Легенда-быль о Русском Капитане

— Товарищи танкисты, — проговорил капитан громко и против воли немного торжественно. — Сейчас звонил комбриг нашей сто пятьдесят пятой. Бригада жива и воюет! Полковник благодарил нас за службу. Скоро он приедет к нам. Давайте по своим машинам.

Все вскочили. «Ур-ра! — рявкнул Илюшка Наумов. — Ура, братцы!» Стены дрогнули от дружного крика. Танкисты, весело толкаясь в дверях, выскакивали из комнаты, бежали к «тридцатьчетверкам».

— Черти горластые, — восхищенно проговорил рыжий лейтенант Жуликов. — Эх, почему я не танкист!

Противник появился на дороге, когда едва-едва забрезжил рассвет. Предшествуемые мотоциклистами, шли в походном строю танки, за ними ползли бронетранспортеры с пехотой.

— Что они, не видят наших окопов? Даже не вылезают из машин… — спросил сам себя Жуликов.

— Торопятся. С ходу хотят проскочить, — надевая шлем, проговорил капитан. — Что ж, Спартак, бьем, как положено?

— Уговор дороже денег, — пробормотал в ответ лейтенант, не спуская глаз с приближающейся вражеской колонны.

Немцы не стреляли. Лязг надвигающихся танков бил по нервам. Передние машины втягивались в ложбину, сейчас они откроют свои меченные крестами борта. Вот уже застрочили пулеметы мотоциклистов, они вынесутся на бугры через минуту-другую…

— Ну, пора? — Стоя в люке, капитан зарядил ракетницу, оглянулся на Жуликова.

— Пора! — лицо Спартака побледнело, глаза стали круглыми, невидящими.

Он вытащил из кобуры пистолет и высоко поднял его. В реве танков не слышны были, а только угадывались слова грозного клича пехоты. Красная ракета, оставляя дымный след, стремительно понеслась к земле. Танки рванулись вперед. Прежде чем скрыться в люке, Николай еще раз оглянулся. Редкая цепочка красноармейцев, не заслоненных броней, открытых огню и свинцу, поспешала вслед за его машинами. Спартак, размахивая пистолетом, уверенно, уже не оборачиваясь, бежал впереди.

Немецкие танки, ныряя в кюветы, веером расползались по полю. Возле них начала дыбиться взрывами земля — это били противотанковые орудия батальона. Один танк задымил, остановился, вспыхнул другой. В перекрестье прицела перед Ермаковым заплясали белый крест, какой-то диковинный красный зверь, нарисованный рядом с ним.

— Дорощук, стой!

Выстрел, выстрел!

И крест и зверя заволокло дымом. Гори!

— Вперед, Дорощук!

Еще несколько выстрелов по мечущемуся, растерянному вражескому строю. Мотоциклистов как ветром сдуло.

— Слушай мою команду! Делай, что я!

Сейчас их танки должны повернуть!

Где пехота? Ага, бегут, проклятые!

Фашистские автоматчики, бросив свои бронетранспортеры, кидаются в кюветы, разбегаются по целине.

Выбить их оттуда, не дать окопаться. Огонь и маневр, вперед, на сближение.

— Дорощук, стоп!

Выстрел, выстрел.

— Вперед!

По башне ударил снаряд. «Ничего, наша „десяточка“ выдержала!» Кого это подбили? Оспановская «семерка».

— Кенжигул, ты меня слышишь? Выбирайтесь из машины, ребята, я вас прикрою!

Уцелевшие танкисты бегут назад. Последним ковыляет на своих кривоватых ногах прирожденного наездника Оспанов. Вот он поднял автомат, дал на бегу очередь. Упал, опять поднялся. Молодец, Оспаныч, давай к своим!

Злобно гудя моторами, отстреливаясь, немецкие танки медленно отползали к высотке. «Семерка» горела среди полдюжины полыхающих вражеских машин. Фашистская пехота выбирается из укрытий, стремительно откатывается, бестолково стреляя из автоматов.

— Батальон, слушай мою команду! Отходим к заводу. Огня не прекращать, следить за воздухом.

Лейтенанта Жуликова капитан нашел в карьере у кирпичного завода. Он жадно пил из трофейной фляги, вода текла по подбородку, лилась на измазанную глиной гимнастерку. Жуликов подал товарищу руку, словно увиделся с ним сегодня впервые. Лейтенант был и тот и не тот. Лицо его потемнело, осунулось.

Красноармейцы, стоявшие вокруг, молча смотрели на своего комбата.

— Чепе у меня, Коля, — громко проговорил Жуликов с горечью. — Понимаешь, один тип в воронку забился, в атаку не пошел. Спрашиваю: «Ты что это делаешь? Кто, — говорю, — Россию от немца оборонять будет, если все по щелям забьются?» Знаешь, что эта сволочь мне ответила? Дескать, я выслуживаюсь, ордена зарабатываю. Все драпают, а нам больше других надо. Понял, что за фрукт?! И ведь попадаются еще такие…

Спартака всего трясло.

Бойцы угрюмо молчали.

— А что, неправда? — почти закричал один, толстощекий, губастый, в пилотке без звездочки и распоясанной гимнастерке. — Оставили нас, дураков, на верную смерть. Переправа давно накрылась. Надо уходить, пока не поздно.

Капитан Ермаков уловил острые вопрошающие взгляды красноармейцев, брошенные на него.

— Приказ вам объявили? Вы понимаете, что значит каждый час задержки врага? — медленно проговорил он, с ненавистью глядя в белые пустые глаза труса. — Мы защищаем город, в котором тысячи людей, заводы, склады. Мы должны дать возможность эвакуироваться населению. Приказ — святое дело, отходить без него — равносильно предательству.

— Что ты ему объясняешь? — в бешенстве крикнул Жуликов. — Шкурник, трус, ничего он не поймет.

— Я не только ему — я всем говорю, — отвечал капитан. — Все видели, как вчера девушки просились с нами в бой. Инвалид и тот не хотел уходить. Беда над всей страной, а этот…

— Я не могу так, товарищ капитан, — вскинувшись, забормотал мордастый. — Вокруг такой ужас… Вы должны меня понять… Я из интеллигентной семьи… Один у родителей… Мать не выдержит…

— У нас у всех матери, и все нас ждут, — жестко сказал Ермаков. — Между прочим, мои отец и мать учителя, и я у них тоже один сын, да мало ли таких…

— А ваш отец кто? — резко повысил голос капитан. Злость подступила к нему, и он сам испугался своего гнева. — Громче, громче говорите, чтобы все слышали! — крикнул он. — Отец работает в комиссионном магазине. А мать, наверное, домохозяйка?

— Да… — прошептала морда.

— Так интеллигентность тут ни при чем, — усмехнулся капитан. — За свой проступок вы заслуживаете строгого наказания и только в бою честным, смелым поведением сможете оправдаться перед всеми. А что касается ваших родителей, кто бы они ни были, о вашей трусости им бы следовало сообщить. Так вы и сделаете, товарищ лейтенант? — обратился он к Жуликову.

Красноармейцы облегченно вздохнули, переглянулись.

— Правильно, товарищ капитан, а мы с него еще и клятву возьмем на автомате, — взволнованно проговорил один, молоденький, красивый, как девушка. — Если опять сдрейфит, из него же и будет убит. Но больше с ним это не повторится, я уверен, он же комсомолец.

Лейтенант Жуликов растерянно молчал. Страшные кары, придуманные им трусу, вдруг утратили свое значение перед этой неведомой ему, но, должно быть, очень крепкой солдатской клятвой «на автомате».

Молоденький боец чем-то напомнил капитану Ермакову его самого, недавнего, и он ободряюще улыбнулся милому парнишке в непомерно большой для его головы каске. Красноармеец как завороженный смотрел на танкового командира, на его ордена.

— Давно в армии? — спросил капитан.

— Второй месяц пошел, — ответил боец.

— Восемнадцать лет исполнилось?

— Так точно, я с двадцать четвертого года.

— Откуда родом?

— Из Кинешмы Ивановской области, товарищ капитан.

— Как зовут тебя?

— Святов, Иван.

— Комсомолец?

— Комсорг восьмой роты.

Эти круглые волжские «о», так явственно прозвучавшие в последних словах юного бойца, растрогали капитана Ермакова. Он протянул парнишке руку.

— Будь здоров, Иван Святов, желаю тебе боевых успехов.

— Спасибо, и вам также, — совсем не по-уставному ответил красноармеец.

Жуликов, всегда такой уверенный в себе, энергичный, веселый, сейчас стоял поодаль поникший, грустный-грустный.