Последние солдаты империи

Подсчитав по карте расстояние между русскими армиями, Гинденбург довольно хмыкнул и передал радиоперехват своему начальнику штаба Эриху Людендорфу. Армии Ренненкампфа и Самсонова разделяли больше ста верст, к тому же корпуса Самсонова оказались в невыгодном положении, застрявши в болотах, где их окружала густая сеть железных дорог.

– Русский медведь сам залез в капкан, осталось только пустить собак, а стрелкам стать на номера, – потирая руки, заключил старый охотник Гинденбург.

Начальник штаба 8-й германской армии генерал-майор Эрих Людендорф был прямой противоположностью своего непосредственного начальника Пауля фон Гинденбурга. Излишне агрессивен, чересчур прямолинеен и недостаточно гибок, он, однако, имел черты характера, которые резко выделяли его из всего германского генералитета; талантливый стратег и организатор, генерал Людендорф обладал неуемным темпераментом и исключительным бесстрашием. До 48 лет он не располагал возможностью отличиться и прозябал на второстепенных должностях, из года в год с тоской наблюдая, как его обходят более сговорчивые и услужливые коллеги. И не случись этой войны, возможно, судьба талантливого военачальника сложилась бы совершенно иначе, но война всегда предоставляет шанс тем, кто для нее создан; когда во время одной из инспекторских проверок убили командира бригады назначенной для штурма крепости, Людендорф, не задумываясь, принял на себя командование и повел эту бригаду в бой. А через два дня, опережая на автомобиле свои застрявшие при прорыве войска, с шофером и личным адъютантом под швальным артиллерийским огнем проехал через весь город к главной цитадели и, появившись у ее стен, вызвал панику среди защитников, которые, так и не оправившись от шока, побросали оружие и тут же сдались в плен.

За этот подвиг император Вильгельм II в начале августа лично вручил Людендорфу орден Poul le Merite («За достоинство»), а германский Генштаб, учитывая особенности характера строптивого генерала, рекомендовал назначить его начальником штаба 8-й армии.

Забегая вперед, можно сказать, что немецкие генштабисты не ошиблись. Обладая столь разными темпераментами, и Гинденбург, и Людендорф достигли полного единения во взглядах на ведение войны, – оба были ревностными сторонниками стратегии уничтожения противника путем неожиданных операций против флангов и тыловых частей. И когда Людендорф предложил нанести фланговые удары по 2-й армии, от Зенсбурга с севера и от Гильденбурга с юга, генерал Гинденбург, не колеблясь, согласился, так как сразу понял, что в случае успеха операции центральным армейским корпусам Самсонова, а именно – XV и XIII, грозит неминуемое окружение.

Тем временем 2-я армия Самсонова, барахтаясь в гуще лесов и болот, упорно двигалась навстречу своей гибели. Тылы безнадежно отстали. Из-за отсутствия достаточного количества телеграфных проводов связь между корпусами и дивизиями была нарушена. Нащупав противника, многие командиры частей и соединений стремились выполнить последний полученный из штаба армии приказ – «Вперед!», зачастую в силу сложившихся обстоятельств совершенно не заботясь об обнаженных флангах.

Слегка поредевшая сотня поручика Нелюбова к полудню вышла к небольшой речушке, больше похожей на заросшее камышами болото, к тому же не обозначенной на карте. Выслал вперед боевое охранение и, дав команду найти брод на этой неожиданной водной преграде, Борис объявил привал.

Артиллерийская канонада грохотала уже со всех сторон. Нелюбов еще раз внимательно посмотрел на карту; пленный немецкий офицер отказался не только назвать номер своей части, но и говорить вообще, а злость и презрение в его глазах и надменный вид, который он напустил на себя, вызвали только досаду в душе Бориса.

Через полчаса сложив карту в планшет и поднявшись на ноги, Борис посмотрел на Усова. Хорунжий был невдалеке и, встретившись с вопросительным взглядом поручика, молча и по-южному окая, громко скомандовал:

– Кончай привал! По коням!

Подойдя к Нелюбову, не глядя, как выполняется его команда, Усов доложил: – Тут рядом, саженей пятьдесят книзу мои казаки брод пошукали, через него и перейдем эту запруду.

Борис удовлетворенно кивнул в ответ:

– Готовьтесь к переправе… – И, взяв повод своего коня, ласково потрепал гриву. – Не подвел четвероногий! – Во время скоротечной схватки с уланами Нелюбову некогда было оценивать достоинства боевого товарища, но сейчас, вспоминая, как Сашка, полностью доверяя своему новому хозяину, безрассудно бросался в гущу ожесточенной рубки, испытал чувство, похожее на нежность, в который раз убедившись, что лошадь – самое близкое человеку существо.

Форсировав речушку, сотня перешла на рысь. Мрачный поручик изредка поглядывал на такие же, как и у него, хмурые и напряженные лица остальных казаков его сотни. Беспокойство, которое он ощутил с того самого момента, когда услышал гул канонады, с каждой минутой увеличивалось. Разум и интуиция подсказывали поручику, что ситуация изменилась. Та неизвестность, которой томилось этой ночью корпусное, да и армейское начальство закончилось; что корпуса и дивизии 2-й армии генерала Самсонова наконец-то вошли в соприкосновение с главными силами 8-й германской армии, и то, для чего послали Нелюбова, стало уже ненужным и бессмысленным. Но верный воинскому долгу, поручик строго придерживался предписанного приказом маршрута, из условленных точек посылая донесения в штаб дивизии, в которых непременно указывал на отсутствие на своем маршруте крупных немецких соединений.

Ни поручик Нелюбов, ни казаки его отряда не знали, что только случайно их путь лег между двух основных ударных корпусов Гинденбурга. Что сотня, двигаясь вперед, чудом избегала столкновения с немецкими разъездами, а все донесения, посылаемые Нелюбовым в штаб дивизии, перехватывались германскими дозорами.

Дорога, которая представляла собой две едва заметные параллельные примятые полоски, поворачивала вправо, скрываясь за опушкой леса, и Нелюбов, решив не испытывать судьбу, тут же остановил сотню и выслал вперед разъезд.

Стояла середина августа, и деревья, отливая багряно-желтым цветом, начинали готовиться к зиме. До 1907 года август и сентябрь были любимым временем года Бориса. В далеком детстве он каждую осень собирал опавшие листья и, тщательно разглаживая, бережно раскладывал их между страниц книг отцовской библиотеки. А студеной, морозной зимой, открывая заветную книгу, маленький Борис долго любовался застывшей осенью, вдыхая едва уловимый запах любимой поры.

Но семь лет назад в конце августа умер отец, и с тех пор багряная пора навсегда отделила невидимой полосой детство и зрелость, вызывая в душе только боль потери родного человека да острые, как иголки от пожелтевшей хвои, воспоминания.

Отец Бориса, Петр Борисович Нелюбов, в молодости учился в Петербургском университете на философском факультете и считал себя человеком прогрессивных взглядов. Женившись на очень богатой и единственной наследнице рязанского помещика и получив в приданое триста тысяч рублей да четыре тысячи десятин, он решил на время оставить Петербург и вместе с женой переехал в ее имение, которое находилось в двух сотнях верст от Москвы и где ровно через год в молодой семье родился мальчик, которого в честь деда назвали Борисом. Еще через год супруга скончалась, и Нелюбов-старший, оставив мысли о возвращении в столицу, полностью посвятил себя воспитанию единственного сына.

Будучи главой губернского дворянства, и нашедший себя в сельском хозяйстве, где он не без успеха применял новаторские идеи и новомодные европейские изобретения и постоянно «воевал» с арендаторами, которые не желали вовремя платить за землю, Петр Борисович совершенно не одобрял желания сына сделать военную карьеру, традиционно отдавая предпочтение службе государственной. Но Борис с детства мечтал о службе в гвардии, особенно мальчику нравились рассказы о подвигах гусар. В десять лет прочтя «Историю Отечественной войны 1812 года», Борис буквально влюбился в этих лихих вояк, и даже отец впоследствии не смог изменить мнение Бориса, говоря, что гусары на Руси хоть и славились в дни войны своей отвагой, в мирное время пользовались дурной репутацией. И что вообще слово «гусар» не русского происхождения – так называли в XV веке конных воинов дворянского венгерского ополчения, которые делились на роты по двадцать человек в каждой.