Разведка уходит в сумерки

Он забыл, что события развернулись на его участке и он обязан отвечать за них. И генерал ответил уклончиво:

— Принимаем как рабочую. Но вначале нужно осмотреть все объекты.

На радиопосту они нашли мотоцикл и тут только обнаружили, что унтер-офицер, обслуживающий секретную часть и шифровальный отдел, исчез. Оберет, который все время ходил рядом с генералом, не подпуская к нему Шварца, сразу отстал: пропажа унтер-офицера путала все его карты.

Сложнее была обстановка на радиоцентре. Он находился километрах в трех от поста, и все оставшиеся в живых солдаты и унтер-офицеры показывали одно:

— К школе, которую занимал радиоцентр, подъехали два бронетранспортера. Из переднего выскочили два человека, и один из них, в фуражке унтер-офицера, потребовал провести их к командиру роты. Они прошли в его кабинет, вышли и проследовали в малую операторскую. Потом один остановился у входа в большую операторскую с оружием на изготовку. Второй вызвал солдат из бронетранспортера, и, когда те подошли, они начали громить операторскую и подсобные помещения. Второй бронетранспортер в это время развернулся и по очереди расстрелял и поджег специальные автомашины и склад горючего.

Попытка оказать организованное сопротивление не увенчалась успехом — нападавшие были хорошо вооружены, действовали быстро и так же быстро скрылись в северо-западном направлении.

Генерал позволил себе подозвать оберста и спросить:

— Вам не кажется, что моя скромная персона не могла заинтересовать диверсантов? — Он жестом показал на свой черный комбинезон. — Ваша легенда требует уточнения.

Потом обратился к Шварцу:

— Ваше мнение, господин обер-лейтенант.

Гельмут прекрасно понимал игру генерала и примерно представлял себе обстановку. Он понимал и другое — сейчас решается его дальнейшая судьба. Ведь он должен, наравне с командиром полка, нести ответственность за происшествие. Это придало его мыслям особую стремительность, четкость и прозорливость. Ей способствовало и то, что Шварц угадал знакомый почерк — нечто подобное с отвлекающими действиями он уже видел: все последние поиски противника проходили по этой схеме.

Пока дулся оберет, пока внутренне иронизировал генерал, он представил себе весь участок фронта, постарался продумать действия командира вражеской группы и пришел к выводу — опыт, накопленный русскими разведчиками в поиске мелкими группами, был применен кем-то в более широком масштабе, и применен дерзко, с размахом и удалью.

— Я считаю, господин генерал, что русские вначале напали на радиопост, а уже затем — на ваше охранение. Я считаю, что они прошли на стыке с соседом, по заболоченной пойме, и кто-то из них сейчас подходит к этой же пойме. Поэтому я прошу немедленно организовать засаду в этом районе.

Генерал согласился со Шварцем и выжидательно посмотрел на командира полка. Давний спор с начальником разведки не позволил оберсту трезво оценить его предложение.

— Я не думаю, чтобы такая большая группа, да еще на боевых машинах могла проникнуть сейчас так далеко в глубину заболоченного леса.

— Но может проникнуть маленькая. Например, с пленным унтер-офицером.

— Унтер-офицерская фуражка была на одном из тех, кто нападал на радиоцентр, — язвительно отпарировал оберет и уже убежденней отметил: — Я думаю, что это была хорошо организованная, связанная с партизанами группа. Она направилась в тыл, к партизанам, и оттуда ее или вывезут самолетами, или она примкнет к партизанам.

Шварц собирался настаивать — он и в самом деле понимал всю опасность положения и был почти уверен в достоверности своей легенды поведения русских. И генерал склонен был поддержать его — пара взводов в засаде ничего, кроме уверенности в том, что все будет сделано как следует, не дала бы. Но в это время подкатил мотоциклист и передал оберсту телеграмму.

Сосед слева сообщил, что в тылу его участка разгромлен еще один армейский радиоцентр. Диверсанты действовали на двух бронетранспортерах.

— Вам все понятно? — спросил оберет Шварца. Генерал так и не поддержал Гельмута — бронированный отряд явно уклонялся в далекий тыл. Для генерала и для оберста замысел противника обозначился совершенно ясно. Оберет повеселел: то, что такое же несчастье произошло и в соседнем соединении, сразу умаляло его вину вдвое.

Шварц стоял на своем. Он был уверен, что действия бронетранспортеров не имеют самостоятельного значения, что они только помогают кому-то главному. А главными в этих условиях могли быть только те, кто ведет лесными тропами взятого в плен унтера, начиненного важными военными секретами. Однако Гельмут был воспитан офицером-разведчиком и умел сдерживаться, не спорить с начальниками. В конце концов он тоже снял с себя ответственность.

Но, вернувшись домой, он снова и снова припомнил все подробности действий вражеской разведки, снова и снова рассматривал карту и на свой страх и риск принял решение выслать в засаду своих подчиненных. То, что взбунтовалось, а потом погасло в нем во время беседы с генералом, пробудилось вновь. Пока собирали солдат, пока они пополняли боеприпасы и слушали задачу — прошло немало времени, и в засаду они вышли уже далеко за полдень.

К этому времени генерал вернулся к Шварцу и, поморщившись, будто добрый отец, узнавший о глупой шалости любимого сына, объяснил:

— Хотя мне и кажется, что суть дела вы раскусили правильно, главное все-таки не в этом происшествии. Главное в том, что русские поняли опасность радиоразведки и решили нанести удар. Они действительно медленно запрягают, как говорил Бисмарк, да быстро скачут. Даже на чужих бронетранспортерах. И это, Гельмут, мне очень не нравится. Нужно спешить. Спешить всем. И мне и вам. Положение очень серьезное.

Внутренний бунт Шварца нарастал. В конце концов, он воюет для Германии и ради нее осваивает новые приемы разведки, а не для неизвестных благодетелей.

Все, что говорил генерал, было умно, дельно и теоретически, может быть, совершенно верно. Но когда подошло время действовать практически, он спасовал. Можно было подумать, что Штаубер поступал так во имя каких-то высших, непонятных ему, рядовому офицеру, соображений. А ведь обстановка была настолько ясна, что бездействие генерала было необъяснимо. Скрыться за спину донесения, упустить врага — непростительно и для рядового солдата, и для теоретика военного дела.

Они расстались дружески, но Шварц уже не был тем Шварцем, что до приезда генерала Штаубера.

Сиренко и Дробот шли позади унтера. Все молчали, и Дробот чаще и чаще останавливался и прислушивался. Когда далеко позади вспыхивала и гасла перестрелка, он вздыхал и скреб затылок.

Немец шагал размеренно, выпятив грудь, изредка поправляя жидкие длинные волосы — его фуражку забрал Валерка, — и на перестрелку не обращал внимания.

Лес редел, становился ниже. На смену соснам пришел ельник вперемежку с березняком и осинником, под ноги все чаще попадались пружинящие мхи. Птиц становилось все меньше и меньше.

Дробот опять вздохнул и решил сделать привал.

Честно, на троих, разделили запас сухарей и сала, честно раскурили по унтеровской сигарете. После долгого молчания Дробота прорвало:

— Понимаешь, Сашок, не нравится мне обстановка. Вот мы говорили с тобой о нашем опыте. Заметь — лейтенант его учел. По-моему, ему удалось перебить спящую команду и захватить бронетранспортеры. Сейчас он шебуршнет в тылу немцев. Делает он совершенно правильно, задачу выполняет, а мне не нравится, ага.

— Чего ж это не нравится? — недовольно спросил Сашка.

Он все еще думал о происшедшем, о разбитых рациях — хорошо было бы притащить такие в часть: как бы они послужили! И этот внутренний протест против уничтожения того, что сделано умными руками человека, невольно настраивал его на сердитый, недоверчивый лад. Даже возбужденный собственными мыслями и сомнениями, Дробот заметил это и недоуменно посмотрел на него. Только после этого Сашка понял, что ведет себя не слишком примерно, и миролюбивей уточнил: