Совсем другое небо (сборник)

— Рашка-а-а! — закричал я, но никто не отозвался. — Паве-е-ел! — тщетно продолжал я кричать, а потом подумал: «Вероятно, он далеко отсюда. Его парашют был километрах в двух от меня, а потом, видимо, его еще больше отнесло ветром. Но я должен его найти. Что, если… он где-нибудь висит без сознания? Ведь если я не найду его, он замерзнет!..»

Я попытался бежать, но это было смешно. Глубокий снег сразу же парализовал мои движения, но я не сдавался — шел и шел дальше, опираясь на палку. Так было легче. Лес становился гуще и темнее. Я колотил палкой по деревьям, кричал, ревел до хрипоты, но в ответ мне лишь шумели высокие вершины деревьев. Опушка леса осталась далеко позади, по спине у меня текли теплые струйки пота. Я, как безумный, шел вперед, выжимая из организма последние силы. Еще… еще… Пока, наконец, не остановился и не упал в снег.

Только теперь мне стало ясно, что Рашку я не найду и дальнейший путь в глубокий лес означает гибель. Я содрогнулся при мысли о смерти, но положение, в котором я очутился, ничего другого не предвещало. Если я не соберусь, если ничего не сделаю — конец будет один. А сделать что-нибудь означало спасти себя.

«А как же Павел?» — вопрошал внутренний голос, и я не удивился, что называю Рашку по имени, а не по фамилии. Ведь если б я неожиданно увидел его, то сразу бы бросился к нему и назвал бы его не иначе как Павличеком, и потащил бы к срубу хоть на спине…

«Сруб, сруб!.. Назад! — раздался во мне собственный голос. — Только назад!» Я перевернулся на спину и потихоньку сел. Надо мной качались вершины сосен, шум деревьев усиливался…

«Ничего не поделаешь! — кричал во мне тот же голос. — Каждый поймет, что ты тут бессилен. Теперь ты должен подумать о себе…» Я сделал несколько шагов назад. Все это казалось мне ужасным и не только потому, что один мог спастись, а другой — нет. Мысленно я оправдывал себя: «Если б я знал точно, где Рашка находится, я бы шел к нему весь день и всю ночь. Может, он находится сейчас в лучшем положении, чем я? А может, и нет. Кто знает? Но я не знаю, где он, и потому могу погибнуть сам. Я должен идти назад. Назад!..»

С палкой в руке я зашагал гораздо быстрее. Чувство бессилия, охватившее меня минуту назад, прошло. Я снова действовал, двигался, делал что-то важное, и в руке у меня была толстая ветка. Обыкновенный кусок дерева, которым я выбью ставни, может разобью и окно, но все равно я туда проникну. Должен проникнуть.

Подойдя к дому, я опустился от усталости на первую ступеньку. Изо рта у меня валил пар. Воображение нарисовало пар, вырывающийся из котелка. Я даже почувствовал запах. «Я голоден, вот оно что. Я страшно хочу есть и пить…»

Я взял немного снега и положил его в рот. Он был безвкусным и обжигал рот. Потом я поднял голову и остановил свой взгляд на филенчатой двери, которая мне показалась гораздо слабее, чем оконные ставни. Я поднялся, взял толстую ветку в обе руки и начал бить в казавшуюся мне слабой доску. Снова и снова ударял я по ней, пока не разорвал себе перчатки и не поранил руки. Даже шлем, который я, к счастью, хорошо закрепил в «миге» и который во время катапультирования не сорвало, теперь свалился на пол.

Наконец я проделал достаточно большое отверстие в двери, чтобы сквозь него проникнуть внутрь. Оттуда потянуло плесенью и спертым воздухом, но я упрямо продирался сквозь дыру. Во тьме передо мной что-то тускло блестело. Я выпрямился и осторожно пошел вперед. Шагать по твердому дощатому полу показалось необыкновенно легко. Потом я увидел перед собой печку. Это была большая старая печка с духовкой и чугунной плитой.

Я начал шарить по ней рукой. У трубы что-то зашуршало. Спички! Одна, две, три!..

Я стащил зубами перчатки. В разгоряченных руках пульсировала кровь. Меня охватило волнение. Вытащив одну спичку, я чиркнул — ничего не получилось. Чиркнул снова — спичка сломалась. Я взял другую — и опять ничего не вышло. «Это конец, они отсырели», — мелькнуло в голове. Я подошел к дырке в двери, и через некоторое время снова направился к печке, уже повеселевший.

«Дурак!» — мысленно обругал я себя. Оказывается, я держал их не тем концом.

Я сел на пол, перевернул спичку и чиркнул ею о коробок. Раздался сухой треск — и спичка загорелась. Я громко засмеялся от радости, будто нашел клад. Собственно, это и был клад. «Как только выпутаюсь из этой истории — а я в этом ни минуты не сомневался, — то расскажу всем, какое грандиозное открытие этот обыкновенный кусочек дерева, покрытый серой…» Я снова чиркнул, и приятное тепло пахнуло мне в лицо. Потом встал и открыл ближайшее к двери окошко. В помещение проник мутный холодный свет. Я начал осматриваться. У стен в два яруса стояли железные армейские кровати, на которых лежали соломенные матрацы без одеял. Посреди помещения красовался длинный дубовый стол, а сзади, в углу, находилась печка — первый предмет, который я увидел и который вселил в меня надежду. Около нее стояло эмалированное ведро. Я нашел в нем кучу старых газет. Вдоль стены по направлению к двери тянулся штабель дров.

— Какая же добрая душа это сделала? — проговорил я и вздохнул с облегчением.

Теперь сложившаяся ситуация уже не представлялась мне такой угрожающей. Я уже думал о том, что для современной цивилизации с ее техническими средствами спасти человека — сущая чепуха. Я посмотрел на шкаф, надеясь найти в нем консервы, сахар и чай, но ничего подобного там не оказалось. Видимо, лесорубы не оставляли здесь никаких продуктов.

В моей ситуации, однако, и то, что я обнаружил, значило очень много. У меня была крыша над головой! «Чтобы утолить жажду, подогрею в ведре снег, а голод как-нибудь выдержу… — думал я. — Сколько дней человек может прожить без еды? Три? Неделю? Меня завтра же найдут, а может, уже и сегодня…»

Я вернулся к окну. Солнце, большое и оранжевое, постепенно угасало, но было еще достаточно времени, чтобы что-нибудь предпринять для моего спасения.

Меня передернуло от холода. Это была первая его атака, суровая и жестокая, пронизывающая, как острая боль. Зубы мои застучали, и я долго не мог унять эту противную дрожь.

«Надо затопить!» — решил я и сделал это быстро, но так же быстро понял, что печка не даст много тепла, что она предназначена только для приготовления пищи, а не для обогрева. Когда я еще раз открыл скрипучую дверку, чтобы положить в топку высохшие белые поленья, вдали послышался шум авиационного мотора. Я вскочил на ноги и быстро пролез сквозь дыру в двери. Далеко от меня над бесконечным лесом двигалась черная точка. Она то опускалась, то поднималась, поворачивала то вправо, то влево, а потом, описав большую дугу, стала приближаться. Я быстро возвратился в дом и вытащил из печки самое большое горящее полено. Присыпав его немного снегом, чтобы было больше дыму, я стал размахивать этой чадящей дубинкой в надежде, что пилот, удаленный отсюда на пять-шесть километров, все-таки увидит меня.

Это было бессмысленно. Я бросил горящее полено на землю, принес дров потоньше и горсть соломы, а когда они загорелись, вновь посыпал их снегом. Дым получился густой, серый. Он поднимался почти вертикально, так как ветер в это время стих.

Самолет гудел далеко от меня, а когда он по широкой дуге начал вновь приближаться, я опять протиснулся сквозь дыру в помещение и набил в печку соломы, чтобы как-то заглушить огонь и вызвать дым. В лицо мне ударило едкое облако, но через мгновение огонь разгорелся еще сильнее.

Все напрасно. Я опять выскочил наружу, и, когда «миг» летел по направлению ко мне и сделал крен, так что пилот мог бы меня увидеть, я чиркнул спичкой и сунул ее в открытую коробку, где лежали остальные спички. В моей руке с шипением вспыхнул маленький фейерверк и, прежде чем я успел бросить его вверх, погас.

«Вот идиот, что я делаю? Но почему этот болван летает только над лесом? Неужели он надеется в этих сумерках сквозь заснеженные верхушки елей увидеть парашют? Для этого он должен быть разве что оранжевым!..» — сердито раздумывал я.

— Лети сюда! Сюда! — заорал я во всю мощь своих легких, но «миг» уже стал набирать высоту, и через несколько секунд шум от его двигателя затих. Пилот, видимо, уже не хотел рисковать, летая в сгущавшихся сумерках на малой высоте, а может, получил приказ от руководителя полетов вернуться назад.