Без обявления войны

— Так держать. Трогай! — успокаивает его Вершигора. Переехали через деревянный мост, показались серые бревенчатые избы с заснеженными крышами, похожими на мятные пряники. В деревне Кузькино располагался штаб восемьдесят седьмой стрелковой дивизии, которая только формировалась. По беспрерывным телефонным звонкам сразу ясно: все службы работают с напряжением, идет передвижение частей, их укрупнение, продолжается сколачивание новых подразделений. В такое горячее время начальнику штаба дивизии майору Борисову не до корреспондентов.

Петр Вершигора и угрюмый простуженный политрук поняли раньше меня, что делать в штабе нечего, и незаметно покинули избу. Спросив у дежурного, где находится политотдел, последовал их примеру. И на крыльце встретился с комдивом. Он остановился, посмотрел на меня и воскликнул:

— Киев! Крещатик! Корреспондент!

— Он самый...

— Видите, от судьбы не уйдешь... Когда приехали, где устроились? Чем вам могу помочь?

Я сказал, что приехал не один, а с армейскими корреспондентами. Думаю сегодня же побывать в каком-нибудь полку, но сначала хочу познакомиться с политотдельцами.

— Держитесь поближе к ним. Ребята замечательные. — И толкнул дверь. — Ну, мы еще встретимся.

Хотя в политотделе никто открыто не говорил о предстоящем сражении за Тим, но к нему явно готовились. Из полков были вызваны лучшие агитаторы, и я побеседовал с Яковчуком.

Заместитель начальника политотдела старший политрук Григорий Марченко посоветовал повидаться с разведчиками.

— А чтобы их быстро найти, с вами пойдет помощник по комсомолу старший политрук Манешин. Он займется своими делами и вам поможет. Манешин, собирайся, — поторопил Марченко.

Манешин — крепкий, как кремень, парень и не такой уж суровый, как показался мне вначале.

— Знаете что, давайте мы заглянем в конный эскадрон. Командует им политрук Николай Дубровин. Храбрец из храбрецов. Но завоевать авторитет в эскадроне ему удалось с трудом. Вы понимаете, Коля очень молод, а командует он старыми кавалеристами. Лет им по пятьдесят. Они участники гражданской войны, служили у Котовского и Криворучко. Все закаленные рубаки и вдруг — командует юнец. Нет, вам обязательно надо повидать Шепеля — это Тарас Бульба, да и с Поповым не мешает поговорить. Самый старый в дивизии коммунист.

Эскадрон располагался на окраине Нового Поселка, полуразрушенного небольшого селения. Политрук Николай Дубровин действительно выглядел юнцом. Но когда на вечерней поверке выстроился эскадрон и он вскочил на красновато-рыжего коня с черной гривой и таким же хвостом — сразу преобразился. Как будто и ростом стал выше и голосом звонче. Я смотрел на бородатых бойцов: какая посадка, выправка — отличные конники!

Красноармеец Иван Шепель носит седую окладистую бороду. В гражданскую войну служил в Конной армии. Долгие годы был бессменным председателем колхоза на Сумщине. И когда «юнкерсы» сожгли родное село, вместе с бывшими партизанами и колхозниками пошел добровольно служить в армию. Его давний товарищ Федор Попов в гражданскую войну командовал партизанским отрядом. На фронте еще больше окрепла их дружба. И теперь, налетая в ночных рейдах на вражеские обозы, они всегда находились рядом, рубили гитлеровцев и правой и левой рукой с одинаковой силой и умением.

— Ну, как вам воюется? — спросил Манешин Шепеля.

— А так, сынку, в одной руке саблю держу, а другой — словно литые, тугие колосья трогаю. Настанет же время, войду в хлеба, послушаю их шелест. — Он разгладил бороду, мечтательно произнес: — Люблю хлеба.

— А что после войны Федор Попов собирается делать? — допытывался Манешин.

— Я еще в гражданскую войну, когда командовал партизанским отрядом, полюбил лес. Деревья по-прежнему сажать буду.

Шепель рассказал мне, как он с небольшой группой кавалеристов обошел по оврагу занятую врагом деревушку и в конном строю атаковал боевое охранение. Захватил пулемет и, пленив пятерых гитлеровцев, посадил их на сани и доставил в штаб бригады.

Политрук Николай Дубровин хотел, чтобы мы заночевали в его «хозяйстве». Но Манешин попросил запрячь вороного в сани, и добрый конь примчал нас в Первое Выгорное. Здесь уже слышалось железное карканье немецких пулеметов.

Лощина, в которой проходил короткий митинг, посвященный наступлению, находилась в каких-нибудь ста метрах от высотки, занятой гитлеровцами. Надоевшие зеленые ракеты взлетали с холма и рассыпались в нескольких шагах от нашего укрытия.

— Кто добровольно пойдет в разведку? — обратился к товарищам Яковчук.

— Козлов, — послышалось из темноты.

— Савин.

— Канев — тоже.

— А четвертым я пойду, — заключил Яковчук.

Комбат капитан Быков сказал:

— Выявляйте на высотке вражеские огневые точки. Как только взлетят две красные ракеты — начнется атака. Вы сразу уничтожайте пулеметы.

Кто-то предупредил:

— Комдив идет.

Капитан Быков доложил полковнику Родимцеву о готовности батальона к атаке.

— Так что, десантники, шайтан побери, — ввернул свою любимую поговорку Родимцев, — возьмем Тим, а?

— Ворвемся в город.

— Освободим Тим, — раздались голоса.

— Я уверен в этом. Вперед и только вперед! — Родимцев поговорил с бойцами и, заметив меня, сказал, чтобы я шел с ним.

Перед атакой комдив проверял боевую готовность подразделений. Зашел к пулеметчикам лейтенанта Кодолы, потом побеседовал с артиллерийскими разведчиками, которые должны были находиться в боевых порядках пехоты.

Младший лейтенант Андрей Лагода заверил:

— Товарищ комдив, от царицы полей суровый бог войны не отстанет. Будем ее сопровождать огнем и колесами.

— Поздравляю тебя, Лагода, с присвоением звания младшего лейтенанта. До встречи в Тиме. — И Родимцев пошел на свой командный пункт.

Морозная темень настолько сгустилась, что даже с опытным проводником пришлось поколесить по полю, прежде чем попасть на КП. Впрочем, громкое название командного пункта носила незаметная землянка, вырытая в заснеженной лощинке, в километре от переднего края. В землянке, помимо дежурных связистов, находился комиссар дивизии Федор Филиппович Чернышев. Рядом с ним, поглядывая на ручные часы, сидел в белом тулупе член Военного совета 40-й армии бригадный комиссар Иван Самойлович Грушецкий. Чуть поодаль, поставив на скамейку большой кожаный портфель, расположился капитан из наградного отдела.

— Пора, товарищ комдив, пора! — сказал начштаба Борисов.

— Давайте сигнал!

Все вышли из землянки. Взвились две красные ракеты. Ночь вздрогнула. Вдоль переднего края взметнулось пламя. Над полями и оврагами прокатился грохот. Минут десять били дивизионные пушки, и когда вдали пламя осветило Становое, огонь открыла артиллерийская бригада. Я еще никогда не видел, как бьют реактивные минометы, ждал залпа «катюш». Вдруг — как будто на железнодорожном узле десятки паровозов одновременно выпустили из своих котлов пар. Словно из-под земли в ночном мраке с неистовым шипением и свистом, с каким-то стонущим придыханием вырвались оранжевые, полыхающие по краям ярко-красным огнем стремительные стрелы. Послышались тяжелые разрывы. На холмах выросла багровая стена, и над ней взвихрилось синеватое пламя.

Первым ворвался в город Тим батальон Александра Наумова. Занималась морозная заря. Тим стоял на высоких холмах с черными выжженными садами, с разрушенной колокольней, с каменными домами, приспособленными гитлеровцами к круговой обороне. Уже были известны имена многих храбрецов. На снегу возле штабной землянки лежало пунцовое знамя с широкими белыми полосками. В центре белый круг и черная паучья свастика. Это перед атакой разведчики капитана Харитонова разгромили немецкий штаб и захватили знамя 16-й мотодивизии.

Раненые бойцы принесли весть о взятии Тима, но она не подтвердилась. Противник продолжал удерживать центр города.

Семь дней ожесточенных боев за Тим слились в какой-то один огненный бесконечный день. И семь беззвездных ночей показались одной бессонной ночью, наполненной оглушительным треском мин, яростными возгласами и отрывистыми командами, хлесткими автоматными очередями, взрывами гранат, громкими проклятьями и тихими стонами. Я взошел на высотку, где в первую ночь атаки красноармеец Яковчук забросал гранатами пулеметное гнездо. Он вскочил в большой окоп и в рукопашной схватке заколол кинжалом восьмерых фашистов. Здесь нашел его комиссар батальона старший политрук Корень. Яковчук лежал мертвый, сдавив руками горло гитлеровца.