Галкин оказался уже после ранения, и потому внутренне смягчая к нему отношение как к тыловому вояке. Но Галкин лишь помотал головой:

— Нет, я всю войну начфинил.

— Кассира, значит, поцарапало, а касса целой осталась? — пробовал пошутить Алексей.

— Ящики у меня до конца невредимыми были, — всерьез продолжал Галкин. — Только я не кассиром служил. Начфином полка.

Больше вопросов Алексей не задавал. Мылись молча. Потом, как-то не сговариваясь, вместе и завершили банную операцию. В раздевалке оказались поблизости. Затем пили пиво на лестнице в банном буфете у прикрытой клетчатой клеенкой стойки. И домой шли вместе.

Улица уже погрузилась в сумерки. В синем, мутноватом тумане зажглись фонари. Шли мимо слабо светившихся окон первых этажей. Потом пересекли сквер с памятником. Через него катила отчаянно скрипящую коляску с двумя детьми молоденькая женщина. За ней несла тяжело нагруженную сумку полная женщина постарше.

— Смазать колеса бы надо, — оглянувшись, бросил Алексей.

— Идет все-таки жизнь, идет, — сказал вдруг Галкин. — А ведь думали они, а?!

Он не договорил, но Алексей отлично понял, про что шла речь, кто это "они" и что именно "думали".

Вот и все, кажется, что проговорили они оба за всю дорогу. Но казалось потом Алексею, что говорили они с Галкиным немало и понимали друг друга сполна.

Тот субботний вечер хорошо запомнился, и не только потому, что впервые заставил его по-новому взглянуть на одного из презираемых соседей, а еще по обстоятельствам куда более для него, Алексея, значительным.

В пивную он после бани не пошел.

Мало того, что суббота и народу там, понятно, шумело до черта, а еще почему-то и не хотелось.

Решил устроить себе домашний ужин. Пусть и в одиночестве. В одиночестве, может, даже и лучше…

Приняв такое решение, поднялся и, снова надев бушлат, направился в гастроном на Невский. У кассы в коммерческом магазине сновали назойливые личности. К одним приставали — не продадут ли те лимитную карточку, другим, наоборот, предлагали их купить, дескать все равно так дешевле продукты выйдут.

Алексей с презрением отпихнул от себя прыщавого коммерсанта:

— Иди-ка ты, гнида, пока…

Тот мигом затерялся в толпе.

Алексей купил маленькую водки, граммов двести зельца, копченую сельдь. Хлеб дома был. Ничего, славный будет пир. Можно позволить себе такое удовольствие.

С покупками вернулся в квартиру. Когда проходил через кухню, увидел — там собралось все ее женское население. На Алексея взглянули с любопытством. Может, удивились, почему дома в такой час, а может, по причине его неожиданной трезвости.

На кухне и во всей квартире стихло. Отхлопали двери в передней. Уходили парочками соседи, наверно в кино. Вечер субботний — законное дело.

И вдруг необыкновенно тоскливо и одиноко почувствовал себя Алексей. Не в радость была и ожидавшая на подоконнике водка, и коммерческая закуска. Привязалась шальная мысль. Как ни гнал — не отвязывалась. Почему он такой молодой — и разнесчастный? Кто его проклял, что он должен куковать в одиночестве? За что ему это? Разве не отдал за других все, что имел в своей небольшой жизни?

Встал, прошелся по комнатке, натянул фланелевую форменку — ничего еще была, держалась.

Идти куда-нибудь, идти немедленно! Выпить разом вот эту чекушку — и в разгул.

Схватил было уже бушлат и вдруг с силой бросил его.

Куда идти?!

Минут через пять из коридора постучал в дверь к Ане.

Если бы потом спросили, почему так сделал, ответить бы не сумел. Надо было кого-то видеть, ну и решил посмотреть, как живет соседка.

А жила Аня удивительно, как ему показалось, хорошо. Чисто в комнате. На окне занавеска, и лампа под бумажным абажуром. Застелена постель, и подушки прикрыты кружевной накидкой. Еще какой-то коврик возле кровати. Со стола свисает намытая клеенка. Как это она, когда все успела? А сама Анька у стола в белой кофточке, юбке и шлепанцах на босу ногу. Она держала в руках электрический утюг.

Когда он появился в дверях, Аня, кажется, хотела спрятать утюг за спину и залилась краской.

— Я чуть-чуть… Я только блузку.

Только тут он сообразил, в чем дело. Испугалась того, что он застал ее за "незаконным потреблением электроэнергии". На электричество был установлен строгий лимит. Перерасход грозил отключением света во всей квартире. Между жильцами была договоренность — плитками и утюгами не пользоваться. Но все это была ерунда. Утюги и плитки потихоньку жгли все, да помалкивали. Ну а Анька, наивная душа…

И такое было в ее растерянности простодушие, что Алексей рассмеялся:

— Да я не затем. Гори они…

Хотелось ему быть сейчас простым и веселым. Не спугнуть ее. Спросил вдруг почему-то на "вы":

— Собирались куда?

— Да нет, так.

Аня вытащила вилку из штепселя.

— Может, поужинаем вместе? — сказал Алексей. — Скука тут. Никого нет.

И Анька, наверно, не так поняла его. Она растерянно огляделась вокруг и пожала плечами.

— Да у меня нет ничего.

— Порядок, — кивнул Алексей. — У нас кое-что найдется.

Он торопливо зашагал по коридору к себе. Когда вернулся с продуктами, увидел, что дверь в Анину комнату была по-прежнему раскрыта. Прошел к столу и положил покупки на клеенку.

— Вот, что есть.

Аня затворила за ним дверь. Потом сказала:

— У меня кабачковая икра и конфеты. Садитесь…

Не знала, видно, как его называть, и он подсказал:

— Алексей Прокофьевич. Алексей, сын божий… А вообще-то Лешка, и все.

— Леша, — сказала Аня. — Леша — это хорошо. Так и звать вас можно?

— Пойдет. Только почему "вас"? Кто мы такие?

Аня быстро и умело захлопотала у стола. Вытащила тарелки и блюдечки. На клеенку легли нож и две алюминиевые вилки. Отыскалась стопка и зеленая пузатая рюмка толстого стекла. Копченая селедка была нарезана на кусочки и уложена, будто целехонькая. Алексей с удовольствием наблюдал за тем, как быстро и ловко со всем этим справлялись Анины руки.

Затем она очистила головку лука и настругала его тонкими ломтиками. Положила их плашмя на тарелку и полила уксусом.