Последние солдаты империи

VI

Сообщение Верховного главнокомандующего генерал-адъютанта Николая императору Николаю II от 19 августа / 1 сентября 1914 г.

О причинах катастрофы 2-й армии генерала Самсонова

ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ

Командированный главнокомандующим генерал-квартирмейстер Северо-Западного фронта ген. Леонтьев приехал с роковой вестью: XIII и XV корпуса, части XXIII, а именно – 2-я дивизия и Кексгольмский полк, были окружены и погибли.

Ген. Самсонов при отступлении застрелился, командир XV корпуса ген. Мартос и весь штаб, за исключением начальника штаба, убиты, также убит начальник штаба XIII корпуса ген. Пестич.

О командире корпуса ген. Клюеве сведений нет. Лейб-гвардии Литовский полк уцелел, понеся большие потери от огня тяжелой артиллерии, действия которой до сих пор, где бы она ни появлялась, имеют решающее значение, так как у нас средств борьбы с ней мало. Из состава 3-й Гвард. дивизии Петербургский полк уцелел, а Волынский, по-видимому, не успел принять участия в бою.

I и VI арм. корпуса, по имеющимся у меня до сих пор сведениям, в этом бою не пострадали. Им дана директива отходить, сближаясь, на линию Млава, Хоржеле.

1-й армии указано в зависимости от обстановки отходить на линию Инстербург, Ангербург, всемерно стремясь в будущем войти в связь с оставшимися корпусами 2-й армии…

При первом моем свидании с ген. Жилинским он высказал, что недоволен распоряжениями покойного ген. Самсонова, на что мною было предложено его сменить. Ген. Жилинский тогда попросил повременить.

Причины катастрофы 2-й армии – отсутствие связи между ее корпусами, своевольный перерыв телеграфного сообщения покойным командующим 2-й армией со штабом. Последний, со своей стороны, хотя и принял меры для восстановления связи, но неудачно.

Кроме того, у меня есть основания предполагать, что штаб фронта некоторые известные обстоятельства от меня скрывал, надеясь их поправить. Тем не менее, Ваше Величество, всецело беру ответственность на себя.

На австрийском фронте упорные бои продолжаются.

Генерал-адъютант Николай

На Восточную Пруссию опустилась ночь. Нелюбов вместе с Усовым проверили посты и возвратились в штабную избу. Зная педантизм немцев, Борис надеялся, что ночь пройдет без приключений, но перед рассветом из деревни надо было уходить. Но куда? На сравнительно небольшой площади сосредоточено столько германских частей, что пройти незамеченными теперь вряд ли удастся.

Офицеры после незамысловатого ужина дымили папиросами, что-то оживленно обсуждая. Борис молча присел рядом и прислушался.

– Наши трехдюймовки против их «чемоданов», что слону булавка, – продолжил спор артиллерист Сухонин, начатый еще до прихода Нелюбова.

– Моя батарея три раза выходила из-под огня, а в четвертый раз не успела, после первого залпа нас и накрыло. У них даже на бронепоездах десятидюймовки стоят, сам видел, попробуй достань такого! Он, как Фигаро, минуту назад здесь был, а через час из-за соседнего леса лупит. – Сухонин в отчаянии махнул рукой. И, повернувшись к Борису, пояснил:

– Нас через станцию гнали, что в семи верстах отсюда, так я видел тот бронепоезд, что мою батарею с землей сровнял. Красавец. Нам бы пару таких, да все эта немецкая колея, будь она неладна… У нас и снарядов-то наперечет было, наши вагоны на границе застряли, а на лошадь много ли нагрузишь.

– А что, господин поручик, раз вам так понравился немецкий бронепоезд, давайте его угоним? – Борис с улыбкой смотрел на Сухонина, который удивленно молчал, не понимая, шутит Нелюбов или говорит серьезно.

– Как угоним? – растерянно произнес Варенцов. – Это же не лошадь!

– Очень просто, он наверняка под парами стоит, сядем да поедем, – Борис положил на стол карту, приглашая офицеров принять участие в обсуждении.

– Я несколько суток с казаками по немецким тылам рыскаю. Плотность войск такая, что мы и десять верст не пройдем, как нас обнаружат. И через полчаса, господа, ждет нас или славная смерть на поле брани, или плен. Хотя… я предпочел бы первое.

Сухонин и Варенцов на последние слова Нелюбова смущенно потупили взор, вспомнив собственные злоключения, а Щербицкий неожиданно рассмеялся:

– А ведь правду сказал в училище наш ротный! Не бывать Нелюбову генералом, у него страх, как инстинкт самосохранения, напрочь отсутствует. Первая же война его и прославит, и погубит…

Борис немного поморщился совершенно некстати прорвавшейся веселости Щербицкого, понимая, однако, что позор плена не может пройти для русского офицера даром, и его новые товарищи, если, конечно, останутся живы, никогда не забудут те часы, которые провели в качестве беспомощных и бесправных людей, именуемых военнопленными.

Целую ночь офицеры вырабатывали план операции. Недостаток исходных данных о количестве войск на станции особенно беспокоил Сухонина и Варенцова. Там запросто мог оказаться целый полк, а сто тринадцать человек, даже будь они все, как один близкие родственники Геракла, с противником, численность которого превышает атакующих в десятки раз, справиться были просто не в состоянии. Но идею Нелюбова горячо поддерживал Щербицкий, а хорунжий, который не участвовал в обсуждении и только молчал да слушал, когда его спросили, что думает он о захвате станции, бронепоезда и вообще об этом плане, пожал плечами и, посмотрев на Нелюбова, пробасил:

– Мои казачки с господином поручиком хоть к черту в гости идти готовы! Да и за станишников, что немчура из пулемета положил, поквитаться охота…

– Больно ретивы твои казачки! Ни одного немца в живых не оставили! Сейчас хоть что-нибудь знали, а то как слепые котята в темной комнате. – Не удержался от упрека Варенцов. И Борис, который в первую очередь сетовал на себя за то, что перед боем не дал распоряжение казакам взять языка, вслед за Усовым промолчал и тоже опустил глаза. Что теперь обвинять донцов, которые лютовали в деревне, мстя за гибель своих товарищей!

Раннее августовское утро выдалось беспокойным и суетливым. Задача была определена и доведена до каждого солдата. Казаки, за ночь приведя себя в порядок и похоронив убитых однополчан, тепло прощались с освобожденными из плена соотечественниками и готовились выступить к месту засады около станции, которое офицеры, следуя захваченным в деревне немецким картам, определили как наиболее перспективное.

Убедившись, что остатки сотни готовы к маршу, Усов, направился к Нелюбову, который, переодетый в форму немецкого солдата, стоял рядом с построенной шеренгой «пленных» и прилаживал к трофейной винтовке «маузера» штык-нож. Покрутив густой ус, хорунжий, как всегда окая и гэкая, прогудел своим низким рокочущим басом:

– Вы, ваше благородие, если что – сообщите в полк, мол, не посрамил Аким Усов своей фамилии. В полку наших станичников много, авось кто жив останется, вернется, моим пацанам расскажет, как отец воевал!

Борис бросил взгляд на огромного казачьего офицера, который без тени смущения смотрел на него и, понимая ненужность слов, молча кивнул. А Усов, посветлев лицом, словно получил причастие от батюшки, расправил плечи и, круто развернув коня, громко подал команду:

– Сотня! За мной, рысью, а-арш!

Проводив взглядом остатки потрепанной казачьей сотни, Нелюбов подошел в Щербицкому, который в форме немецкого офицера, поигрывая стеком, вживался в роль, неторопливой походкой прохаживаясь по двору.

– Ну что, господин поручик? Покажем немцам, как воюют русские офицеры? – Дмитрий Щербицкий с момента освобождения из плена, пребывал в прекрасном расположении духа, которое не смогли потушить, ни бессонная ночь, ни хмурое лицо Нелюбова, ни предстоящая операция.

– Мы-то с тобой покажем, да и казачков моих немцы разозлили всерьез. – Борис вплотную подошел к Щербицкому и понизил голос до полушепота: