Последний защитник Брестской крепости

— Ну и как он, гранит науки? — весело спрашивал Сомов. — Сильно твердый?

— Да не очень, — скромно под общий смех опускала глаза Дашка.

— А ты это… там, в Москве… — Голос Сомова стал запинаться, а лицо посерьезнело. — Товарища Сталина видела?

— Нет, — Даша помотала головой.

— Эх, — мечтательно протянул лейтенант, — хоть бы одним глазком взглянуть, какой он!

— А я Чкалова зато видел! — встрял в разговор маленький Алешка.

Светловолосый толстощекий мальчишка, он постоянно старался завладеть всеобщим вниманием и в который раз уже хвастался, что сегодня в клубе офицеров снова, уже в четвертый раз, посмотрел кинокартину «Чкалов». Унять мальчугана было сложно, приходилось выслушивать его по-детски забавные впечатления от фильма.

Наконец Алешку решили отправить спать. Он долго упирался и смешно хмурил брови, готовый вот-вот заплакать. Катерина смогла его уложить, только пообещав, что завтра они с отцом, Дашей и дядей Митричем все вместе пойдут гулять в город.

Пока женщины прибирали со стола и готовили чай, Сомов и Кожевников вышли покурить на свежий воздух. Близилась полночь, на небе ярко горели россыпи звезд. Воздух остывал, пропитывая округу вечерней прохладой.

Присев на крылечке, они закурили. На душе у старшины было как-то по-особенному хорошо. Приятно вот так после ужина в компании дочки и близких друзей посидеть и посмолить, глядя, как сизый дым растворяется в темном небе. Первым заговорил Сомов:

— Митрич, слышал, что сегодня в Бресте взяли троих шпионов?

— Нет, — удивленно поднял брови Кожевников. — Я же за дочкой ездил. А что случилось?

— Крутились они недалеко от водонапорной башни. Один бдительный «летеха» из патруля проверил у этих хлопцев документы. Все в порядке оказалось, но то ли нервничали они слишком, то ли какая другая незадача, в общем, цепануло его в них что-то. Подробностей не знаю. — Лейтенант выпустил струю дыма. — Пригласил «летеха» их проследовать в комендатуру, а те — сопротивляться. Положили их под дулами, значит, мордами в асфальт, давай разбираться, а у них под нашей формой — немецкая.

— Вот это да! — поразился старшина. — И что?

— Да ничего, собственно. Поговаривают, что возможны провокации с германской стороны. Приказ был усилить бдительность, но паникерства не разводить.

Старшину вдруг вновь охватило неприятное чувство тревоги, только теперь оно не было смутным и эфемерным. Странности прошедшего дня начинали складываться в единое целое. Опыт подсказывал ему, что неспроста все это, что следует готовиться к серьезным неприятностям. Он немного помедлил, подыскивая слова, затем тихо спросил Сомова:

— Володь, а тебе не кажется, что какая-то гнусь затевается?

— В смысле?

— Ну, шпионы эти… На вокзале в Бресте сегодня такое столпотворение было, будто местные все разом уехать отсюда решили. Да и Катерина жаловалась, что с прилавков соль, сахар, спички исчезают. Очереди кругом. Когда такое было?

— Не знаю, Митрич, что и сказать, — вздохнул лейтенант.

— У меня такое чувство, как… знаешь, бывает духота стоит перед сильной грозой. Вон Анисимов тоже…

— А что Анисимов?

— Пошел часы свои забирать из починки, а ему их не отдают. Мол, не готовы еще. А он их на полке видел — тикают.

— Что с того? — удивился Сомов.

— Впечатление такое, что специально задерживает часовщик, будто знает нечто, чего мы не знаем.

— Что, например?

Кожевников не ответил, решая про себя, стоит ли поделиться с лейтенантом тягостными мыслями, но Сомов настойчиво переспросил:

— Так что этот часовщик знает, по твоему мнению?

Кожевников поднял на него тяжелый взгляд:

— Что покойникам часы ни к чему.

— Это ты брось! — усмехнулся лейтенант. — Это как раз объяснимо. Просто перепутал Анисимов.

— Да не похоже, глаз у него зоркий.

— Ладно. — Хлопнув ладонями по коленкам, Сомов поднялся. — Пошли лучше чайку жахнем. А то девчонки нас, поди, заждались.

Они пили обжигающий душистый чай и ели яблочный пирог, который Катерина делала по собственному рецепту. Сомов, Катерина и Дарья болтали, а Кожевников отмалчивался и задумчиво крутил в руках чайную ложку. Он уже не мог отделаться от тревожных мыслей.

— Папка, с тобой все хорошо? — услышал он голос дочери и ощутил ее легкое прикосновение.

— Да, — рассеянно ответил старшина. — Все нормально.

— Спать ему пора, — сказала Катерина, — намаялся он сегодня, Дашенька. И тебе с дороги отдохнуть надо. Пойдем, я тебе постелю.

«Да, — подумал Кожевников, — действительно надо отдохнуть. Ночью всегда сгущаются краски, а разные мелочи становятся огромными, выше стен нашей крепости. А утро вечера — мудренее».

— Ну что ж, спасибо, хозяюшка, за угощение, — обратился он к Катерине и, поднявшись из-за стола, слегка поклонился. Потом поцеловал дочь.

— Ты это куда? — удивился Сомов. — Э нет, брат, я тебя никуда не отпущу.

— Извини, но у вас и так места мало, я лучше к себе. А завтра утречком пораньше приду. Молоком напоите? — подмигнул он Катерине.

— Вот дурной! — возмутилась Катерина. — И куда ты попрешься? К своим солдатам? Казарменная ты душа!

— Завтра увидимся, — сказал он дочери, показывая тем самым, что разговор окончен. Затем поцеловал ее в щеку и немного смущенно добавил: — Люблю тебя.

— Я тебя тоже, папка.

Казарма располагалась на Западном острове, и прогулка по ночной прохладе пришлась старшине как нельзя кстати. Он словно нырнул в освежающую ледяную воду после долгого сидения на испепеляющей жаре. По дороге встретился патруль. Узнав его, солдаты отдали честь и прошли мимо.

Отдельной комнаты Кожевникову не полагалось, хотя при определенном старании, указав на свои заслуги и побряцав орденами, он вполне мог ее себе выбить. Но старшина привык находиться среди солдат, да и не хотел вешать на себя заботу обустройства своего быта. Кровать, тумбочка, где помещался весь его нехитрый скарб, да шинель в каптерке — вот и все, что было ему необходимо.

Дневальный поприветствовал Кожевникова, встав по стойке смирно, но он устало махнул солдату рукой. В казарме было тихо, пахло портянками и сапожной ваксой. Старшина разделся, аккуратно сложил форму на табуретку и улегся на койку. Тихонько скрипнули пружины. Кожевников растянулся на прохладной простыне, заложив руки за голову. Солдаты мирно спали. Из разных углов раздавался храп. Особенно явно на общем фоне выделялись раскатистые трели, выводимые рядовым Сагитдуллиным.

Кожевников всегда спал чутко. И на этот раз только его разбудил слабый далекий гул. Он нарастал смутной тенью, выплывал отголоском сна, становясь все более явственным и реальным.

Старшина открыл глаза и прислушался. Теперь звук был отчетливым. Старшина взглянул на часы с фосфоресцирующими стрелками — три утра. Он поднялся с кровати, взял с тумбочки пачку папирос, выудил одну, потом натянул галифе, сунул ноги в остывшие за ночь сапоги и направился к умывальникам.

Дневальный дремал стоя, прижавшись спиной к стенду с фотографиями отличников боевой и политической подготовки.

— Эй, солдат! — тихонько позвал его Кожевников.

Паренек, рядовой, «первогодок», совсем еще мальчишка со смешной фамилией Мамочкин, резко дернулся, широко раскрыл глаза и оторопело посмотрел на старшину.

— Я не сплю, товарищ старшина, — хриплым со сна голосом произнес он.

— Вижу, — усмехнулся Кожевников. — Ты ничего не слышишь?

Дневальный прислушался, склонив набок голову и выставив кверху ухо.

— Шумить штой-то.

— «Шумить», — передразнил его Кожевников и пошел, гулко стуча каблуками по дощатому полу.

Закрыв за собой дверь и миновав ряд умывальников, он приник к стеклу большого окна, долго и напряженно всматривался в черное небо, но ничего не увидел. Закурил папиросу. Огонек ее красной звездочкой отразился в темном стекле. Создавалось ощущение, будто что-то огромное, но неосязаемое движется с западной стороны.

— Ни черта не видно! — тихо выругался старшина, поежившись. Ощущение тревоги вновь обволокло его сердце клубком дурных предчувствий.