Трудный переход

Григорий не спит. Не потому, что проезжают неспокойную зону, он почему-то был уверен, что на санитарный поезд никто не нападет. Нет смысла. Просто не спится. Многие не спят, переговариваются вполголоса — едут в глубокий тыл. Курят, мелькают точечки цигарок, возникают маленькие заревца.

Раненых из Григорьевой палаты эвакуировали всех, даже обожженного танкиста Мозолькова. В этот вагон с Григорием попал Алехин, а Демиденко с Мозольковым ехали через один вагон впереди. Алехин сразу обзавелся знакомым. Как ни странно, его наивные вопросы никого не смущали, на них отвечали всерьез. Алехин уже успел рассказать, что он с Байкала, что есть у него мама и две сестры. Будет проситься домой.

— А что, отпустят! — подогрел мечту Алехина пожилой солдат. — Нашего брата покалеченного сколь? Счету нет. Школы и те в лазареты передали. Отпустят тебя, парень, ибо ты уже не вояка и нечего тебе государственную койку занимать.

Сейчас Алехин тоже не спит, прислушивается — не стреляют ли? Потроха бы вытряхнуть из этих паразитов бандеровцев.

Андреев об этом не думает. У него свои мысли. Доктор Кореньков перед отъездом пришел в палату и принес рентгеновский снимок. Они оба рассматривали его на свет, и Андрей Тихонович заостренным концом карандаша показал на непонятном Григорию снимке зигзагистую темную линию и объяснил, что это не что иное, как трещина на коленной чашечке. Она требует тщательного лечения, поэтому придется Андреева эвакуировать в глубокий тыл.

Кореньков просидел у Григория полчаса, говорили о Кыштыме, и было ясно, что доктор тоскует о родном городе, о жене.

— Она дома?

— Она не могла остаться дома: люди, знающие немецкий язык в совершенстве, нужны были в этой войне, как солдаты. Анна Сергеевна в армии, переводчицей в штабе.

— Не знаете где?

— В Прибалтике. Я помню разговор на Разрезах, в балагане, той памятной осенью, да, да, отлично помню, такое не забывается. Я тогда глубоко верил, что вашему поколению выпала счастливая доля — штурмовать тайны природы и Вселенной. Мы, люди старшего поколения, смотрели на вас с величайшей надеждой. Еще бы! Вы росли уже при Советской власти и о старом знали не по опыту. Росли в романтическое время, когда на голом месте поднималась такая могучая держава, как наша. Мы вам готовили трамплин для прыжка в неизведанное. И все получилось иначе. Ваше поколение грудью заслонило Родину от нашествия фашистов, и страшно подумать, сколько ученых, исследователей, писателей, государственных деятелей погибло, не успев ничем заявить о себе. Стояли насмерть против танков, направляли горящие самолеты на боевые порядки врага, закрывали собой амбразуры дотов. Мы готовили вам одну судьбу — история распорядилась иначе.

Кореньков задумался, потер ладонью высокий лоб свой и вздохнул:

— К сожалению, у меня нет своих детей, и в этом смысле я чувствую себя одиноко.

— Вы же столько людей спасли! — растроганно проговорил Андреев, понимая волнение доктора.

— Да, да, безусловно, — рассеянно согласился он. — И то, что не дали сделать вашему поколению, сделает другое, только значительно позднее, и жаль, может быть, мне уже не придется это увидеть. Жаль.

— Еще увидите, Андрей Тихонович.

— Вряд ли. Прежде чем рваться вперед, нужно будет привести в норму нарушенное войной. И на это уйдут годы. Кажется, мы с тобой заговорились. Вернешься в Кыштым, поклонись ему от меня. Низко, по-сыновьи…

Слово в слово вспомнил Григорий сейчас этот разговор. Кореньков вышел из палаты, не оглянувшись. И близок был ему этот большой душевный человек.

Света проводила Андреева до машины, проверила, удобно ли его положили. Посмотрела ласково своими карими глазами.

— Напишите мне, а? — сказала она просительно.

— Напишу, — пообещал Григорий и улыбнулся: — Получается, как в песне: «А куда же напишу я, как я твой узнаю путь?»

Света торопливо сунула руку в карман халата и протянула ему бумажку с адресом. Когда все было готово к отъезду и шофер посигналил, давая понять, что вот-вот тронется, Григорий спросил девушку:

— На Урале была?

— Проездом.

— Понравилось?

— Я только из окошка вагона видела. А так красиво!

— Позову — приедешь?

— В гости? — встрепенулась она, хотя видно было: догадалась, почему он так спросил.

— Может, и насовсем.

Света бросила на него быстрый взгляд, признательно улыбнулась, а потом чуть кивнула головой, на миг прикрыв глаза, — приняла предложение.

Машина плавно взяла с места. Света махала рукой, ей махали все, кто ехал в машине. Но лишь один Григорий знал, что махала-то она прежде всего ему и смотрела только на него.

И осталась в польском, еще недавно незнакомом, а сейчас вроде бы даже близком и родном городе Света, нечаянно по-новому обогатившая его жизнь. И он был уверен, что они обязательно встретятся.

А поезд мчался и мчался на восток.

ЭПИЛОГ

Вот и закончилась военная биография Григория Андреева. Могут спросить: не свой ли боевой путь проследил автор в трилогии «Прорыв», «Особое задание», «Трудный переход»? Не является ли Григорий Андреев его двойником? Нет, знака равенства между ними ставить нельзя, хотя автор вложил в образ Андреева много личного и боевой путь у них совпадает: Белосток — Брянские леса — Висла.

В госпитале Григорий пролежал долго. Вещими оказались слова Петра Игонина, сказанные в Люблине:

— Пока тебя ремонтируют — и войне конец.

Вернулся Андреев в родной Кыштым, что раскинулся в синем озерном краю. На войне мечтал учить ребятишек, но жизнь распорядилась иначе — стал он журналистом.

Фамилии многих героев трилогии сохранены подлинные: Курнышев, Васенев, Ишакин, Качанов, Трусов, Малашенко.

Капитан Курнышев впоследствии командовал батальоном вместо Малашенко. Закончил войну в Берлине. Вскоре после победы прислал автору книги из Потсдама свою фотографию с такой надписью:

Потом я потерял капитана из виду и разыскал только в конце 50-х годов через Управление кадров Советской Армии. Михаил Михайлович к этому времени был уже полковником и собирался в запас. Хотел уехать в Саратов. Переписка, к сожалению, прервалась. Где сейчас Михаил Михайлович, мой командир, не знаю.

Если ему попадется книга «Особое задание», то он обнаружит одно несоответствие: встречи с женой на фронте у него не было. Она состоялась у другого капитана нашего батальона. Но считаю, что автор имел право на такое смещение, ибо трилогия — не мемуары.

Лейтенант Васенев после госпиталя уехал в Марийскую АССР. Лет через пять после войны он написал мне, рассказал, что работает фотографом. Но в дальнейшем связь с ним почему-то оборвалась. Думаю, и лейтенант не обидится на то, что автор кое-что изменил в его военной биографии.

Ишакин погиб во время подготовки прорыва на Берлин. Подорвался на мине, делая проходы в переднем крае.

Судьба Качанова неизвестна. Родом он был действительно из Вологодской области, а по профессии — шофер. Мечтал попасть в танковые войска, но по какой-то причине его туда не отпускали. Вот я и решил хотя бы в книге, но исполнить Мишкину мечту.

У доктора Коренькова настоящая фамилия Сергеев. В Кыштыме автор встречался с его женой, учительницей немецкого языка. С войны доктор не вернулся.

Еще раз хочется подчеркнуть: все три книги — это повести. Автор стремился сполна использовать особенности и преимущества этого жанра. И если говорить об Игонине, Лукине и других героях, то обязательно следует сказать: их образы собирательные. Прототипы обрастали такими чертами характера и подробностями биографий, которые приходилось заимствовать у других людей.

На Брянщине, например, не было партизанского командира по фамилии Давыдов. Зато был прославленный Герой Советского Союза Михаил Дука. Григорий Андреев и автор особое задание выполняли в его отряде. В процессе же работы пришлось привлечь много материала, который не относился к этому реально существовавшему лицу. Отсюда у командира отряда другая фамилия.