Вира Кровью (СИ)

Но это всё же обычные дела. А вот то, что второй эшелон сил ВСУ пришёл в движение, было очень важно. И потенциально опасно. Там в три раза больше сил, чем в первом.

И — всё сильнее напрягается под Дебалью. Артиллерийские дуэли большой интенсивности, бои в Ясиноватой. Танковые бои. Бригада Головного толкается с укропами под Чернухино, Санжаровкой, нащупывая дырки в обороне противника.

Судя по всему, масштаб зарубы нарастает, а реально боеспособных частей у армии ЛНР не так много, как хотелось бы. Не успели доформировать армию — Алексей упорно не желал называть её «Народной милицией». Дипломаты пусть так называют, а он — что он, милиционер, что ли?

С другой стороны, это действительно ещё милиция, а не армия. Сборная солянка, которую не успели сколотить, как следует. Да со слабыми штабами. Вот и всё.

И на этом фоне очень высокой боеспособностью отличается ОРБ. И как ни сопротивляется Перс раздёргиванию батальона на мелкие тактические группы, но приходится их выделять по приказу сверху. Сегодня с утра отправили ещё взвод — под Чернухино. Казачки там реально сопли жуют, хоть и не по своей вине, а из-за общей слабой координации. А укры, между тем, продолжают где огрызаться очень даже больно, а где и давить. И по всему чувствуется, что скоро придётся перебазироваться к Дебалю практически всем.

Прости, Юра, не все, кто хотел бы, смогли попрощаться с тобой…

Зато были другие люди, новые — трое знакомых ребят из «Антея». Тихон Ященко прислал — с машиной, с гробом, со всем, как положено.

Он долго молчал, Тихон, когда Алексей отправил ему эсэмэску с одним словом: «Злой». Потом позвонил. С городского номера. Чужого. «Привет, — сказал он. — Завтра встречай ребят. Там же». И отключился.

Там же — понятно: в Изварино. Зарядились туда на Мишкином Косте. Встретили, провели. Обнялись. Ребята передали от Тихона то, чего он не мог говорить с учётом возможной укровской прослушки. Собственно, тоже ничего особенного. Сочувствие и соболезнование. Информацию о том, что Юрку вывезут и похоронят, как положено. С воинскими почестями и с вспомоществованием его матери и детям. Жены у Семёнова не было — в разводе Юрка. Был…

Вечером посидели, помянули. Алексей рассказал, как Юрка погиб. Прочитав в переданной одним из парней, Толькой Волковым, с которым пару раз вместе работали, записке от Ященко, что тот, мол, является «ушами» Тихона, ответил на вопросы шефа по здешней обстановке. Отметил, как посуровело Толькино лицо, когда рассказал о возможных или, возможно, уже готовящихся наездах на него со стороны прокуратуры по делу Бэтмена. Не утерпел, чтобы не задать вопрос, не велел ли босс что поведать — или хоть намекнуть, — кто стоит за гибелью Сан Саныча.

Толька лишь пожал плечами: «Ничего по этому поводу не сказал».

Вот и гадай: знает, но не говорит, чтобы не выплыло случайно, не знает, и потому не говорит, — во что верилось слабо, ибо Тихон не такой человек, чтобы не знать, — либо это тайна даже не уровня Ященко. И тогда совсем плохо…

Вот и все получились поминки внутри прежнего трудового коллектива Юрки Семёнова…

И теперь все были здесь. И Юркино тело…

Вышел вперёд Перс, сказал слова прощания. Что-то обыденное, в общем и целом. Хороший боец, наш друг, по велению сердца, отомстим… То, конечно, но… Не знал он Юрку. Не успел узнать. А Юрка… Он добрый был. Потому и позывной себе взял от противоположного. С Настей и с ним, Алексеем, как поступил? Как там, в этой старой песне, что дядя Эдик любил? — «уйду с дороги, таков закон — третий должен уйти»… А ведь они даже друзьями не были. Ну, там, в Москве. Не, ну коллеги… хотя нет, это для офиса… Партнёры, соратники. Сослуживцы. «Здорово — привет — как ты?». По-настоящему здесь уже познакомились. Сблизились. Сдружились. Своевались, срослись…

И вот он, ещё лежит, чуть повернув голову набок, от раненного плеча. Бледный, будто восковый. Развороченное плечо укрыто, и кажется, что смерти нет в Юрке. Но нет и его. Вот он, рядом. В двух шагах, с безмятежным лицом спокойно спящего. Но вместе его уже нет. Нет рядом того, что, оказывается, всегда неощутимо ощущалось за плечом, — что он есть.

Перс повернулся к Алексею:

— Скажи…

Тот почувствовал вдруг тяжёлый рывок души вниз. Что сказать? Прощай, Юрка?

Не смогу!

Страшно…

— Давай, Буран, — тихо, с какой-то братской лаской проговорил Перс. — Ты должен…

Алексей сжал кулаки. Да, это долг…

— Товарищи! — начал он казённо. И замолчал, давясь комком, прыгнувшим к горлу.

Потом проговорил скрежещущим поначалу, стеклянным голосом:

— Я не могу сказать вам о том, каким был Юра Семёнов. Мне… Простите. Мне просто говорить о нём: «Был». Мне страшно сказать: «Прощай»… Вы сами знаете, каким… Какой он, Юра. Он — надёжный. Он — настоящий. Он и погиб, выручая друзей из-под огня вражеского пулемёта. Он не был военным, наш Юрка. Но он был русским солдатом! И он остался… навсегда… русским солдатом…

А дальше снова была война. В которую он зарылся, как в снег головою. Лекарство не только против морщин, но и против сердца, когда оно болит по тем, кого не вернуть…

Прямо на следующую ночь — а после отправки Юрки в Москву командир дал вечер на поминки, затем день на прихождение в себя и подготовку к выходу — выходили корректировать огонь артиллерии по укреплениям нациков у Старого Айдара и Счастья. Места знакомые.

Восемнадцатого опять ползали на корректировку — никак не давала, умело действуя, укропская артиллерия перейти к реальному наступлению. А задумано было неплохо: демонстрируя давление на Крымское и далее, заворачивать на самом деле от Славяносербска через Трёхизбенку и Счастье к Широкому у российской границы, охватывая и окружая всю группировку в Станице Луганской. Замысел красивый, но вот по силам ли? Пожалуй, в нынешнем состоянии луганской армии — вряд ли. И главный недостаток замысла — очевидность, в том числе и для укров. То-то они и построили чуть ли не Линию Маннергейма от Старого Айдара через Райгородку до Новоайдара…

Укропы, не имея всё же сил — а может, и намерения — перейти в контрнаступление, артиллерией вызверились совсем. Сводки были одна красноречивее другой. Из Трёхизбенки лупили по району Долгое, Славяносербск и памятнику «Комбат». Обстреляли Хорошее, гаубица из Кондрашёвской била по району моста в Станице Луганской, по Фрунзе кидали мины со стороны Желобок, из Попасной вели пулемётный обстрел посёлка Молодёжный, Приветное приветили со стороны Счастье и тоже миномётами. По Первомайску пулялись из БМ 21 со стороны Попасной и Камышевахи. Оттуда же по посёлку Донецкий. Со стороны Старого Айдара ВСУ вели артиллерийский и танковый обстрел посёлка Весёлая Гора. На Бахмутке бьют по луганским позициям на высоте 175,9 и 31-му блокпосту.

В ответ стреляли тоже. И поиск вели. Алексей сам ходил через ночь, находя редкое по полноте упоение, когда удавалось хорошенько прижучить укропов. Выходы опять стали удачными, лишь с одним лёгким ранением у Ведьмака. Он даже выходы прерывать не стал. Словно судьба или кто там всем распоряжается, забрав двоих близких, на том успокоилась.

Иногда Алексею приходила в голову страшная и подлая мыслишка, что судьба забрала тех, кто мешал в их с Настей раскладе, — но он отчаянно гнал от себя эту мистику. Гнал, потому что боялся. Боялся теперь уже за Светку, за детей. Хотя и что могло с ними случиться в мирной Москве. Но допущенная однажды, мысль эта о выборочности и даже разумности Смерти, время от времени возвращалась и отравляла сознание…

Был, например, какой-то странный сон.

Алексей прилёг на койку — отдыхали после выхода, он ночевал в ту ночь в бывшей школе, отведённой здесь, на линии соприкосновения, под располагу.

Совсем немного полежал, закрыв глаза и перебирая в памяти прошедшие за день события, потом уснул. И… вышел.

Он не заметил — или просто не вспомнил потом — перехода. Вроде смутного полёта через облака. Но, возможно, он это себе позже сам внушил. Зато хорошо запомнил сам сон. Или это был не сон?