В горах Таврии

Наш штаб расположился в бывших землянках четвертого партизанского района. Знакомые, родные места.

Первым делом мы с Домниным пошли на Нижний Аппалах к заместителю командующего — начальнику третьего района Северскому и комиссару Никанорову.

Отряды третьего партизанского района формировались в основном из жителей Симферополя, Евпатории, Алушты. За плечами партизан уже был большой боевой опыт. Отряды закалились в декабрьских боях с карателями, научились партизанской тактике, бесстрашно действуя в окрестностях Симферополя под носом у немцев. Разведчицы Нина Усова, Катя Федченко проникали вплоть до немецких штабов. Северский нередко замещал командующего и руководил действиями трех районов: своего, четвертого и пятого.

Я почему-то представлял себе Северского пожилым, суровым на вид мужчиной и был крайне удивлен, когда увидел перед собой человека лет тридцати, с красивыми чертами лица.

Увидел меня и Никаноров. Он был чуть постарше Северского, в черном пальто, в костюме, ушанке. Только галош не хватало. По внешнему виду обычный мирный гражданин, каких в довоенное время можно было встретить на каждой улице, в каждом городе.

Мне не были известны подробности боевых операций третьего района, я знал только то, что о них говорил лес. Но у них учатся все. Значит, действуют они хорошо и правильно.

Встретили нас очень тепло.

— Хлебнули вы горя в пятом районе, товарищи? — Северский крепко пожал мне руку.

— Ничего, злее будем, — отшутился я, все еще рассматривая Северского и Никанорова.

— Да, уж дальше некуда. Из вас зло так и прет. Посмотрите-ка на себя, — Северский, смеясь, подал мне зеркало.

— А сколько вам лет? Наверное, пятый десяток меняете? — посочувствовал мне Никаноров.

Я сообщил, что мне нет еще и двадцати восьми.

Моряки Северского проводили нас в темную, устланную пахучим сеном землянку — партизанскую баню.

Неправду говорят, что в тяжелой обстановке не бывает счастливых и приятных минут. Мы, по крайней мере, от всей души наслаждались баней.

После бани нас ждал накрытый стол.

— За выход из кольца врага и за новые боевые успехи! — Северский поднял стопку.

— Ваши люди совершили подвиг, — сказал Никаноров, — но всякий подвиг должен иметь конечную цель. Если ваши партизаны сумеют в ближайшие дни крепко ударить по тылам врага, — это будет высшая награда им за пережитое. Это будет лучшая память погибшим.

В словах этого штатского на вид человека была твердая вера в нашу силу.

— Наши партизаны будут бить врага! — ответил Домнин.

— А пока что третий район выделяет вашим партизанам двух коров, крупу и два пуда соли, — сказал мне Северокий.

…В первые же дни Севастопольский отряд совершил нападение и уничтожил гарнизон в деревне Стиля. За севастопольцами пошли другие наши отряды. После всего пройденного, испытанного, пережитого людям казалось, что ничего уж не страшно. Главным образом этим можно объяснить проявившуюся в первые дни боевую активность района. Десятки партизанских групп смело гуляли по долинам, дорогам, врывались на окраины сел, где полным-полно было фашистов, наводили панику.

Группа партизан Севастопольского отряда на десять дней ушла ближе к фронту, чтобы отомстить врагу за товарищей, за раненых.

Дед Кравец принес сведения, что в Ялте отдыхают эсэсовцы, и Черников с десятью партизанами спустился на Южный берег.

На побережье была уже весна. Ослепительно сверкало солнце. Выдвинувшись далеко в море, темнело исполинское туловище Медведь-горы.

Через несколько дней эта группа вернулась благополучно, с трофеями. В первую минуту мы даже растерялись, пораженные необычным видом наших партизан: они стояли в строю в немецких, мышиного цвета шинелях, в сапогах, в пилотках, с наушниками.

Путаясь с непривычки в длинной шинели, ко мне подошел бородач и, пытаясь доложить по форме, громко выкрикнул:

— Товарищ начальнык, пятого району! Товарищ командир! Фу, запутався… С задания прыйшлы, побыв фашистов цилых 17 штук…

— Дай-ка я тебя расцелую, дед!

Я крепко — за всех — обнял старика. От него пахло тонкими духами.

— Фашисты, видать, холеные?

— А як жэ? Оцэ вам подаруночок, — Кравец достал из кармана флакон.

Большой путь совершили эти духи. Думал ли француз-фабрикант, что его парижская продукция окажется в кармане старого лесника и хозяина крымских лесов Федора Даниловича Кравца?

Оказалось, что группа Черникова уничтожила немцев из особой команды полевой жандармерии. Той самой, которая участвовала в карательных операциях в районе Чайного домика.

Партизаны принесли два офицерских удостоверения, 14 железных крестов, 15 автоматов, 7 пистолетов, 12 пар сапог, 10 комплектов обмундирования, а главное, карту операций на яйле.

В лесу становилось теплее. Под соснами снег сошел, стало сухо. Немного ниже нашей стоянки, под горой Демир-Капу уже виднелись черные пятна талой земли.

Однажды вечером к нам пришел Иван Максимович Бортников. Он был все такой же, разве усы стали длиннее да под глазами легли едва заметные складки.

Я усадил Ивана Максимовича рядом с собой, с радостью жал его костлявую руку.

— Что нового, старик?

— Вот читай, там и есть новое, — Иван Максимович передал мне приказ командующего.

Отряды пятого района вливались в четвертый. Мокроусов назначал меня начальником объединенного района.

— А комиссар? — сразу вырвалось у меня.

— В другой бумажке сказано.

Мартынов — комиссар Центрального штаба — отзывал Виктора Никитовича Домнина в свое распоряжение.

Новость эта меня очень опечалила. Сжился, сработался, сдружился я с Домниным.

С большой болью в сердце прощались с Виктором Домниным и другие партизаны. Для такого случая мы зарезали трофейную овцу. На столе стояли ром, вино — трофеи, принесенные партизанами из последних рейдов.

Дед Кравец сидел рядом с комиссаром. Повеселевший от рома, он что-то рассказывал.

— А здорово врешь, дед! — подзадоривали его ребята.

— А як жэ! Бильшэ всього брэшуть на вийни и на охоти. А я вроде и военный и вроде — охотник. Так мэни и брэхать до утра…

Потом пели народные украинские песни. После песен комиссар читал стихи. Хорошо он читал! С каким наслаждением мы слушали Пушкина, Лермонтова. Дед Кравец от удовольствия не находил себе места. Рот его то открывался, то закрывался. Когда же Домнин прочел строки:

— дед даже привстал.

— Хто цэ напысав, товариш комиссар? — тихо спросил он.

— Это пролетарский поэт Эдуард Багрицкий, про гражданскую войну.

— Добрэ напысав. Мабудь сам всэ пэрэжыв?

Слезы показались на глазах деда.

— Чего плачешь, старина?

— А як жэ, бачытэ, як людям трудно було устанавливать нашу Советскую власть.

Комиссар обнял деда.