Одни сутки войны (сборник)

— Как я понимаю, есть дело?

— Есть… Но прежде… Не слишком ли круто?

— Я знаю Сутоцкого. Его надо брать сразу. А Закридзе меня не знает и потому мою крутизну посчитает просто офицерской требовательностью. Я вас слушаю.

Старший лейтенант Сладков долго смотрел в сторону передовой, потом, не отводя взгляда от цветных строчек трассирующих пуль, сообщил:

— Сегодня я был в саперном батальоне и разговаривал с минерами, которые проделывали проходы для ночных поисков. Один из них утверждает, что под взлобком, как раз напротив НП артиллеристов, есть брошенные, но целые землянки.

— Откуда они там? — почему-то с замиранием сердца спросил Матюхин.

— По-видимому, в сорок первом здесь формировалась какая-нибудь часть. А может, строители немецкой обороны в них жили. Место удобное…

Они помолчали. Матюхин хотел было спросить, что докладывал Сладков в политотдел о предстоящем поиске, но сдержался. Ведь, в сущности, это служебная тайна замполита. А попытка разгадывать чужие тайны никогда не расценивалась как доблесть или хотя бы как хорошее воспитание.

— Вы хотели спросить, товарищ лейтенант, — усмехнулся Сладков, — докладывал ли я в политотдел о предстоящем поиске? Отвечаю — докладываю каждый день. Начальник политотдела лично интересуется, как идет подготовка. Как понимаете, от исхода поиска зависит слишком многое.

Матюхин кивнул и подумал: «Хорошо, что никто не знает о моей беседе с Сутоцким. Если… Если, конечно, не проболтался сам Сутоцкий».

Замполит сделал паузу и продолжал. Голос у него был тусклый, с хрипотцой — видно, он волновался.

— И еще. Как я понимаю, вы не случайно берете Сутоцкого рядовым разведчиком… — Андрей сразу поймал взгляд Сладкова — острый, пристальный, немигающий. — Берете, чтобы в случае удачи представить его к ордену Славы первой степени и, следовательно, к офицерскому званию. Я не ошибся?

Мгновение Матюхин колебался: отказаться? Ведь это его решение пахло сговором, если бы… если бы не так ощутимо попахивало смертью. Дело-то слишком рискованное. Можно сказать, что Сутоцкий наиболее опытный разведчик, что проверил его во время выполнения прежних заданий в тылу врага…

— Да, — сказал Андрей, — вы не ошиблись. Я считаю…

— Не нужно, лейтенант, — остановил его Сладков, потому что в голосе Матюхина против его воли послышались отчаянные нотки. — Я считаю точно так же, как и вы. Об этом я тоже доложил начальнику политотдела.

Он опять смолк и слегка прищурился, ожидая, что скажет Матюхин. И лейтенант не выдержал:

— Об этом… моем решении вам сказал Сутоцкий? Или…

— Мне казалось, у вас хватит выдержки не спросить. К сожалению, вы спросили. — Сладков вздохнул и отвел взгляд. — Нет, лейтенант, об этом мне никто не говорил. Но я воюю третий год и немало послужил в разведке. Я знаю, что такое мужская дружба и что бывает, когда выдвигается один, а другой… Так что догадаться было нетрудно. Вы должны были спросить: что ответил начальник политотдела? А он сказал: «Смотри-ка, какой мудрый этот Матюхин. Все учитывает. Даже возможные поощрения». И пообещал мне, что представление будет оформлено.

Сладков опять замолчал, и Матюхин не знал, что и как сказать. Он настолько растерялся, что даже вспотел, а когда понял это, только глупо улыбнулся.

И тут Сладков окончательно добил его:

— Больше вас ничего не интересует? Например, что еще сказал начподив? — Матюхин только пожал плечами. — Еще он сказал лично для меня: «Помните, товарищ старший лейтенант, за этот поиск вы отвечаете партбилетом». Вот так, товарищ лейтенант. И не удивляйтесь, если я буду… поблизости от вас и по мере моих скромных сил стану помогать.

Они помолчали. Матюхин никак не мог собраться с мыслями и оценить этот жестокий неожиданный разговор.

— А еще прошу тебя, Андрей, — опять переходя на «ты», мягко сказал Сладков, — не темни со мной. Честное слово, чем могу — помогу.

Сладков повернулся и ушел в темноту, к землянке командира роты.

8

Почти отвесные взлобки проходили вдоль всей обороны врага. Андрей понимал, что удобные для проведения поиска лощинки и распадки охраняются особенно усиленно и наверняка нашпигованы минами. А взлобки… Взлобки инженерно защищены слабее — на них с трудом вползет пехота и наверняка не поднимутся танки. Именно поэтому они манили Матюхина. И Закридзе он взял потому, что горец с детства привык не то что ходить — бегать по крутым горам.

Но с взлобков открывался надежный обзор, и потому пробежать незаметно ничейную полосу днем было почти невозможно. А вот выдвинуться затемно под взлобок, пересидеть там в укрытии до нужного момента — как раз то, на что рассчитывал Матюхин и что подсказал ему Сладков. И Андрей не выдержал. Предупредив своего помощника, он опять ушел на передовую, к артиллеристам приданного дивизии гаубичного полка. Их наблюдательный пункт стоял как раз против места, о котором говорил замполит.

НП артиллеристов был ухожен и удобен. Нары, столики, полочки, разветвленная система ходов сообщения с боковыми и выносными НП. Молодой командир батареи установил атмосферу веселой и чуть пренебрежительной по отношению к противнику домовитости.

Матюхина интересовали цели, которые гаубичники разведали для себя, чтобы в нужный момент подавить их артогнем. Они следили за этими целями через мощные стереотрубы и бинокли. Следили днем и ночью, а Матюхин изучал оборону противника в основном днем и без мощных средств инструментальной разведки.

Как всегда, его встретили приветливо, как всегда, нашлось чем поужинать и даже что выпить. Но от водки Андрей отказался, потому что давно заметил за собой: стоит выпить хоть глоток, как мозг переставал работать четко и ясно. А ему в эти дни требовалась ясность мыслей. Поэтому пил он только чай.

Артиллеристы, оказывается, тоже уловили перемену в поведении противника.

— Пришли лентяи! — убежденно сказал комбат. — Ни одной новой огневой точки не поставили, ни одной новой батареи. Как было до них, так все и осталось.

— Надеются, что не надолго пришли, — вслух подумал Андрей.

— Возможно… Впрочем, может быть, еще и потому, что их где-то крепко потрепали и сейчас у них просто не хватает людей для совершенствования обороны.

Старший артиллерийский разведчик оторвался от стереотрубы и в соответствии с принятым здесь тоном сообщил:

— Не совсем точно, товарищ старший лейтенант. Оборону они совершенствуют — новый сортир построили.

— Вы правы, Сапелкин. Этого оборонительного сооружения я не учел. Чем оно отличается от предыдущего?

— По-видимому, глубиной и, главное, нерегулярностью посещения. Не стало у них порядка. Нет, не стало, — в притворной печалью сказал Сапелкин.

— А жаль, — попадая в тон, продолжал командир батареи. — Ведь как хорошо жили раньше. Накопим снарядов — в обороне мы на лимите сидим, — подождем, пока они чуть не строем в сортир идут, и дадим артналетик. Теперь не то, нет, не то… Ходят вразнобой… Животы у них, что ли, прихватило?

Откуда-то из глубины, кажется из-под самых накатов НП, прогудел глубокий вибрирующий бас:

— Над етим не насмеешси, товарищ комбат. Ето вполне по естественности.

— А, санинструктор! — засмеялся комбат и пояснил лейтенанту: — Наша основная медицина. — Потом крикнул в дальний угол: — Это по какой же естественности?

— По обнакновенной. Люди пришли с другого участка, вода здесь для них новая — а она тут жесткая, с известкой, — вот животы и не попривыкли…

Комбат наклонился к Андрею и шепнул:

— Умнейший мужик, но — полное отсутствие юмора. А если поет — фрицы стрелять перестают: слушают.

А санинструктор между тем продолжал:

— У нас также после наступления бывает. И вы, между прочим, в таком разе не смеетесь, а меня гоняете.

Напоминание, что фашисты — люди и живут по тем же физиологическим законам, что и остальные, убило царившее здесь веселье. Артиллеристы еще улыбались, ожидая продолжения шутливой перебранки, но уже понимали, что перейдена какая-то грань, за которой начинается серьезное. И серьезное это — лейтенант-разведчик. Он пришел сюда не зубоскалить. У него свое дело, которое, может быть, коснется и их… На Матюхина стали смотреть испытующе, даже слегка подозрительно: чего это он заявился на ночь глядя?