Необыкновенные приключения юных кубанцев (СИ)

— Я об этом догадывалась: видела прищепку на штанине. А почему так получилось, — после паузы продолжила она расспросы, — что у вас разные диалекты: ты говоришь хоть и не совсем грамотно, но по-русски, вернее — по-городскому, а он — по украински.

— Это не украинский язык, а хохляцкий. Тут все так балакают. Я тожеть до школы балакал, но потом не захотел. Да и учительша требовала, чтобы в школе говорили токо по-городскому. Дажеть отметки снижала по русскому. И правильно делала! Ежели ты русский, то и говорить надо, как наши великие предки — Пушкин, Лермонтов, Тургенев. Ты с этим согласна?

— Конечно! Свой язык надо уважать и не коверкать.

— А вот ты на своём родном говоришь?

— У меня два родных: немецкий и русский. И обоими я владею в совершенстве.

— Насчёт русского — я заметил. Правильно делаешь! — одобрил он.

— А ожина, которую мы, якобы, идём собирать, — это что?

— Разве не знаешь? — удивился он. — Малину-то хуть видела? С виду такая же ягода, токо чёрная и покислей.

— Андрюша, — спохватилась она, — ты же говорил, что ещё «не завтракамши»! Я прихватила большущий пирог — хочешь?

— Вобще-то, — сглотнул слюну Андрей, — я точно не успел сёдни позавтракать… Верней, с утра есть не хотелось. Но ты ведь прихватила для лётчика.

— Хватит и ему. И потом… может, ещё и не понадобится, а ты впроголодь.

— Знаешь что, не накаркивай! Понадобится. Но ежли большой, то давай немного отрежем. И ты поешь, а то до вечера далеко и там будет некогда.

Пирог оказался удивительно вкусным. Да и мог ли он быть другим: из белой пшеничной муки, что на хуторе давно уже большая редкость; с яблочно-грушовой начинкой, в сладких янтарных подтёках. Пока половину уплетнули, не заметили, как и к лиману подошли.

По весне плавни переполняются вешними водами, затопляя прилегающие земли, и только к августу постепенно входят в берега. Поэтому несмотря на сушь и жару подступы к лиману обычно бывают зелёные, непролазно-буйные, цветущие. От обилия и разнообразия полевых цветов у Марты разбегались глаза — хотелось набрать букет; но было не ко времени, и она старалась не показывать, как вся эта красота её волнует.

Вот она, ожина, — показал Андрей на грозди крупных розовых ягод. — Видишь, скоко её тут! Но спелой пока мало.

Марта сорвала несколько штук, разжевала, скривилась:

— Кислые, аж Москву видать!.. А до лодки ещё далеко?

— Уже, считай, пришли. Видишь кусты белолиста? Напротив них спрятана в камыше. Токо вот бинт, кажись, еле держится.

— Покажи-ка! Вовремя предупредил. Присядем, — потребовала она.

— Осталось метров сто… может, на месте, в холодке?

Устроились в холодке. Сняв повязку и осмотрев порез, заметила:

— Ты знаешь, никаких осложнений. Я боялась худшего: всё-таки на раздражимом месте. Но на всякий случай ещё раз смажем йодиком и сменим повязку.

Она занялась пальцем, а ему представился случай хорошенько её разглядеть. В прошлый раз довольно неприятно щемило и дёргало в пальце, и он лишь смотрел на её работу. Да и сидела так, что виден был разве что затылок. Тогда он отметил, что волосы у неё скорее каштановые, чем рыжие (как показалось в балке); заплетены в две косички, сложенные пополам и связанные вплетёнными в них голубыми лентами. Они смешно торчали в стороны, напоминая уши её задиристой Машки.

Теперь палец уже не болел, Марта сидела напротив и почти не поднимала глаз — рассматривай, сколько хочешь. Вообще-то на девчоночьи лица он пока что не засматривался: и неприлично, и не очень-то интересно. Разве что Варька: с нею, бывало, заключали спор, кто кого пересмотрит, не мигая; но она — соседка, вместе росли, вместе ходили в школу, пасли напару череду. Сравнивая теперь её лицо с мартиным, нашёл большую разницу не в пользу соседки, хоть та и считается первой красавицей на хуторе. Варька выглядит семнадцатилетней старухой, а Марта — первоклашкой; та — мызастая, коренастая, загорелая, эта — стройная, личико свежее, с ярким румянцем. Веснушки? Так их и немного, и они не ржавые, как показалось там, а скорей золотистые. У Варьки брови светлые, невыразительные, у Марты — тонкие, изогнутые, чёрные., — Не туго стягиваю? — прервала она его мысли.

— Делай, чтоб держалось покрепче, а то мне добираться вброд по куширям, может соскочить. Ты пока посидишь здесь в холодке; я, когда вычерпаю воду и подгоню лодку к берегу, позову. Это самое… достань, что ты там для меня прихватила.

Когда Андрей ушёл, она сняла кофту, постелила и легла навзничъ, заложив под голову сцепленные в пальцах ладошки. Жарко и душно. Солнце в зените, и даже небо кажется раскалённым. Ни малейшего ветерка, но, странное дело! Некоторые листья непрерывно трепещут, словно жара донимает и их. По нраву она разве что невидимым кузнечикам — они звонко стрекочут совсем рядом. Этот стрекот вплетается в неумолчный гам, образуемый многоголосьем обитателей лимана.

Вот всю эту какофонию перекрыл отдалённый глухой гул, от которого, кажется, вздрогнула земля… Близко, совсем уже рядом линия фронта. Об этом с тревогой говорили утром мама с дедушкой. О предстоящей неминуемой оккупации, о трудностях и тяжёлых испытаниях, чреватых непредсказуемыми опасностями…

Но сейчас думать об этом не хотелось. Гораздо более важным казалось другое — удастся ли отыскать лётчика? Как он там? И жив ли вообще? Она не взяла бы на себя смелость утверждать это с уверенностью. А вот Андрей и мысли не допускает, что может быть иначе; хотелось бы, чтоб так и было!

Как неожиданно и смешно всё получилось! — вернулась она мысленно на час с небольшим назад. Пришла за Машкой, присела в кустах переждать, пока пройдёт этот, похожий на беспризорника, абориген (именно так обозвала она Андрея про себя). А когда случилась с ним эта неприятность, подумала: «Сказано — деревня: взрослый, а ходит без трусов!» Но он напрасно о ней плохо подумал: она не подглядывала исподтишка, а оба раза отводила от него, голого, взгляд. Ей его нагота и подавно «не больно интересна».

Ужасно испугалась за Машку, когда он вздумал на ней покататься. Мама говорила: коза котная, её нужно оберегать, иначе козлёнок может родиться мёртвым. Потому изо всей силы и толканула. Могла б и поцарапать, если б попытался оседлать ещё раз!..

Затем горящий самолёт и парашютист заставили всё забыть. А когда он сказал, что собирается поспешать на выручку, неприязнь уже прошла. Представилось, как этот несчастный, наверняка израненный, барахтается в болоте… и в это время истекает кровью, которую, может, даже нечем остановить, перевязать раны. Она знает по госпиталю, куда брала её с собой мама: кого вовремя перевязали санитары, те выздоравливают; кого не успели — газовая гангрена и… в лучшем случае ампутация. Решила что её помощь так же необходима, как и этого мальчишки. Надо будет ему об этом сказать, а то подумает, будто напросилась в помощницы ради амурных приключений. Но это — если не повезёт с розыс…

Рассуждения прервал громкий свист. Схватилась, осмотрелась — не чужой ли кто? С берега Андрей помахал ей рукой.

В свободной от камыша бухточке, прижатая бортом к берегу, ждала большущая, как показалось Марте, трёхскамеечная лодка. Смолёные бока её блестели и были густо оклеены зелёными бляшками ряски. Налипла она и на штаны Андрея, из которых он успел отжать воду. Приняв от неё сумку, другую руку подал ей.

— Не боись, она устойчивая! И захочешь, так не опрокинешь, — успокоил, когда, став на борт и слегка накренив посудину, Марта боязливо ойкнула, — Проходи на нос, садись вон на ту скамейку. И возьми весло, будешь им отпихиваться на поворотах, — объяснил обязанности. Выдернув шест, прижимавший лодку к берегу, оттолкнулся и повёл её узким проходом.

Водная дорожка плутала среди дремотно шелестящих высоких камышовых стенок, хранивших сумрак несмотря на полдень. На ребят тут же накинулась стая тощих, злых комаров.

— Это везде по лиману такие дорожки? — поинтересовалась пассажирка, истово отмахиваясь от нахальных насекомых.

— Нет, конешно. Этой мы специально не даём зарасти — ходим по ней на рыбалку. — Он на комаров почти не реагировал.