Война

— Через два дня мне снова на фронт, — сказал он мрачно. — Дело, понимаешь, не в моей жизни — хотя я ее, конечно, люблю, — а в том, что вообще людей заставляют воевать.

Он наклонился ко мне.

— Перебегу при первой же возможности!

Дела на поправку шли у меня туго. Боли не проходили, рана гноилась.

«Хоть бы уж она закрылась наконец! — думал я. — Тогда мне прежде всего придется заново учиться ходить. Пальцы на ногах совсем перестали гнуться».

Наконец из ноги извлекли еще несколько косточек, после чего рана стала быстро заживать.

В начале октября я снова был годен к строевой службе и получил короткий отпуск на родину.

После посещения Хензеля я больше ничего о нем не слышал. Может, он перебежал? Вообще-то он никогда не писал писем. Но все же я беспокоился. Для того, кто не хочет воевать, перебежать — это, верно, стоящее дело. Но сдаваться в плен! Чтобы тебя держали под стражей, за колючей проволокой!

Крах

— Надо подумать, как достать дополнительный транспорт, — сказал мне лейтенант в канцелярии запасного батальона.

Меня удивил его тон. «Похоже, он из очень робких», — подумал я.

Мы вышли на казарменный двор. Ротные фельдфебели построили солдат и доложили. Не хватало около пятидесяти человек. Те, что были здесь, держали в руках большие пакеты, в строю стояли в беспорядке и переговаривались друг с другом.

Мы ждали. Из недостающих подошло только трое. «Ну и порядочки в этом запасном батальоне!» — подумалось мне.

— Об отсутствующих будет доложено господину майору! — сказал лейтенант. — А теперь мы должны выступить в поход.

На вокзале во время посадки люди переругивались: теснота, не хватало места.

Лейтенант взял меня в свое купе. Поезд отошел.

— Неутешительные новости, — сказал он спустя некоторое время. — Положение на фронте довольно скверное.

— Я не следил за передвижением войск на фронте, господин лейтенант.

— Разве вы не читаете газет?

— Только изредка, да и то ничего не понятно.

Он испытующе взглянул на меня.

— Тогда вы не знаете и о германском мирном предложении?

— Я слышал — это волнует многих. Только не понимаю почему.

— Так это же признание нашей слабости! — вскипел лейтенант.

Я не хотел спорить с ним. Лишь бы война кончилась, а что будут говорить потом, мне было совершенно безразлично. Я еще никогда не думал о политике. Она вызывала у меня отвращение, как что-то нечистоплотное.

После нескольких дней пути по железной дороге мы выгрузились в небольшом фландрском городишке и под жаркими лучами солнца зашагали по проселочной дороге; по обе стороны от нас тянулись огороды с голубоватыми кочанами капусты на черной болотистой земле.

Я шел впереди, лейтенант сзади. Солдаты болтали и бранились так громко, что до нас долетали все слова.

— Конец этой гнусности! Мы больше не позволим, чтобы нас всех поубивали из-за двух-трех дней войны!

— Если меня пошлют в атаку, я скажу просто: не пойду!

Завиднелось несколько низеньких кирпичных домиков; четыре дерева рядом с ними казались на редкость высокими.

Городок, в который мы прибыли, был чуть побольше первого. На четырехугольной базарной площади полковой писарь распределял пополнение по батальонам. Я попал во второй батальон.

Изо дня в день я ждал, что со мной будет. Полк стал совсем крохотным. В одном пункте, где-то впереди, был окружен и взят в плен целый батальон; в другом месте — первая и третья роты вместе со штабом батальона. Из других полков к нам были переведены офицеры, которых никто не знал. Двое из командиров батальонов были собственно кавалеристами. Расформировывался резервный полк, и из него должно было прийти к нам пополнение.

Канцелярия, при которой я находился, располагалась примерно в пятидесяти километрах от линии фронта, и связь с фронтом осуществлялась посыльными на велосипедах; обычно они возвращались на следующие сутки.

Солдаты пополнения, которых я привел, болтались по улицам и ходили в кино.

Наконец однажды утром пришел начальник штаба полка и приказал пополнению выступить в расположение полка вместе с прибывающим в десять часов батальоном.

Мы построились на базарной площади. Солдаты пополнения притихли. Возможно, они побаивались батальона, о прибытии которого их уведомили; видно, решили подождать, что будет дальше.

Мы ждали. Через полтора часа прискакал офицер и сказал, что батальон не пожелал делать крюк через наше местечко, и он сам поведет пополнение.

Мы выступили в поход. Я шел сзади. Было душно. Светило солнце, но свет был мглистым, как перед грозой.

Небо темнело все больше. Вдали сверкнула молния. Начали падать крупные капли дождя — все чаще и чаще.

В ближайшем местечке мы спрятались в большом пустом сарае, необычайно черном с виду, и стали пережидать, пока пройдет грозовой ливень.

К вечеру мы прибыли в небольшой городок с узкими улочками. По шатким мостикам мы шли через каналы с медленно текущей водой; там стояли баржи.

На площади мы остановились. Из одного дома вышло несколько офицеров. Никого из них я не знал.

— Младший фельдфебель Ренн, в шестую роту!

С двадцатью солдатами я отправился в мою роту. Нас вел связной батальона.

— Здесь живет господин лейтенант Шубринг, — сказал связной.

Я остановил солдат и выровнял строй. Меня раздражала их никудышная выправка.

— А теперь постойте-ка спокойно, — сказал я, — да постарайтесь сделать это как можно лучше! Или вы из тех, кому обязательно надо сделать все как можно хуже?

Мой тон, казалось, удивил их. Я оставил их и вошел в дом. На первом этаже я встретил ефрейтора.

— Мне нужно к господину лейтенанту.

Кто-то выглянул из двери.

— Кто там? — У него были редкие волосы с прямым пробором; на носу пенсне.

— Младший фельдфебель Ренн и двадцать солдат пополнения в шестую роту прибыли!

— Входите! — Ему было с виду лет сорок; он казался сильно раздраженным. — Что за пополнение? Опять этот сброд!

— Никакой дисциплины, господин лейтенант.

— Что? Хорошо, я сам посмотрю на них.

Он распределил солдат.

— Вы получите второй взвод, — сказал он мне, — им командует унтер-офицер Мелинг, способный человек, но слишком молод. Он живет рядом.

Я пошел в соседний дом. Мелинг посмотрел на меня ясными карими глазами и объяснил мне все в нескольких словах. Первая светлая голова с тех пор, как я снова на фронте.

Командиром первого взвода был унтер-офицер Хёле, третьего — лейтенант Ханфштенгель.

Несколько дней мы оставались в городе. Иногда издали доносился гул канонады. Впереди нас стояла еще одна дивизия. Мы выставляли часовых только справа — потому что не доверяли соседней дивизии. По слухам, в дивизии побратались с населением.

В городе все магазины были открыты. Продавали нитки, белые булочки. Я сразу же купил несколько булочек, а в кондитерской съел кусок настоящего торта. Ведь в Германии всего этого не было уже несколько лет.

В первых числах ноября пришел приказ продвигаться вперед.

К обеду мы подошли к небольшому местечку: низкие домики, вокруг них деревья. Каждые две минуты у перекрестка звучал выстрел. Группа за группой мы пересекли перекресток и добрались до амбара за околицей, где и провели несколько часов.

Примерно в пять пополудни к нам доставили два станковых пулемета. Мы взяли с повозки и наши ручные пулеметы и двинулись вперед вдоль железнодорожной насыпи. Стало темнеть.

Мрачные дома под высокими деревьями. Метрах в двухстах впереди рвались снаряды. Грохот повозок. Два орудия спешно проследовали мимо нас в тыл.

— Что это значит, господин лейтенант? — спросил я.

— Ночью мы оставим эти позиции. Возможно, батареи отходят уже сейчас.

Мы залегли в довольно запущенном хлеве, где стояло несколько коров.