Совсем другое небо (сборник)

Мы стартовали, и Рашка взял курс на Поляну. В этом районе мы совершали учебные полеты. Заснеженные горы сверху казались сказочно красивыми. Когда мы прибыли в нужный район, я спокойно сказал:

— Все в порядке! Начинай.

Я подтянул ремни и стал контролировать работу своего пилота. Все шло хорошо. Его маневры были плавными, без излишних перегрузок, рывков и дерганий ручки управления, движения — скоординированными. Мысленно я уже поставил ему оценку и начал позевывать, глядя на голубоватые конусообразные вершины. За день полета они мне уже порядком надоели.

Неожиданно что-то заставило меня напрячь слух, после чего я сразу посмотрел на прибор, показывающий обороты двигателя. Обороты падали. Я моментально взял управление на себя и перевел самолет в горизонтальное положение. Установив направление и высоту, левой рукой подвинул ручку газа вперед. Но обороты продолжали падать.

«Спокойно!» — мысленно сказал я сам себе, но мой голос прозвучал несколько нервозно, когда я отдал приказ:

— Включи изолирующий вентиль!

— Включен, — через несколько секунд раздался в моих ушах голос Рашки.

Я снова вперил взгляд в тахометр. Обороты падали!

«Высотомер!» Мои глаза быстро побежали по приборам. Сейчас я уже не могу точно сказать, была ли тогда высота более трех тысяч метров, на которой вентиль включать запрещалось, но только мотор явно начал давать перебои, и время сжалось в быстрые операции, от которых зависела жизнь. Скорость 400 и…

— Катапультироваться! — сказал я Рашке и, подтянув ноги, поставил их на ступени катапультного сиденья.

— Понял! — прозвучал голос Рашки в моих наушниках.

Действовал почти автоматически: сбросить фонарь, взяться всеми пальцами за ручки катапультного сиденья. Ба-бах! И я уже снаружи. Мощный пиропатрон, взорвавшийся подо мной, выбросил меня вместе с сиденьем из самолета. Очнулся я быстро и раскрыл парашют раньше, чем это сделал автоматический прибор. И сразу услышал шум воздуха: недалеко от меня падало на землю сиденье.

Я посмотрел наверх. Надо мной шелестел белый купол, находясь под которым я беззаботно спускался на землю.

«Рашка, где он?» — мелькнуло в голове. Я осмотрелся. Его парашют покачивался примерно в двух километрах от меня. Я вздохнул с облегчением. Живы!

Но именно в эту минуту я почувствовал в ногах, от самых ступней до колен, острую боль. Подняв ноги поближе к лицу, я начал их рассматривать, хотя это нарушало балансировку. Лямки парашюта высоко задрали штанины моего комбинезона, и теперь у меня перед глазами светились белые голени ног. Мороз вгрызался в них, будто острый нож в дерево.

Однако у меня не было времени раздумывать, что на мне надето и что следовало бы надеть. Я взглянул вниз. До толстой белой перины мне оставалось пролететь примерно полторы тысячи метров. Я осмотрел местность, и лицо мое застыло больше от страха, чем от мороза. До ближайшей деревни было километров восемнадцать, а может, и все двадцать. Впрочем, какая разница. В туфлях, силоновых носках, легком комбинезоне, под которым были только тренировочный костюм и тонкий пуловер, мне туда никогда не добраться…

Я посмотрел вертикально вниз — вот оно, спасение! Прямо подо мной обозначилась квадратная вырубка, посреди которой стоял дом. Я начал искать глазами Рашку, но тот уже исчез в долине. Ветер сносил меня к опушке леса, где росли высокие ели. Я начал тянуть за стропы и надежде изменить направление. Несколько раз они выскальзывали у меня из рук, причиняя нестерпимую боль в ладонях. Потом выскользнувшая стропа рассекла мне перчатку, в результате на руке образовалась длинная кровавая мозоль. Но я не сдавался, хотя все мои попытки были тщетными. Парашют нес меня на темные вершины деревьев, а ветер, острый как бритва, обшаривал меня со всех сторон, как преступника. Его ледяные порывы грозили неминуемой гибелью.

Но это было только начало.

Через мгновение я инстинктивно прижал ноги к телу, закрыл лицо локтями и приготовился к встрече с деревьями.

В момент удара об дерево раздался сухой треск. Одна из толстых ветвей сильно ударила мне по ноге. За шиворот посыпались снег и хвоя. Через секунду полет между ветками после сильного рывка неожиданно оборвался. Я открыл глаза и пошевелил руками и ногами. Никакой боли я не чувствовал, только пощипывал мороз.

«Все в порядке! Парашют зацепился за Дерево», — отметил я и привычным движением хотел разомкнуть замок парашюта, но, к счастью, взглянул перед этим вниз. Рука моя остановилась на полпути: я висел метрах в восьми — десяти над сугробами и подо мной было еще несколько толстых веток. Если бы во время падения я на них налетел, то они непременно бы выдержали, но я — едва ли. Мне ничего не оставалось делать, как добраться до ствола, освободиться от парашюта и слезть на ветку, расположенную ниже.

Это мне удалось только после пятой попытки, причем я страшно вспотел и хотел только одного — стащить с себя всю одежду и прыгнуть в белую холодную массу подо мной. Я с минуту посидел на последней ветке и прыгнул примерно с четырех метров, надеясь, что под снегом не окажется ни пня, о который я мог бы вывихнуть ногу, ни сучка, который пропорол бы мне ступню.

Все в порядке!

Снег был мягкий, и с минуту я оставался без движения, погруженный по пояс в эту холодную массу. Потом посмотрел на часы. Со времени катапультирования прошло примерно семь минут. Я уже был на земле, правда далеко от людей, на поляне, заваленной снегом, и начинал потихоньку мерзнуть в своем летнем комбинезоне.

«Куда же упал «миг»? Техники будут искать его, чтобы спасти хотя бы мотор. Собственно… теперь уже материал, из которого он сделан. Они будут все равно его искать…» — лихорадочно размышлял я, и вдруг до меня дошло, что главный-то вопрос в другом: «Как будут искать нас?..»

Здесь я понял, что допустил еще одну ошибку. Перед тем как покинуть самолет, я ни слова не сказал руководителю полетов — ни о нашем местоположении, ни о решении катапультироваться. Совершенно ничего!

«Достанется же мне, если я выпутаюсь из этой ситуации!» Это «если» вывело меня из состояния оцепенения, которое в ту минуту было очень приятным. Я чувствовал усталость, мне хотелось спать, но именно в этом и таилась опасность. Я выкарабкался из сугроба и буквально по-пластунски дополз до опушки леса. Дом, у которого я хотел приземлиться, находился от меня примерно в километре. Я направился к нему, но, едва я перенес тяжесть тела на одну ногу, как снег подо мной хрустнул и я вновь погрузился в него по колено. Другого выбора не было: я поднимал ноги из белой рыхлой массы и снова и снова проваливался в нее, теряя равновесие и падая то на живот, то на спину или на бок. Со стороны могло показаться, что я тону либо основательно выпил. Холода я не чувствовал, мне было даже жарко. Я весь пылал огнем, и какой-то несчастный километр казался мне бесконечным. Наконец я прошел его.

Дом был деревянный. Собственно, это был большой сруб, в котором летом жили лесорубы. Я был глубоко разочарован. Оконца и дверь были крепко заколочены. Несколько раз я тщетно пытался открыть дверь, потом отошел немного, разбежался и ударил в нее плечом. Плечо у меня заныло от боли, но дверь даже не шелохнулась.

В эту минуту я подумал, что мне особо и не хочется попадать в этот дом, что сначала надо найти Рашку, а потом уж вернуться сюда. «Почему же я шел сначала сюда?.. А может, я хотел сначала открыть, а потом искать Рашку?..» Я находился в замешательстве.

Что же делать? Я пнул туфлей в шероховатое бревно так, что поморщился от боли, и повернулся к лесу. «Я должен найти Рашку, это мой долг. Долг человека и друга…»

Я спустился по ступенькам и по своим следам направился к высоким елям. Ветер бросал мне в лицо колючую снежную пыль. Лес встретил меня грозным шумом и сумраком. Там было теплее, и ветер не бросал мне уже снег в лицо. Под елью, за которую зацепился мой парашют, я нашел толстую, почти без сучьев ветку. Очевидно, я сломал ее ногами. Я поднял ветку и ударил ею по стволу дерева. Удар прозвучал как выстрел.