Девичья команда. Невыдуманные рассказы

— Так, товарищ майор, я же полностью прошел курс лечения. От раны одна нашивка осталась. Хоть сейчас на минное поле. Чего мне сидеть в тылу?

— А я и не даю вам легкого дела. Напротив — самое трудное. Соберите всего себя, чтобы справиться. И времени не теряйте, завтра с утра приступайте к делу.

Вскоре старшина уже шел по дороге с вещевым мешком за плечами. Час был поздний, а ему предстояло перебраться через весь город — от Средней Рогатки в Сосновку. Девичья команда формировалась там, в самой тихой и отдаленной от фронта части Ленинграда.

У контрольно-пропускного пункта на Московском шоссе удалось сесть на попутную машину. На ней Егор Сергеевич и въехал в город. Он стоял в кузове, плотно облокотившись на крышу кабины. Груз за его спиной двигался от быстрой езды как живой. Какой-то тюк, высвободившись из-под брезента, больно ткнулся в ногу. Старшина не заметил этого, поглощенный своими мыслями.

Машина шла уже по центральным улицам. Они были пустынны, дома с забитыми фанерой окнами отбегали, словно бы отводя слепые глаза. У Егора Сергеевича сжалось сердце. Почему? Он ведь представлял себе все гораздо хуже.

Его вывезли из Ленинграда в середине блокадной зимы. Он лежал на носилках, поставленных рядом с другими в кузове грузовика. Помертвелый, замерзающий город медленно уплывал назад. Превозмогая слабость и боль, Петров старался поднять голову, чтобы лучше разглядеть и запомнить. Трудно было сказать, увидит ли он город снова?

Теперь, через несколько месяцев, Ленинград выглядел по-иному. Молчаливый и суровый, загадочный в свете белой июньской ночи, он жил особенной, напряженной жизнью. Редкие люди стояли, как часовые, под арками ворот, а может быть, они и в самом деле несли караульную службу. Машины проносились с такой стремительностью, срезая углы, что было ясно — водители не задумываются о возможных встречах. На важных перекрестках попадались патрули… Лопающиеся звуки разрывов доносились откуда-то издалека. Это была жизнь войны, но все-таки жизнь, и Егор Сергеевич жадно вслушивался в эти звуки.

Они уже проскочили Литейный мост. Машина свернула направо, к Финляндскому вокзалу. Егор Сергеевич забарабанил кулаком по кабине. Едва шофер притормозил, он, перемахнув через борт, соскочил на мостовую.

— Спасибо, друг. — Егор Сергеевич протянул водителю цветастый кисет с махоркой. — Свернем напоследок?

Шофер ловко скрутил цигарку.

— Счастливо воевать, старшина!

Петров быстро вскинул на него глаза — уж не смеется ли? С девчонками воевать… Хотя шофер ведь ничего не знает. Старшина круто повернулся и зашагал к Сосновке. Подумать, сколько изворотливости, сколько сил понадобилось, чтобы вернуться к своим, в батальон. В госпитале он требовал, уговаривал, почти умолял: «Пошлите в Ленинград, в часть, где служил. Видите бумагу, меня же требуют туда». Его и слушать не хотели: «Приказ для всех один. Поедешь в запасный полк». На маленькой станции он выскочил из вагона и пересел во встречный эшелон, направлявшийся на запад. Чего только не претерпел в пути! И по комендатурам таскали, и кормить не хотели: едет человек без аттестата, без надлежащих документов. Ну, после ранения, ну, есть затребование. Все равно солдат должен быть в команде. Самовольничать никому не дозволено. Да еще в военное время.

Несговорчивее всех оказался пожилой техник-интендант в Кобоне, поймал он Егора на самом пирсе. Уже Ладога плескалась под ногами, всего, можно сказать, и оставался до Ленинграда один прыжок — через озеро.

Разговор у интенданта был короткий, а набор слов довольно определенный: «дезертир», «нарушитель», «штрафной батальон».

Егора увели с пирса под конвоем, со «свечками». Доставили в землянку к морскому начальнику — капитану 2 ранга. Тот стал было слушать и сразу же оборвал. Не до того. Началась тревога, немецкие самолеты крутились над местом погрузки. Хлопали зенитки, земля, встряхнутая бомбами, ударяла снизу под ноги. Капитан выскочил из землянки. Егор как арестованный не мог последовать за ним — интендант глаз не спускал.

Потом, уже после тревоги, капитан 2 ранга просмотрел изрядно поистрепавшиеся за дорогу бумажки Егора. На лице моряка, измятом многодневной бессонницей, появилась усмешка.

— Форменный дезертир, — сказал он. — Все как есть. Только кто это дезертирует из тыла на фронт, да еще в блокаду?

Он повернулся к интенданту:

— Посадите этого «дезертира» на пароход. Пускай уж разбираются в его части. Ничего, ничего! На мою ответственность. Не первого такого дезертира в Ленинград отпускаю.

Затем посмотрел на Егора:

— Как же ты без аттестата всю дорогу проехал? Давно не ел, наверное?.

— Бойцы в эшелонах делились.

— Ладно, вот тебе талон, похарчись перед посадкой. На той стороне с едой строго, сам знаешь. Там без аттестата не покормят.

Так он прорвался сюда. Столько мучительных дней в дороге, потом еще неделя томительного ожидания в батальоне. И все для чего? Чтобы нянчиться с этими девчонками. Нет, надо рапорт писать. Пусть переводят в другую часть, хоть в пехоту, если здесь не нужен.

За время затянувшегося ожидания старшина Петров успел побывать в разных ротах и взводах, видел, как они поредели за зиму и весну. Многих знакомых не встретил Егор Сергеевич. Одни лежали в земле под Лиговом и Пушкином, у Пулкова и Шушар, другие — где-то в далеких госпиталях, третьи отвоевались вчистую. Было трудно расспрашивать о старых друзьях, очень уж часто слышал в ответ: «подорвался», «осколком его», «прямое попадание».

В одной из рот у Петрова случилась нежданная встреча.

— Товарищ старшина, Егор Сергеевич! — окликнул его возле землянки крепко сбитый, широкий в плечах ефрейтор. — Или не узнаешь?

— Гренадеров! Да ты какими судьбами?

Давно, еще до войны, они вместе начинали службу. Потом Петрова послали в сержантскую школу. Они оказались в разных частях, отслужили, вернулись домой, и тут обоих позвала война. Ничего не знали друг о друге, а теперь их дорожки сошлись.

— Какими судьбами? Не сразу расскажешь. Вроде и без вести пропадал, и ранен был. — Ефрейтор глянул на золотую нашивку на груди Петрова: — Не как вы, легко, можно сказать, да тоже хворобы хватил…

— Спешишь? — спросил Петров. — Нет, так присядем на минуту. Не каждый день потерянных однополчан встречаешь.

Он сам удивился, как обрадовала его эта случайная встреча. И ведь не так и долго с Гренадеровым служил, и времени с тех пор много прошло, а вот сейчас словно заново нашел близкого человека. Наверно, потому, что слишком много слышал в эти дни о потерях. На войне, будь она неладна, часто теряют и редко находят.

— Задание я выполнял специальное прошлым летом. Потом уж в свой батальон и не попал, — сказал Гренадеров, вспоминая, что с ним было.

Гитлеровские войска после долгой задержки на лужских рубежах, где они встретили жестокое и неожиданное сопротивление, снова двигались тогда к Ленинграду, но вынужденное их топтание под Лугой не прошло даром. Наше командование успело создать оборону на новых местах, подготовить перед ней предполье — промежуточные рубежи, минные поля, завалы, установить фугасы на дорогах и мостах… Один из таких фугасов на мосту у деревни Жабино должен был взорвать ефрейтор Гренадеров. Наши части уже отошли, вот-вот в этих местах мог появиться противник…

Собственно, предстояло взорвать не один жабинский мост, а несколько, в разных местах. Сделать это следовало, когда противник подойдет вплотную, а еще лучше, когда уже начнет переправу. Задание было связано с, большим риском.

Командир вызвал добровольцев. Гренадеров сделал шаг вперед. Вышло еще несколько бойцов. Их разделили попарно. Вместе с Гренадеровым, бывалым сапером, пошел молодой красноармеец Витя Горбунов, из тех, кто с начала войны не день и не два обивал пороги военкоматов, упрашивая призвать в армию раньше положенного срока. Было ли ему восемнадцать? Вряд ли. Во всяком случае, Гренадерову этот Витя Горбунов казался совсем мальчишкой: круглые румяные щеки с тонкой кожей, не загрубевшей от бритвы, любопытные и чуть беспокойные глаза. Сам бы Гренадеров выбрал себе, наверное, другого напарника, понадежнее и поопытнее.