Хмара

Взрыв общего смеха покрыл ее слова. Громче и дольше других смеялись Орлов и Нюся Лущик. Они знали щепетильную честность Наташи, и ее обещание «украсть» приемник никак не вязалось с самой Наташей, наивной и доверчивой.

Наташа принялась оправдываться: интересы дела, дескать, заставляют идти на это. Ей со смехом кричали:

— Воруй, пока трамваи ходят!..

— Так и записать в протокол…

Не договорив, Наташа села и уткнула раскрасневшееся лицо в ладони.

Орлов взял слово и предложил, чтобы вновь принимаемых в организацию рекомендовали по крайней мере двое товарищей.

— Кого зря — так не годится, — небрежно зачесывая пятерней чуб, говорил он. — Осторожно подбирать людей, иначе на предателей нарвемся. Один может ошибиться, а если двое — гарантии куда больше.

— Так мы до Нового года и десяти человек не наберем, — бросила реплику Зоя.

— Нет, Зоя, — покачал головой Никифор. — Осторожность — вещь неплохая. Орлов прав. Давайте-ка сейчас прикинем, кого бы мы могли принять в организацию в ближайшее время.

Несколько минут каждый обдумывал кандидатуры. Первой по-ученически подняла руку Зоя.

— Я предлагаю Семена Берова. Он работает в слесарной мастерской. Пленный. Из Киева.

— Ты хорошо знаешь того Семена? — ехидно спросил Орлов.

— А что?

— Попов, который с ним работает, говорит, что Беров — полицейский блюдолиз, продаст ни за грош. Каково? Вот так одна и поручилась бы за своего Семена!..

— Он такой же мой, как и твой, — обиделась Зоя, заливаясь румянцем.

— Кто может что-либо сказать о Берове? — спросил Никифор. — Никто? В таком случае придется воздержаться. А вам, Зоя, надо хорошенько разузнать о нем, ладно?

Зоя пробормотала, что согласна.

Сразу две кандидатуры выдвинула Наташа — Анку Стрельцову и Лиду Белову. Маленькое сомнение возникло насчет Лиды.

— Семен Беров — муж Лиды, — напомнила Нюся.

— Так они разошлись давно! — заступилась Наташа. Анку и Лиду с общего согласия записали кандидатами.

— Когда будете беседовать с Беловой, предупредите, что ее бывший муж якшается с полицаями, — сказал Никифор.

Килю Тяжлову и Лену Маслову предложила Лущик. Килю и ее брата Андрея, работающего делопроизводителем в больнице, знали Петя Орлов и Наташа. Поэтому Тяжловых зачислили кандидатами единогласно. Маслову, поскольку рекомендовала ее одна лишь Нюся Лущик, поручили дополнительно проверить Никифору.

— Смотрите-ка. — подытожил Никифор, — с Масловой уже одиннадцать человек набирается. Неплохо для начала, а?

Все негромко и дружно рассмеялись.

— Только вот как назвать нашу организацию? — Нюся Лущик обвела взглядом товарищей.

— Очень просто: Знаменская подпольная организация ЛКСМУ.

— А Дарья Даниловна? Какая же она комсомолка! Выходит, мы только комсомольцев будем принимать? А остальным отказывать?..

— Тише, товарищи, — постучал Никифор. Когда страсти утихли, он сказал:-В селе не осталось ни одного партийца, поэтому ядром подпольной организации должны стать комсомольцы. А принимать мы будем каждого желающего, каждого патриота.

— Давайте назовем так: подпольная организация патриотов!

— Не подпольная, а добровольная! Что подпольная, это ясно. Подчеркнуть надо: добровольная…

В конце концов решили именовать себя Добровольной Организацией Патриотов, сокращенно — ДОП.

Так, в ночь с 17 на 18 августа в глубинах оккупированной территории родился новый боевой отряд. Примерно в это же время на другом берегу Днепра, в городе Никополе, возникла другая подпольная молодежная организация, во главе которой встала бесстрашная девушка, недавняя десятиклассница Лида Назаренко.

И во многих городах и селах Приднепровья в то лето возникали группы и организации, ставившие себе целью борьбу против иноземных захватчиков. Отчеты о деятельности этих групп и организаций, написанные после войны, составили толстые тома.

Но 17 августа 1942 года никто из членов ДОПа не знал об этом и не мог знать. Им казалось, что они одни выступают с горящим факелом свободы в глухом лесу бесправия, и сердца их замирали от гордости и тревоги.

Расходились на рассвете. Уносили с собой текст первой листовки, сочиненный сообща.

14. ОТЧИЗНЫ РАДИ

Вечерами сельскую тишину будоражил гул немецких грузовиков. Тяжелые большегрузые машины из окружного военно-хозяйственного управления объезжали тока и подчистую забирали дневной намолот зерна. По указанию Раевского руководители сельхозобщин объясняли народу военизированный грабеж необходимостью выполнять поставки.

— Так ведь, граждане-господа, — успокаивал людей лысоватый Крушина, — оно и при Советской власти мы хлеб в госпоставку возили! Ну и сейчас так: заберут немцы свою долю, а остальное зерно — на трудодни. Как прежде! Точь-в-точь, как прежде, вот увидите…

Слушали Крушину и помалкивали. Возражать или высказывать сомнения — ни-ни, боже мой! Круто при новых порядках расправлялись с недовольными.

На Красной улице машины выдавили в супеси широкую колею, испещренную рубцами шин. Семен с профессиональным интересом бывшего шофера разглядывал разлапистые следы. Судя по отпечаткам, покрышки были необыкновенно толстыми, куда толще «зисовских», так что гвозди или обрезки железа на дороге — бич всех шоферов — едва ли им страшны.

«А впрочем, можно проверить», — усмехаясь, подумал Семен. В мастерской он скрутил из толстой проволоки несколько «ежей» с острыми концами и ночью разбросал их по машинным колеям, присыпав песком и сухим конским навозом. В следующий вечер на этом месте пропороли баллоны два немецких грузовика. Возвращаясь с работы, Семен наблюдал, как немцы-шоферы клеили резину, а унтер-офицер, сопровождавший машины, вертел перед носом у Раевского сплющенными «ежами».

Утром в слесарной мастерской полицаи произвели обыск. Искали восьмимиллиметровую проволоку, из которой были сделаны «ежи». Перерыли весь железный хлам, ползали по земле у тисков в поисках обрезков. Пока трое полицаев обшаривали мастерскую, Попов, Беров и Миша Мельников стояли у входных дверей.

— Да хоть скажите, что сам надо? — волновался Попов.

— Молчи, шалава! — погрозил ему полицейский сержант Феодосий Логвинов.

Попов проглотил слюну и умолк. Щека у него нервически подергивалась. Миша испуганно вертел круглой, как арбуз, головой. А Семен, прислонившись плечом к стене, с холодным вниманием наблюдал за поисками. Он догадывался, что ищут полицаи, и понимал, что не сдобровать, если обнаружат восьмимиллиметровую проволоку. Но найдут ее или нет, он не знал. Позавчера поднял кусок такой проволоки в углу, в куче хлама, разрубил его на несколько частей, заточил концы и каждые два отрезка скрутил в «еж». Обрезков, кажется, не оставалось, но точно не помнил.

Только сейчас осознал Семен, как неосмотрительно поступил. Глупее некуда, если он влипнет со своими «ежами»! Добро бы мину подкинул, а то «еж»! Мальчишеская забава, и ничего больше. А найдут обрезок — и наверняка расстрел.

Кусок проволоки, использованный Семеном, по чистой случайности оказался в мастерской единственным. Перепачканные в ржавчине и паутине полицаи собрались у двери с пустыми руками. Феодосий Логвинов сунул Попову, как самому старшему, расплющенный «еж» и спросил:

— Твоя работа?

Попов, удивленно тараща глаза, рассматривал металлический скруток.

— Отвечай швыдче, хрыч старый! — крикнул Феодосий. Он теперь рассчитывал взять на испуг: авось, мол, проговорятся.

Выслушав сбивчивые речи всех троих слесарей, которые громко изумлялись и божились, что в глаза не видели такой штуки, Феодосий завернул «ежа» в бумагу, вложил сверток в полевую сумку и сделал знак своим подчиненным: пошли, дескать. Уже за дверьми, чуя спиною насмешливые взгляды, он обернулся и пригрозил:

— Вы у меня смотрите, сволочи! Запримечу чего, так!..

Когда полицаи отошли за несколько хат. Миша с хитрым видом сказал:

— А я знаю, чего они показывали! И что шукали — знаю.