Год рождения 1921

— Прошу герра капитана, — произнес наконец Бент, и голос у него сорвался, а подбородок задрожал. — Прошу вас, герр капитан, предоставить мне внеочередной отпуск.

— Да что же случилось? — нетерпеливо спросил Кизер. — Говорите же, что случилось?

Бент провел ладонью по лысине и вытер ладонь о рукав.

— При налете сгорел мой дом, — всхлипнул он. — Дом и магазин. Только Эрика спаслась.

— От души сочувствую, — сказал пораженный Кизер. — Липинский, можете идти. Вам, фельдфебель, я предоставляю семидневный отпуск. Достаточно?

— Благодарю, — вздрогнув, сказал Бент. — Разрешите идти?

Капитан кивнул.

— Покойной ночи и успешной поездки!

После ухода Бента за столом воцарилась тишина. Но ненадолго.

— Вот ведь, несчастье! — сказал Гиль. — Но ничего не поделаешь. Любой из нас может получить завтра такую же телеграмму. Дом — это еще не все.

— Правильно, — согласился капитан и кивнул Нитрибиту. Тот обратился к Олину:

— Дорогой мой, вы только что упомянули о весьма серьезном обстоятельстве. Если вам известны имена коммунистов, вы должны немедленно сообщить нам. Иначе вы сами подлежите наказанию.

Пьяный Олин поглядел на фельдфебеля. Он видел его как бы в легком тумане, а остальных не замечал совсем.

— Вам я скажу, — икнув, сказал он плаксивым тоном. — Скажу, потому что доверяю только вам.

Нитрибит покосился на капитана, тот с досадой закусил губу.

— Вся рота смотрит на меня свысока, никто мне не верит… — бормотал Олин. — Меня упрекают в нечестности, в угодничестве, меня ненавидят, но все из зависти. Я всегда был на голову выше остальных, потому что я усердный, старательный работник и ненавижу подлость и обман… Я служил продавцом в магазине. Вы не представляете себе, как много пороков и подлости в этой среде. Сослуживцы упрекали меня в том, что я выдал своего друга Милана Фалтынека, который крал продукты. На допросе он сознался, что целыми ящиками выносил со склада сахар и мыло, и сказал, что давал их семьям чехов, отцы которых были арестованы после прихода немцев в Чехословакию. Он лгал. У нас многие любят прикидываться благодетелями, чтобы только набить себе карманы. Потом меня назначили кладовщиком, и каждый мне завидовал. Они утверждали, что я карьеры ради гублю людей…

— Все это не имеет никакого отношения к тому, о чем идет речь, — осторожно перебил Нитрибит, — мы говорили…

— Имеет! — воскликнул Олин, хлопнув кулаком по столу так, что опрокинул бокал Куммера. Вино пролилось переводчику на колени, и тот громко захохотал.

— Ты наш человек, — сказал он по-чешски Олину. — Ты не будешь расстрелян после войны, ты должен утонуть в вине, в моем винном погребе на Водичкова штрассе в Праге.

— Имеет отношение! — кричал Олин. — Теперь мне завидуют, как и тогда! Вся рота завидует, что я стал фербиндунгсманом. Они злы на меня потому, что я лажу с вами. А разве они сами не могут? Для этого надо только немного доброй воли. Разве немцы не люди? Разве дурно, что я разговариваю с вами по-немецки? Кое-кто в нашей роте скрывает, что владеет немецким! Они словно стыдятся этого. Ослы! Они думают, что ход событий вдруг переменится и они дождутся разгрома Германии.

— Кто же скрывает, что говорит по-немецки? — тихо спросил капитан.

Олин махнул рукой.

— Таких немало. Хотя бы Эда Конечный и ваш шофер, герр капитан. И многие другие. Все надеются, что Россия спасет Европу, что коммунизм остановит немецкие танки. Все они отстали от жизни. Да и среди вас, немцев, есть злопыхатели, — они только и ждут своего часа.

— Кто же это? — в один голос спросили капитан и Нитрибит и пододвинули по столу свои бокалы к Олину. Холодное золотистое вино струйкой стекало у него по подбородку.

— Десятник на нашей стройке и один из каменщиков. Швабе и Артнер, — пробормотал Олин и опустил голову на грязный стол.

Нитрибит перегнулся через стол и взял пустые бокалы из его рук.

— Напился как свинья, — презрительно сказал он. — Но этот скот еще пригодится нам.

Олин с трудом поднял голову и пьяными глазами поглядел на Нитрибита.

— Только не выдавайте меня, — сказал он и икнул. — Ни словечком!

— Ну, он — могила! — вставил переводчик и пьяно хихикнул.

— Завтра надо покончить с этим делом, — сказал капитан, взглянув на Нитрибита. — Вы займетесь им?

Фельдфебель выпрямился на стуле.

— Слушаюсь, герр капитан!

Олин уснул за столом, и Куммер, спотыкаясь, с трудом перетащил его на диван. Капитан задумчиво вертел в руке пустой бокал, другой рукой подпирая голову.

— Я вполне понимаю, что происходит в душе этого молодого человека, — сказал он. — Чистая случайность, я бы сказал, бросила его прямо в наши объятия. — Кизер криво усмехнулся. — Чем сильнее его возненавидит рота, тем больше он будет слушать нас и тем надежнее станет. — Кизер повернулся к Нитрибиту. — Он уже был в отпуску?

— Так точно, — ответил фельдфебель. — В двухнедельном, хотя остальным мы давали неделю.

— Хорошо, — сказал капитан. — Дать ему дополнительно еще две недели. И объявить в приказе, скажем, так: «За особые заслуги». — Кизер хрипло засмеялся.

Куммер ловко наполнил бокалы и бросил под стол пустую бутылку.

— Последняя! — сказал он по-чешски и хлопнул себя рукой по губам.

Олин свалился с дивана и стал громко икать.

— Гиль, — брезгливо сказал Кизер, — отведите его в комнату и уложите. — Он допил бокал и со стуком поставил его на стол. — А то эта свинья испакостит мне ковер и диван.

5

Стройка, где работали Гонзик и его товарищи, находилась метрах в двухстах от горы Вейнберг, в которой кассельские власти устроили просторное бомбоубежище, одно из самых образцовых, какие рота видела в Германии. В массиве почти тридцатиметровой скалы скрывался целый лабиринт ходов, помещений, отсеков, защищенных бетоном и металлом. Все коридоры вели в просторный центральный зал, оборудованный аппаратами для очистки воздуха, кислородными баллонами, скамейками, койками для больных. Коридоры были разделены герметическими дверями на отдельные отсеки, бомбоубежище располагало собственной электростанцией и вмещало несколько тысяч человек.

Во всех домах и квартирах города были включены радиоприемники, и так как по радио регулярно передавались сводки о полетах вражеской авиации над Германией, то еще задолго до того, как раздавался вой сирен, Франкфуртерштрассе наполнялась людьми. Жители выбегали из домов, таща на себе сумки, чемоданы, портфели, детей, и спешили к штольням в горе.

Трамвай остановился перед стройкой, где работал Гонзик и его товарищи. Голландцы забрались в пустые вагоны отдохнуть.

Гонзик постучал в окно одного вагона и улыбнулся задремавшему было голландцу.

— Воздушная тревога, — сказал Гонзик. — Вы не идете в бомбоубежище?

Голландец взглянул на чистое небо и лениво махнул рукой.

— Лучше поспать, — сказал он и сложил руки на коленях. — Сегодня не будут бомбить, полетят дальше.

Шел одиннадцатый час. Каменщики сложили свой инструмент и направились к Вейнбергу.

— Не идете? — спросил десятник. — Пойдем с нами. Не рискуйте без надобности.

Но чехи, сняв куртки и рубашки, разлеглись на куче желтого песка.

— Мы будем загорать, — откликнулся Олин. — В Вейнберге холодно. И все равно бомбежки не будет.

Но в воздухе вдруг послышался гул, и зенитки начали швырять облачка шрапнелей в ясное небо. Из бомбоубежища выбежали полицейские и стали кричать на людей, не желавших лезть в холодное чрево горы. Голландцы тоже вышли из трамвая и направились к убежищу, — это уже о чем-то говорило.

— Ну, пошли, орлы, — сказал Карел, надевая рубашку. — Сегодня что-то слишком шумно. Полезем в норы.

Но они уже не добежали до Вейнберга. Как всегда внезапно, показались самолеты, и ребята успели только пересечь улицу и ринуться вниз по крутой лестнице в подвал соседнего дома. Подвал этот совсем не походил на бомбоубежище: узкие коридоры, сводчатый кирпичный потолок, окна, не защищенные предохранительными барьерами, выходили прямо на тротуар.