Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки»

Вот как это было. Я болел. Лежал с температурой в доме, в котором мы жили. Экипажи дежурили на КП. Погода была нелетная — пурга, видимости никакой, только под собой. Высота облаков 80–100 метров. Приходит посыльный, говорит: «Вас вызывают на аэродром». Вышел, нашел командный пункт, и то только потому, что все время стреляли ракетами, чтобы никто не заблудился, такая пурга. Пришел мой летчик Виктор Заевский: «Володя, есть задание слетать на окруженную группировку, как ты на это смотришь?» — «Ну, раз нужно, давай, полетели». Мы взяли две кассеты с ампулами с горючей смесью, бомбы и САБы. Все шесть держателей были задействованы. Стоял мороз, так что грунт был твердый. Полетели. Шли на высоте 80–100 метров. Машину вели попеременно, примерно по десять минут. За то время становишься мокрый от пота, как мышь, — ее же бросает ветром, как щепку. Когда подошли к Шендеровке, я сбросил светящуюся бомбу, увидел скопление машин и танков посередине деревни. На них же сбросил бомбы и кассеты с КС. Занялись пожары. С трудом нашли свой аэродром, но самолет посадили. По нашему примеру полетело еще 17 экипажей из нашего полка, но далеко не все смогли вернуться, поскольку в таких условиях найти аэродром очень сложно. Пошли на второй вылет. У нас над Знаменкой сдал мотор, мы развернулись по ветру, чтобы уйти от города. Высоты нет, я только успел сбросить кассеты с КС, и самолет ударился о землю и скапотировал. Летчика выбросило метров на десять вперед, а я, ударившись о приборную доску, потерял сознание и остался висеть в кабине вниз головой. Сколько лежал без сознания, не знаю. Очнулся, услышав, что Виктор меня зовет: «Вовочка, Володечка», хотел ему ответить, но только застонал. Отстегнул привязные ремни, упал на землю. Сразу идти не мог, все время падал. Оказалось, что мы упали на границу аэродрома наших истребителей. Помню еще, что у них был часовой из Средней Азии, по-русски плохо говорил, все кричал: «Кто идет?! Кто идет?!» Обнялись с Виктором и, поддерживая друг друга, пошли. Дошли до какого-то дома, попросились переночевать. Утром я оставил Виктора, а сам в эту пургу пошел пешком на свой аэродром, до которого было почти тридцать километров. К вечеру дошел, доложил командиру полка, но стоять не мог, сидел…

Второй раз разбились мы с Леонидом Гутиным. Летали на Будапешт, а когда возвращались домой, начался туман. Как потом оказалось, пленные немцы, работавшие в лесу, разожгли там костры. Причем точно в таком же порядке, как сигнальные огни на аэродроме, обозначавшие «Т», — три огня в линию, два из них на расстоянии пяти метров один от другого, а третий — в тридцати метрах от них. Мы направились туда и оказались перед лесом. Дернули ручку, но уже ничего нельзя было сделать. Самолет застрял в кронах деревьев и загорелся. Пришлось прыгать примерно с десяти метров. После этого у меня ноги болели два года, а Леонида впоследствии парализовало.

— У вас в экипаже была взаимозаменяемость. Часто пользовались этим?

— Почти всегда. Мне приходилось и вести, и сажать самолет. Кроме того, мы ни разу не блудили. Наверное, поэтому наш экипаж считался наиболее подготовленным.

— Как вы находили обратно путь на аэродром?

— Общая ориентировка осуществлялась по маякам. Мы знали, где стоит прожектор и его сигнал. Он мог моргать или воронку крутить. От него легко было рассчитать путь на аэродром. Ну, а там кострами обозначали посадочное «Т» и полосу.

— Какую бомбовую нагрузку вы обычно брали?

— Триста килограммов бомб. Три сотки или шесть по пятьдесят килограммов — это стандартно было всегда. Причем вместо стандартных полусоток нам, бывало, подвешивали шесть ФАБ-50М-9. Это бомбы, переделанные из артиллерийских снарядов. Возили касеты с ампулами. Их вешали под плоскости.

— Сколько боевых вылетов вы сделали?

— Я сделал 213 боевых вылетов ночью и 90 днем. Ночью ходили не только на бомбометание. Мой экипаж часто ходил на разведку. Мы летали на самолете с дополнительным бачком в центроплане, над кабиной летчика. Ходили на 3,5–4 часа. Фотоаппарата у нас не было. Только визуальные наблюдения. Кроме того, летали на выброс диверсантов. Помню, под Харьковом на окраину аэродрома Хировка выбрасывали из трех-кабинного По-2 молодого парня. Причем выбрасывали с высоты 200 метров. Нас предупредили, что он боится прыгать, хотя уже имел орден Ленина. Выбросил удачно, и потом он с успехом вернулся домой.

Был еще такой полет. Полк получил задание уничтожить противовоздушную оборону немецкой дивизии, которая наносила существенные потери нашим штурмовикам. Ночью засечь позиции зениток легко — видно, откуда идет трасса. Мы полетели первыми, чтобы вызвать огонь на себя. Вышли в заданный район. Одну бомбу сбросили — не стреляют, второю — не стреляют, сбросили все шесть бомб, а они огня так и не открыли. Тогда спустились на 40–50 метров и начал я стрелять из пулемета во все стороны. Конечно, на такой высоте самолет как на ладони — выхлоп хорошо виден. Они открыли огонь, а тут и полк подошел, стал уничтожать обнаруженные огневые точки. Домой привезли около 90 пробоин, но ни один снаряд или осколок не попал ни в мотор, ни в экипаж, ни в управление.

Вообще попасть по нам сложно — очень медленно летаем и тяжело внести правильную поправку на скорость.

Еще несколько примеров нашей работы. Поступили данные, что немцы будут проводить в Полтаве в кинотеатре какой-то сбор высшего командования. Нам поставили задачу разбомбить этот кинотеатр. Полетели два экипажа — наш экипаж и еще один экипаж. У нас было подвешено три сотки. Все их положили на этот кинотеатр, а другой экипаж добавил. Когда наши Полтаву заняли, местные говорили, что немцы разгребали руины в течение недели.

Весной 1944 года жители Кировограда обратились к нам в полк с просьбой избавить их от ежедневных обстрелов города дальнобойной артиллерией. Немцы ежедневно в 22 часа делали залп по городу. Поставили полку задачу уничтожить орудия. Аэродром раскис. Начинаем взлетать — самолет идет на нос. Мы попытались — ничего не получается. Сняли часть бомб, оставили только две. Разделись до гимнастерок. С трудом удалось взлететь нам и еще одному экипажу. Вышли в тот район, где, как предполагалось, стоят орудия. Засекли вспышки выстрелов. Сбросили две эти бомбы удачно — начались взрывы. Второй экипаж подошел, добавил. Потом получили благодарность от жителей города Кировограда.

Это ночные вылеты, а днем летали на связь, доставляли боеприпасы, горючее наземным войскам. Под крылья вешали кассеты, набивали их патронами и везли. Бывало садились у деревни, а за нее еще бой идет. С бреющего полета сбрасывали снаряды для артиллерии.

— В чем летали?

— Вначале летали в шинелях и сапогах, поскольку из-за распутицы нам не подвезли обмундирование. Портянки примерзали к подошвам, чтобы снять, их приходилось разрезать. Потом выдали комбинезоны, унты. Летом — в комбинезонах. Из личного оружия у нас был «ТТ» и автомат. Бортпайка в самолете не было.

— Как кормили?

— Хорошо. Где бы ни остановились, люди готовы были все отдать, накормить. Везде. Я прошел Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию. Везде хорошо встречали.

— Когда свою первую награду получили?

— В 1944 году, у меня уже было под сотню вылетов, я получил орден Отечественной войны II степени. Потом орден Боевого Красного Знамени. 23 февраля 1945 года присвоили звание Героя Советского Союза, хотя представление было за тот вылет на Корсунь-Шевченковскую группировку. Тогда всех, кто летал, наградили орденами Ленина и Красного Знамени. Как-то во время Яссо-Кишеневской операции мы летели бомбить станцию Куши. Летали мы без парашютов, а на сиденье я, как и почти все штурманы в полку, обычно клал пять штук 8–10-килограммовых бомб. Те, что на подвеске, сбрасывали по цели, а эти куда хочу, туда и бросаю. Когда перелетели линию фронта, я заметил в лесу огоньки. Я из-под себя бомбу вытащил и сбросил. Там начался пожар. Пока мы шли до Куши, я оборачивался и смотрю, там все разгорается и разгорается, и, когда мы возвращались домой, там полыхал хороший костер. Потом, оказалось, что это был склад боеприпасов. Вызвал меня командир и комиссар, говорят: «Володя, на тебя уже послали документы на Героя, а у нас есть экипаж, который не имеет награды. Как ты смотришь, чтобы они получили?» — «Конечно, положительно».