Мы еще вернемся в Крым

– Так точно, сдать под расписку! – ответил Игнатенко.

– Вывести немецких диверсантов!

Их вывели, поставили у кирпичной стенки все пятерых – Алексея Громова, Сагитта Курбанова, Григория Артавкина, Ганса Заукеля, одетых в немецкую форму, и Иона Валеску, румынского офицера. Ремни отобраны, одежда свисала, болталась. Артавкин и Валеску придерживали штаны руками. Старшина Ершов и два младших сержанта – Игнатенко и Баркин, стояли с автоматами наизготовку.

Пилюгин, хмуря брови, гоголем прошелся перед пленными.

– Эти двое – чистые фашисты, – он ткнул пальцем в немца и румына, – а вы, сволочи, предатели и подонки, еще русскими называетесь, напялили гадскую фашистскую форму на матросские тельняшки! Расстрелять вас у этой стенки и того мало!

– Да не фашисты мы! – зло произнес Сагитт.

– Не спеши расстреливать, командир! – сказал Артавкин. – Сначала разобраться надо!

– Вот мы и будем разбираться!

– Повторяю, что мы специальная группа особого назначения, вышли из тыла! – Алексей Громов тоже повысил голос. – И требуем, чтобы о нас сообщили в Главное разведывательное управление флота!

– Разведчики, едрена вошь! И никаких доказательных документиков. Тьфу! – Пилюгин смачно сплюнул. – Сначала вами займется военная прокуратура, она и решит, куда вас, к стенке или на виселицу, как предателей!

К Пилюгину подошел старшина Ершов и что-то шепнул на ухо. Тот широко улыбнулся и утвердительно кивнул.

– Верно придумал! Не убегут! – и приказал: – Отрезай! Все до одной, подчистую!

Ершов вытащил из ножен острый штык-нож и стал срезать у пленных на брюках пуговицы. После такой операции, каждый из них был вынужден свои брюки поддерживать руками.

Подкатила машина с решетками на окошках. Распахнули окованную железом дверцу.

– По одному заходи! – приказал Пилюгин.

Старшина и сержанты не сдержались и заржали, глядя, как неуклюже, придерживая штаны, пленники один за другим залезали внутрь машины. Дверцу захлопнули, повесили замок.

– Слушай приказ! – Пилюгин уставился острым взглядом на двух младших сержантов Игнатенко и Баркина и громко повторил свой приказ: – Немецких диверсантов в количестве пяти человек доставить в Главную прокуратуру флота и сдать под расписку! Старший наряда младший сержант Игнатенко!

– Так точно, товарищ старший лейтенант, доставить в Главную прокуратуру флота и сдать под расписку! – отчеканил Игнатенко.

– А в случае чего, при любой попытке к бегству или сопротивлению, стрелять на поражение!

– Так точно, в случае чего, стрелять на поражение!

– В путь!

Машина заурчала мотором, чихнув сизым газом из выхлопной трубы, и покатила к распахнутым железным воротам гауптвахты.

Пилюгин молча посмотрел вслед грузовой машине, а когда ворота закрылись, направился в свой кабинет и, сняв трубку, стал дозваниваться через коммутатор в Севастополь, в военную прокуратуру, чтобы доложить об исполнении приказа.

А через пару часов, когда Пилюгин, после сытой наваристой ухи и стакана водки, улегся передохнуть, его снова потревожил старшина Ершов.

– Степан Иваныч! Степан Иваныч! Снова звонят из Севастополя! Требуют начальника!

Пилюгин сел, хмуро почесал затылок.

– Неужто сбежали гады, а?

– Не может такого быть! Руками штаны держат, таким манером далеко не убегут! А Игнатенко и Баркин не промахнутся!

Пилюгин пошел в свой кабинет, снял трубку:

– Да! Да! Начальник гауптвахты старший лейтенант Пилюгин у телефона!

Оперативный дежурный штаба Черноморского флота приказным тоном потребовал: задержанных с потопленной немецкой баржи немедленно освободить, вернуть все отобранные у них вещи и спецгруппу разведчиков первым попутным транспортом доставить в Севастополь, в штаб флота, в Главное разведывательное управление.

– Их, этих разведчиков, уже здесь нету! – оправдывался Пилюгин. – Уже отправили в Севастопроль два часа назад! По требованию Главной военной прокуратуры!

Начальник гауптвахты растерянно заморгал глазами. Надо же, а! Выходит, они вовсе и не фашисты, а свои… А мы им на штанах пуговки срезали! Как же промахнулись! Пилюгин мысленно выругался длинным матом, отругав в первую очередь ретивого особиста.

В адском громовом грохоте авиационной бомбежки и в слитном гуле непрерывных разрывов артиллерийских снарядов, пулеметной и автоматной трескотне, окутанный дымом пожарищ, пропитанный пороховым угаром в Севастополе заканчивался очередной, бесконечно длинный летний день, который вместил в себя так много трагического и героического. Подвиг защитников Суздальской горы, смертный бой на легендарном Малаховом кургане, яростные схватки на Сапун-горе, тяжелое и ожесточенное сражение за Инкерманские высоты, отчаянные рукопашные бои на Корабельной стороне, удержание позиций на склонах Исторического бульвара. И повсюду не отступление перед врагом, а стрельба до последнего снаряда и прощание с верными орудиями, прежде чем их взорвать…

Взорваны, с подходом фронта, СевГРЭС, одиннадцать штолен арсенала Инкермана, хлебозавод, автоматическая телефонная станция, железнодорожный туннель, оружейная кузница Севастополя – спецкомбинаты № 1 и № 2, морзавод, бронепоезд заперт в Троицком туннеле – от взрывов крупных авиационных бомб закупорены оба выхода. Громовым оглушительным раскатом прогремел мощный взрыв за Северной бухтой, заваливший обломками и осколками скал основные штольни Сухарной балки, старинного флотского арсенала…

Вот какой подсчет приводит в своей книге «История Второй мировой войны» французский генерал Л. Шассен:

«Немецкая артиллерия послала на Севастополь 30 тысяч снарядов, а авиация Рихтгофена совершила 25 тысяч вылетов и сбросила 125 тысяч тяжелых бомб – почти столько, сколько английский воздушный флот сбросил на Германию с начала войны».

К примеру, ключевые позиции Сапун-горы подверглись такой обработки с воздуха и артиллерийским налетам, что местами все укрепления сравняли с землей. Но пройти и через такие рубежи немцы не смогли. Севастопольцы не сдавались! Несли значительные потери, но держались. Умирали, но не отступали. Такого накала уличных боев еще нигде и никогда не было! Бойцы верили в свои силы, в своих командиров. Только было бы побольше снарядов и патронов!

Тяжелой поступью шло время последних чисел июня, – час за часом, день за днем, оставляя глубокий след и рваные раны на теле города и в сердцах людей. События разворачивались быстро и грозно, и каждое «сегодня» было не похоже на «вчера». Каждый новый день был насыщен ожесточенными боями настолько, что казалось, еще одной атакой, одним выстрелом больше – и все рухнет, взорвется, не выдержит такого напряжения. Но день уходил в затемнение ночи, а с рассветом все тот же неудержимо нарастающий темп сражения рос, увеличивался и закалял в своем пламени характеры, мужество и волю людей, и они в кипении этого страшного котла обретали новые качества, невиданные доселе, и твердость духа покрепче стали.

Судьба Севастополя еще не была решена!

С наступлением темноты бомбежка и уличные бои начинали стихать. Ночь темная, непроглядная, пропитанная пороховой гарью и запахами моря, укрывала город и приносила короткую передышку. Лишь изредка, разрезая темноту, тянулись к звездам тонкие трассы пуль и одиночных снарядов. Гитлеровцы тоже занимали оборону, они в развалинах городских улиц передвигаться в темноте не решались…

В этот же день поздней ночью адмирал Октябрьский вместе с Военным Советом Черноморского флота и отделами штаба перебрался на запасной флагманский командный пункт, устроенный в подземном помещении 35‑й башенной батареи.

35‑я батарея, как и 30‑я, являлась самым современным и мощным оборонительным узлом. Две башенные установки 35‑й, по два могучих ствола на каждой, образовывали батарею, представляли собой подземный городок, вырубленный в скальном граните и укрытый толстым слоем бетона. Расстояние между башнями почти сто метров. В подбашенном помещении была рельсовая железная дорога с ручными вагонетками, в которых боеприпасы доставлялись из пороховых погребов к заряднику. Подъем боеприпаса зарядником осуществлялся с помощью электропривода. Фугасный дальнобойный снаряд весил 314 килограммов, дальность обстрела – 44 километра.