В Маньчжурских степях и дебрях<br />(сборник)

Мысли словно прыгали, словно бились одним темпом с сердцем…

Изредка, сквозь мысли, сознание воспринимало мягкий стук лошадиных копыт неясно и неопределенно, — точно этот стук несся откуда-то издалека…

Являлись новые мысли:

— А ведь там, небось, не слышно…

И мгновенно эта новая мысль гасла в сознании, и к сердцу подкатывала будто холодная волна… Он чувствовал, как кровь стучит в висках, — точно жилки на висках то наливаются кровью, то опять кровь отливает от них.

— А вдруг…

Разве враги не могли засесть в деревне и поджидать его… А потом — хлоп и готово. Кто этот человек в белой рубахе с босыми ногами. Зачем он убежал?.. Куда?

Глаза беспокойно бегали по сторонам, поминутно останавливаясь на ряде домишек, тянувшихся вдоль дороги с одной стороны (деревня была построена в один порядок).

Ему казалось, что не он приближается к деревне, а деревня надвигается на него.

Было мгновенье, когда он не чувствовал под собой лошади и не чувствовал, как она везет его, потому что в это мгновенье вся его душа сосредоточилась на одной мысли: что сейчас будет… Эта мысль словно вырывала душу из тела… И душа горела одна, независимо от тела.

Он один, а там их, быть может, много…

Ближе, ближе надвигается деревня.

Вот он поравнялся с крайним домиком.

— Вернуться или нет?..

Домик остался позади… Другой: домишка шагах в десяти.

Из глубины улицы веет свежестью… Там совсем темно. Ничего не видно.

А лошадь все идет, идет…

Нужно бы свернуть в тень ближе к домам… Нужно, непременно нужно!

Но он не шевелится…

Учащенно бьется сердце. Хоть бы скорей… Глаза смотрят вперед прямо на одну точку…

Выстрел.

Точно ожгло ему щеку, точно веревка продернулась по щеке, разрывая кожу.

Он поднял было руку, но в это мгновенье в темноте впереди опять, как тогда замаячило что-то белое.

Он схватил винтовку, выстрелил, почти не целясь, потом повернул коня и пустил его рысью по улице по направлению к выезду.

III

Волчков выскочил из деревни и поскакал по дороге.

Каждую секунду он ждал выстрелов вдогонку, но выстрелов не было. Он поехал тише. Впереди его слышался топот. Он совсем остановил лошадь и съехал с дороги в сторону.

Он хорошо понимал, что если бы в него стреляли не один, а десять человек, товарищи, может-быть, ограничились бы только тем, что подъехали бы к деревне самое большее на ружейный выстрел и тут стали бы поджидать его, предоставив ему самому спасаться от преследования, как ему угодно.

Он и сам поступил бы так, потому что вчетвером против десяти все равно ничего не поделаешь.

Но казаки, оставшиеся позади, слышали только его выстрел да выстрел этого неизвестного человека, ранившего его в щеку…

Они, несомненно, теперь спешат к нему на помощь.

Он вынул из кармана большой ситцевый платок и приложил его к щеке, где была рана. Потом отнял от щеки и поднес к глазам.

На платке оказалось темное пятно.

Расправив платок и свернув его так, чтобы окровавленное место приходилось внутрь, он снова приложил платок к ране. Он чувствовал, как бежала под платком теплая кровь по щеке вниз, и крепче прижимал платок.

Пуля задела его только слегка, но рана саднила, дергала и щипала.

Он понимал, что рана пустая, но она все равно давала себя чувствовать. Он не знал при этом, как остановить кровь. Мгновеньями кровь, казалось, переставала течь. Тогда он прислушивался к топоту, несущемуся издали.

Но вот опять теплая струйка, точь-в-точь как тогда, когда во время купанья, зальется в уши вода и потом вдруг потечет из уха и в ухе станет горячо, — выступала из-под платка, набегала на щеку…

Лошадиный топот вдали вдруг словно обрывался, словно шуршанье платка, который он начинал снова разворачивать и складывать, заглушало топот.

— Волчков! Ты, что ль?

Пред тем только что громко, прямо врываясь ему в уши, несся издали топот лошадиных ног, и тогда же у него мелькнула мысль:

— А скоро ж они…

Но эта мысль сейчас же потонула в другой мысли:

«Опять потекло».

Топот стал глуше, смутней, точно потух в ушах.

— Волчков!..

Почти над ухом у него фыркнула лошадь.

Волчкова окружили казаки.

Он видел, как они смотрят на него тревожно и вместе с любопытством и сдерживают лошадей, чтобы как-нибудь не толкнуть его. Даже какую-то боязливость прочел он в их глазах… И прочел, кроме того, что-то другое, — будто он, Волчков, для них стал иным, не тем, что он был раньше…

Он слышал, как кто-то шепнул:

— В висок…

И потом вслед за этим шопотом чей-то вздох и еще чей-то голос:

— Господи, Господи!

Кто-то смыгнул носом, кто-то кашлянул, но осторожно, должно быть, в руку.

В нем закипело что-то в душе, какая-то обида, против кого и за что — он не знал…

И он крикнул почти со злостью:

— Да не в висок, а в морду… Во!

И отнял платок от щеки.

Точно тяжесть свалилась у него с плеч. Он смотрел на товарищей, перебегая взглядом от одного к другому, и еще несколько раз повторил:

— В щеку, говорят вам, в морду!.. Ну!

Казаки заговорили все. разом, не так как за минуту перед тем, громко, громче чем следовало, перебивая друг друга…

Они расспрашивали Волчкова, что с ним случилось в деревне.

Он рассказал.

Урядник решил обыскать деревню.

Волчкову и еще одному из казаков он велел оставаться на месте, а с остальными затрусил по направлению к деревне.

IV

Урядник живо добрался до деревни.

Он ехал впереди, помахивая плетью. У въезда в деревню он попридержал лошадь и оглянулся назад…

Один из казаков держался немного правей его, другой несколько левее.

Они не сразу должно быть заметили, что он убавил ходу и продолжали трусить легкой рысцой, чуть-чуть подпрыгивая в седлах.

Потом, как по уговору, на секунду замявшись на месте, повернули лошадей в его сторону…

Лошадь под тем казаком, что ехал слева, фыркнула, когда казак поворачивал ее, тряхнула головой и гривой…

Урядник совсем остановил своего коня.

Через секунду казаки были около него.

Он взглянул на одного и шепнул:

— Валяй задами…

И махнул плетью на крайнюю хату.

— А мне? — тоже шопотом в тон ему произнес другой казак.

Урядник как раз в ту минуту опускал плеть.

— А ты со мной!

И он слегка хлестнул лошадь плетью.

Лошадь сейчас же двинулась вперед крупным шагом, выгибая шею, дергая и натягивая поводья.

На улице теперь было совсем темно.

У первого домика урядник опять остановился. Остановился и казак, следовавший за ним.

— Нужно осмотреть, — шепнул урядник и, перегнувшись с седла вниз, поправил что-то под брюхом у лошади.

Потом опять выпрямился в седле.

— Пахомов!

Затем он тронул лошадь и придвинулся к Пахомову почти вплотную.

— Слышал, что сказано…

В темноте перед ним белело лицо Пахомова; черты различались смутно… Он придвинулся к нему еще ближе. Теперь он заметил, как Пахомов повел в его сторону глазами…

Вытягивая шею, прямо ему в лицо, урядник зашептал опять каким-то свистящим шопотом:

— Струсил… А? Знаю я тебя. Про Волчкова вспомнил.

Сам он не трусил. Будь с ним не Пахомов, а какой-либо другой казак он может-быть сам вошел бы в хату.

Но Пахомов был молодой казак.

Молодых надо учить.

— Слезай с коня!

Пахомов спрыгнул на землю. Громко по земле стукнули каблуки его сапог.

— Тише, дурак!

— Haте лошадь! — как-то надорвано и с хрипотой крикнул Пахомов, повернув лошадь за удила головой к уряднику, и бросил на седло ему поводья.

Потом он выругался:

— О, дьявол!

Урядник слышал, как он оттолкнул ногой шашку, вероятно запутавшуюся у него между ногами.

— Тише, сын собачий!

Он принял от Пахомова поводья и, поворачивая свою лошадь так, чтобы она стала рядом с Пахомовской, зашептал опять: