Военный разведчик

Как написать ему об Игоре Овсянникове? Но написать надо. Игорю сейчас нужна поддержка. Нужна как никогда.

Пришла радиограмма со штаба полка. Запланировать и проводить засадно-поисковые действия каждую ночь. По заставам передан приказ: «Огонь не открывать даже при обстреле. Сообщать об этом в центр боевого управления и действовать по его указаниям».

Вот она прославленная инициатива командиров среднего звена. В кодограмме N28 были высказаны пожелания «усилить разведывательную деятельность». Проводить же засады каждую ночь — просто глупость. Запретить заставам открывать ответный огонь при обстреле — преступление. Тем более, что в кодограмме по этому поводу было сказано: «В случае обстрела или нападения на охраняемый объект или подразделения войск, ответным огнем и решительными действиями всех сил и средств уничтожать противника. И не допускать случаев безнаказанных диверсионных действий противника». К сожалению, в армии принято выполнять не более разумный приказ, а тот, который поступил последним.

На следующую ночь выходим на засаду в район кишлака Каламуса-Паин. Ночь проходит спокойно, но в воздухе витает какое-то напряжение. Что-то происходит вокруг, что-то нехорошее. Но это только предчувствия. На рассвете мы возвращаемся на десятую заставу.

Бойцы укладываются отдыхать, а я сажусь составлять новый план засадно-поисковых действий. На каждую ночь. Глупость, но это приказ. До этого засады проводились после трехдневной подготовки. Первый день — отдых разведчиков после прошедшей засады, выгрузка машин, чистка оружия. Обслуживание техники. Второй день — пристрелка оружия, тактические занятия на местности, подобной той, на которой предстоит действовать следующей ночью. Отработка различных ситуаций и вводных. Третий день — загрузка машин боеприпасами, проверка оружия, средств связи, ночных прицелов и приборов ночного видения. И вечером выход на засаду.

Иногда, чтобы сбить духов со счета, и не попасть на встречную засаду — выход планировался не через три дня, а через четыре. Эта система подготовки оправдала себя на протяжении многих лет. Если же засады проводить каждую ночь — рушилась вся система.

Не было времени для отдыха разведчиков и их подготовки. А это неминуемо должно было привести к потерям. Ведь на войне невозможно всё время быть охотником, когда-то ты становишься и дичью. Этим приказом нас автоматически превращали в дичь.

Поэтому и надо было поломать голову над новым планом. Чтобы вывести своих бойцов из-под удара.

Днем иду в Калайи-Девану. Сопровождение не беру, ведь это частная прогулка. И подставлять своих разведчиков не хочется. Проведываю своего мальчишку. Приказываю его отцу спустить мальчика со второго этажа. На улице прохладно, но очень солнечно. С полчаса мальчишка лежит на свежем воздухе на плетеной деревянной кровати. Мне кажется, он совсем ни на что не реагирует. В глазах боль и усталость. Совсем недетская усталость.

Мы заносим его в одну из комнат первого этажа. Перебинтовываю его, засыпаю с ног до головы стрептоцидом. Мальчика нужно оставить здесь. Наверху в темной дальней комнате у него нет ни шанса выздороветь. А здесь есть окно. В окно виден мир. А это неплохой повод чтобы жить.

Но жить не всегда получается. Вечером наступает конец света. Сразу после двадцати часов духи обстреливают реактивными снарядами джабальский полк. Всю ночь горит колонна топливозаправщиков. Сорок семь машин. Реактивными снарядами обстреливают чарикарский саперный полк, штаб дивизии и аэродром. Наступает первый день перемирия.

Мой взвод отправляют на пятую «А» заставу. Ожидается приезд заместителя Командующего армией. Мои машины будут изображать бронетанковую технику четвертой мотострелковой роты. А разведчики её бойцов. Кажется, это называется показухой? Меня же вызывают в разведотдел. Отвожу план засадно-поисковых действий на февраль. Встречаю там Отари Давитадзе, командира первой роты разведбата. Начальник штаба батальона Валера Балясников сейчас в Союзе в отпуске по болезни. И Отари исполняет его обязанности.

С совещания приходит майор Качан, наш начальник разведки. Рассказывает, что вчера штаб дивизии обстреливали градовскими снарядами. Значит «секретное оружие», о котором так много в последнее время говорят духи, не что иное, как градовская установка. Серьёзная новость. Моджахеды называют её «Бим» (По нашей армейской терминологии «БМ» — боевая машина).

А ночью снова выходим на засаду. Недалеко от нашей двадцать второй заставы. Так хочется заехать на родной Тотахан, но наши желания не всегда исполняются. Комбат просит осмотреть плато и кяризы на предмет подготовки духов к пускам реактивных снарядов. Моджахеды запускают их с камней, особой сложности в этом нет. Но доставка боеприпасов занятие довольно хлопотное и заметное. С этим то мы и боремся.

Под двадцать второй заставой встречаю наших старых знакомых, третью разведывательно-десантную роту. Около часа болтаем с Рашидом Исламгалиевым (ротным), Семеном (его замом), Серёгой Иноземцевым (командиром взвода), Васей (техником), Валерой (арткорректировщиком) и Юрой (сапером). Они давно приглашают меня к себе на место замкомроты. Знают, что Игорь Гук был моим однокурсником. Третья рота давно стала мне родной. Мы и в операциях уже несколько раз были вместе. А после последней, они вообще считают меня своим добрым ангелом-хранителем. И очень удивляются, что я не соглашаюсь. Как я могу объяснить им, что у меня совсем другая задача. Я — почтальон Печкин. Моя задача — носить письма от Шафи на Тотахан. И обратно. Командую разведвзводом я лишь по счастливому недоразумению.

Ребята ночью тоже уходят на засаду. К подножию горы Гагаргар (Отм. 2326). Далековато. Моя засада — у кишлака Чашмайи-Харути. Так я же не дивизионный разведбат!

Перед самым рассветом мы возвращаемся к своей броне. Под двадцать вторую заставу. У Корнилы опять чрезвычайное происшествие. Какой-то боец баловался с запалом от гранаты, в результате изуродовал кисть руки. Мои разведчики оказывают ему первую медицинскую помощь.

Корнила докладывает о происшедшем в батальон. Просит меня подойти к радиостанции. На связи комбат.

— Что думаешь, разведчик, нужно его везти в госпиталь?

Прекрасно понимаю, чем вызван этот вопрос. За потери с командиров всегда спрашивают по полной программе. И тем более, за травмы полученные при неосторожном обращении с оружием. Но сейчас уже думать поздно, бойца нужно срочно везти в медсанбат. Захватываем его с собой.

После медсанбата возвращаемся на КП батальона. Но отдохнуть не получается. Комбат приказывает выделить одно отделение для сопровождения колонны на седьмую и двадцать первую заставы. А самому с двумя отделениями выехать к хребту Зингар. Там нужно что-то забрать. Уточняю что? Несколько переносных зенитно-ракетных комплексов «Стингер». Оказывается, в одной из пещер дехкане кишлака Калайи-Девана случайно на них наткнулись. Рядом с комбатом стоят два афганца. Они-то и должны показать дорогу.

Но что-то здесь не так. Неделю назад по всем разведподразделениям прошла информация, что командир первого подразделения, взявшего «Стингер» — получит звезду Героя Советского Союза. До этого душманы обычно использовали более дешевые английские «Блоупайпы». Англичане снимали эти ракетные комплексы с вооружения, как устаревшие, и довольно охотно спихивали их афганским моджахедам.

Стингеры были новинкой. Современной и довольно грозной. Понятно, что наше командование было заинтересовано в их захвате. Не думаю, что это было вызвано заботой о наших летчиках. Но зато давало возможность показать всему миру, что ряд зарубежных стран (В частности одна — со звездно-полосатым флагом) не прекращают вмешиваться во внутренние дела Афганистана.

Тогда я еще не знал, что первые Стингеры перевозились в Афганистан как настоящие драгоценности и хорошо охранялись. Но одно я знал точно, звезду Героя нельзя получить за погрузочно-разгрузочные работы. За то, что ты съездил по указанному адресу, забрал там парочку Стингеров и привез их на КП батальона. К сожалению, комбат о таких мелочах не задумывался. Возможно, мысленно он уже примерял на свой китель золотую звездочку.