Чёрный иней

Он ослабил воротник тужурки.

«Ладно, вариться в этом котелке придётся старому полярному псу Зеппу. Тебе, старина, тебе. Как бы там ни делали своё дело генералы, своё мы будем делать на совесть. Как подобает солдатам».

Он потянулся к термосу с кофе, который ночью всегда был под рукой. Его каждый вечер «заряжал» услужливый Хипплер.

«Итак, пришло время? Как там у Ницше? Спляшем, словно менестрели, меж распятьем и борделем, Богом, миром — танец свой! ^{38} Да-а... Меж распятьем и борделем...»

Кофе сильно горчил и не доставил обычного удовольствия. «У меня излишек кислоты, — подумал он. — Не стоит злоупотреблять тонизирующими средствами. И что же я противопоставлю красным? Ведь пора действовать. Пора!

Тогда прежде всего — пост. Там удобная огневая позиция, простреливается всё плато. Надо отбить пост любой ценой.

Метель стихает, и мы переиграем этот чёртов красный десант, атакуем пост ещё до того, как она утихнет окончательно. Время? Второй час ночи».

Он встал и, застегнув все пуговицы, решительно зашагал к начальнику караула, чтобы отдать приказ о тревоге.

59

Он зацепился за телефонный провод и едва не упал. Немного подумал, вытащил кинжал и перерезал жёсткие от мороза провода. Потом спрятал кинжал и помчался дальше.

В том, что противник пойдёт проторенным санным путем, Байда не сомневался. Стало быть, им придётся делать «длинный» поворот. Он же выбрал кратчайшее направление, где обрывисто, опасно, но другого у него нет.

С северо-востока медленно наползала зловещая белая масса, которая даже на первый взгляд казалась чудовищно плотной. Она поглотила небо, скалы и теперь поглощала мелкие гребни и сам ледник. Байда почувствовал, что его мимо воли начинает колотить. Туча мельчайших невесомых снежных кристалликов, парящих в воздухе, походила на разлитое молоко. Туман — не туман, снегопад — не снегопад... Невесть что! Мгла. И правда, белая мгла, точнее не скажешь. Самому Байде не пришлось испытать это жуткое явление на собственной шкуре, но он слышал рассказы Гаральда, помнил инструкции Щербо и знал, чем грозит эта проклятая ловушка, — полной потерей ориентации и смертью. Поэтому не стал терять время, вытащил все бухты, которые у него были, свои и Валеева, и начал связывать верёвки.

Он спешил, потому что вот-вот должны были появиться те, кого ему во что бы то ни стало надо было перехватить. Он выбрал место напротив станции так, чтобы отдаляться от неё не более чем на сотню шагов, иначе верёвки не хватит. Воткнул ледоруб и привязал верёвку. Второй конец намотал на ладонь и перебросил на другую сторону, натянув верёвку поперёк дороги. «Теперь лады, даже в этом белом дерьме мимо не проскочу, в крайнем случае, пойду по кругу и не промахнусь. Да и немцы непременно наткнутся, на лыжах не перелетишь. Главное, обвязаться и держать верёвку натянутой».

Он не боялся, что его заметят, — туман и позёмок ^{39} надёжно скрывали Байду, метеостанция едва угадывалась в снежной круговерти, усиливавшейся с каждой минутой.

Обминуть его верёвку немцы никак не могли. Он натянул её метров за двадцать от выхода из ледяного жёлоба, по которому стелился санный путь. Если они станут в него, — а глубина жёлоба была где-то метра полтора, — то никакая мгла не собьёт их с колеи — стенки жёлоба не позволят. «Главное — как можно быстрее оказаться возле них. Можно сразу вдоль верёвки очередью садануть, но это рискованно — можно не попасть, а они в ответ откроют стрельбу во все стороны, могу сам пулю схлопотать. А мне ошибаться никак нельзя...»

60

Верёвка дважды вырывалась из рук. Хоть Байда был наготове, этот рывок застиг его врасплох.

Лыжи скользили вперёд едва слышно шурша. Верёвка на снегу была почти незаметна, едва угадываемая в сумерках. На миг он почувствовал себя невесомым, воспарившим над земной твердью, он плыл в безмолвии навстречу белой вспышке!

Немцы открыли огонь раньше. Один из автоматчиков полоснул огнём, и эта вспышка помогла Байде определиться в пространстве. Фашист бил наугад, он не видел врага... С перепугу... «Лупит, чтобы ощутить себя живым...» Ещё один толчок палками, и... перед глазами Байды возникли два громадных монстра, пятиметровые великаны... «Мамочка родненькая!..» Он слышал о таком — рассеянный свет, оптические иллюзии, о том, что во «мгле» окурок превращается в пушечный ствол, но, чтобы такое!..

... Один из них всё ещё барахтался, запутавшись в лыжах. Ему мешал баул, сбившийся из-за спины на шею и правое плечо, бумаги сместили центр тяжести и сковали правую руку... Немец был похож на верблюда с горбом и неестественно выгнутыми ногами. Он не представлял угрозы. Но второй стоял лицом к Байде, прямо напротив, и ждал. Он был как будто и рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в то же время находился метров в шести-семи от Байды, словно двоился. А дальше угадывался ещё один — этот светился во мгле, будто намазанный фосфором исполинский человеческий силуэт... За ним — ещё один, ещё... Мираж... Зеркало в зеркале...

Они заметили друг друга почти одновременно. «Какой же из вас, подлюк, настоящий?..»

Замешательство длилось мгновение. На спуск нажали почти одновременно...

Вот они — «бумаги», за которые Игнат отдал жизнь. Вот они! Он добыл их, вытряс, выцарапал, выдрал! Но эйфории не было, он слишком устал. «Ребята должны доделать остальное. А до «остального» ещё очень далеко. Соберись! И у тебя ещё море работы. Ты должен помочь группе, ну!..»

«Я готов», — сказал он себе спустя минуту и медленно выпрямился. Проверил пистолет, автоматы, пожалел, что нет гранат.

До метеостанции было рукой подать, каких-то метров семьдесят.

Он натянул верёвку и медленно двинулся ломаной дугой к притихшей в белых вихрях станции. Шагов через тридцать натолкнулся на присыпанную снегом воронку. Несколько секунд всматривался в кучу полуобгоревших досок и искорёженных, покрытых изморозью листов металла, в которых с трудом можно было узнать разрушенный взрывом дизель. «Наши, — догадался он, — здесь были наши... — Сердце обдало волной тепла, словно получил весточку от родных. — Не дали гансам пожировать... Молодцы! Теперь моя очередь. Сейчас...» — Тепло сразу схлынуло, зато пришла холодная решимость.

Обошёл воронку и после недолгой борьбы с ветром ткнулся плечом в обледенелую стену метеостанции. «Вот и причалил, слава тебе, Господи. Теперь надо аккуратно похозяйничать внутри... — Отвернулся от ветра, переводя дух. — Аккуратно».

Касаясь плечом ледяной стены, зашагал ко входу.

Дверь была заперта, и он начал быстро и прерывисто стучать. Удары его были намеренно сбивчивыми и слабыми, словно в двери колотил человек, обессиленный длительным блужданием в метели. Он знал, что в тамбуре непременно находится часовой, ожидающий двух посланцев. Ему сообщили о них по телефону. Успели до того, как он перерезал телефонный провод. И теперь он, Байда, должен был сыграть измотанного метелью... как его... Штоттеля?.. чтобы ему открыли.

— Откройте... это Штоттель, откройте... — застонал он, прижавшись к самой щели.

Изнутри послышался приглушенный голос:

— Кто здесь? Пароль? — в голосе часового была тревога, которая ощущалась даже сквозь дверь.

«Гансы напуганы. Плохо...»

— Скорее открывай, болван, это я — Штоттель... Откройте... — Он и дальше колотил в том же беспорядочном, слабеющем ритме, игнорируя вопросы часового. — Быстрее!

Скорее уловил, чем услышал бряцанье засова, отодвигаемого часовым. Дверь приоткрылась совсем чуть-чуть, но он плечом расширил просвет, и, низко наклонив покрытую глубоким капюшоном голову, ввалился в тамбур. Дверь сразу закрылась, отрезав его от снежной свистопляски.

«Опоздал, голуба...» — подумал Байда, переступая через немца. Вытер нож о задубелую штанину и ощутил, как замёрзшее было тело вновь делается послушным, притупляются усталость и боль.