Твои, Отечество, сыны

Командарм наш план утвердил, но внес поправку: демонстративные действия начать не в 20, а в 22 часа, когда солдаты противника будут ужинать или укладываться спать, а главные наши силы вступят в действие в пять часов утра, — к этому времени гитлеровцы порядочно измотаются и устанут.

Почти все офицеры штаба ушли в подразделения, а я с адъютантом Шевченко и политруком Ржечуком решил посмотреть, как обстоят дела в 16-м полку, побывать в его батальонах и ротах, побеседовать с офицерами и бойцами.

Командир 16-го стрелкового полка Чернов — молодой, высокий блондин, с веселым, жизнерадостным взглядом серых глаз, — встал в струнку и четко доложил, что полк готовится к ночной операции. Он развернул передо мною план города с отметками огневых позиций артиллерии и минометов противника. Начальник полковой разведки, лейтенант Яровой, подробно указал расположение огневых средств противника, вплоть до отдельных пулеметов.

Мы вместе прошли в батальон и в роты. Здесь чувствовалось, что солдаты готовятся к серьезному бою. Есть множество неуловимых примет, по которым легко определить эту готовность, и, пожалуй, самая верная из них — внутренняя сосредоточенность солдата.

В одной из рот пожилой веселый солдат сказал:

— Крепко этой ночью, товарищ полковник, стукнем фашиста!

Я насторожился:

— А почему вы думаете, что именно этой ночью?

Солдат широко улыбнулся, подмигнул товарищам:

— Опыт имеется, товарищ полковник! Неспроста мы так старательно все подгоняем да примериваем. Каждому понятно, не на танцульки собираемся — в бой.

— А если это секрет?

— Ясно, что секрет, товарищ полковник! Немец ежели узнает, каналья, — все пропало. Только мы-то ему не скажем, нам это не интерес!..

Солдаты засмеялись.

— Верно, Кремежный, нам это первая оплеуха! Пускай лучше фрицам она достанется!

Я проверил оружие: винтовки, автоматы, противотанковые ружья, пулеметы, минометы, гранаты и противотанковую артиллерию. Все оказалось в образцовом порядке. Воины из батальона капитана Наумова не впервые готовились к бою и участвовали в атаках: они были уверены в успехе.

Отлично обстояли дела и в соседнем 283-м полку. Здесь была создана группа для захвата немецкого штаба в деревне Становое. Возглавили эту группу политрук Крюков и капитан Харитонов — смелые, боевые офицеры. Улицы города, кварталы, даже отдельные дома были распределены между ротами и взводами…

Фронтовики помнят, конечно, час перед боем, как глубока и многозначительна у переднего края настороженная, нерушимая тишина.

Я долго стоял у землянки, слушая тишину, которую, казалось, нисколько не нарушали дальние громы артиллерии.

Плотный, тяжелый дым стлался над руинами Тима, вспыхивал и отсвечивал гневными отблесками огня.

В штабной землянке, вырытой под откосом, освещенной гильзой из-под снаряда, сплющенной и заправленной керосином, тоже было тихо, — ни возгласа, ни знакомого телефонного звонка.

Стрелка часов медленно подползала к десяти. Скоро начало… Темная беззвездная ночь навалилась на город, и даже высокие всплески пожаров не могли ее разогнать. Но вот из землянки донесся голос Борисова:

— Время, товарищ полковник.

Я еще раз взглянул на часы: да, время.

— Ракеты!..

Три красные ракеты взметнулись в небо и, казалось, запутались в низких тучах. По полю, по притихшим строениям Тима плеснул багровый, волнистый свет. Это был сигнал к десятиминутному артиллерийскому огневому налету и одновременно к атаке северо-восточной окраины города… Загромыхали, заревели наши батареи, и, словно в ответ им, посыпалась частая пулеметная дробь.

— Слышите, товарищ полковник?! — стараясь перекричать артиллерийские залпы, докладывал начальник связи Кастюрин. — Это бойцы 96-го полка и специальные группы приступили к выполнению боевой задачи…

— Свяжите меня с командиром. Только побыстрее…

Мне ответил связист полка Лапидус:

— Полк ведет бой… Взяты пленные. Командир сейчас в бою…

Слышимость была отвратительная, и я понял только одно, что пленных нет возможности доставить в штаб дивизии, они до чертиков пьяны, даже не могут говорить. Единственное, что удалось у них выяснить: причину пьянки. Оказывается, они отмечали день рождения своего командира Ганса Миллера и налакались трофейной водки свыше всяких мер. Этот Ганс все же пытался оказать сопротивление, но кто-то из бойцов стукнул его прикладом, и злополучный именинник больше не встал…

Через несколько минут Лапидус позвонил сам.

— Товарищ полковник, от пленных удалось добиться, что вчера вечером в город прибыл полк моторизованной пехоты из другой дивизии…

Я уже знал это. Значит, данные нашей разведки подтвердились, и, очевидно, танки противника покинули город… Стрелка на моих часах приближалась к пяти утра. Как все же быстро пронеслась ночь! Мне сообщили, что бойцы первого эшелона полков готовы к штурму. Командир артиллерийской бригады Игнатов дал команду на открытие огня… Ну, братцы, дело теперь зашевелилось! Была бы раньше в нашей десантной бригаде такая артиллерия, гитлеровцы не теснили бы нас и не наступали на пятки.

Кроме тяжелой армейской артиллерии, огонь открыла дивизионная и полковая. Захлопали минометы… И что это? «Катюша»!.. Огромные огненные плети взметнулись и опустились в расположении врага. Какая сокрушительная силища! Длинный, хвостатый клубок пламени с гулом и скрежетом взмывает в небо и, стремительно описав траекторию, рушится на боевые порядки гитлеровцев. Бойцы не могут сдержать своего восторга. Откуда-то издали слышится ликующий крик… Да и офицеры штаба готовы пуститься в пляс. До чего же грандиозное и устрашающее это зрелище — залп гвардейских минометов!

Я уверен, что весь личный состав дивизии никогда еще не наблюдал такого массированного сокрушающего огня. Стоп, всякие там клейсты и гудерианы! Вы слишком долго пикировали на нас и утюжили нас танками. Залпы «катюши» охладят ваш пыл, выковырнут вас из танков и из самых глубоких щелей, заставят не только пятиться — нет, драпать!

Со стороны деревни Становое донеслась частая ружейно-пулеметная стрельба; вскоре она слилась в сплошной звенящий шум, будто кто-то близко, в землянке, сыпал горох на лист железа… В темени ночи деревни не было видно, сколько ни вглядывайся — ни проблеска, ни огонька. Но вот на окраине полыхнуло бурное белое пламя. Я знал от разведчиков, что гитлеровцы сосредоточили там несколько десятков автомашин, крытых брезентом. Сначала наша разведка полагала, что эти машины гружены награбленным добром. Теперь стало ясно: это взрывались и горели бочки с бензином.

Специально созданные группы десантников из 283-го полка добрались до автоколонны противника. Пламя было настолько ярким и высоким, что даже здесь, у штабной землянки, стало светлей. А пожар полыхал и разгорался все яростней и неудержимей, и словно из его раскаленного добела горнила доносились то очереди автоматов, то разрывы ручных гранат…

Теперь почти непрерывно звонил телефон. Командиры полков докладывали, что их подразделения ворвались в город и ведут уличные бои.

Начальник штаба посмеивался, потирал руки и рассуждал вслух:

— Самый верный признак успеха — это когда звонят снизу, из частей, когда командиры полков или комиссары сами ищут вас, Александр Ильич, или меня и торопятся доложить: вот как, мол, мы организовали бой… Здорово! Мы уже ворвались в город! А если дела в полку неважны и поставленная задача не выполняется, тогда подчиненные на твой звонок ответят, что командир-де только что ушел в низы…

В землянку вошел Иван Самойлович Грушецкий:

— Как будто неплохо идут дела, товарищи? Я верю: взять город мы возьмем, но удержать его будет труднее. Утром фашисты, конечно, предпримут контратаки. Город им нужен. Здесь узел грунтовых и шоссейных дорог. Важно, чтобы полки закрепились на достигнутых рубежах. Поэтому в инженерном отделе армии нужно немедленно истребовать противотанковые и противопехотные заграждения.

Я кивнул Борисову.