Генерал

Ази уже одевался.

– Что это, Ази?

– Это на границе… Не знаю, что, но хорошего не жду…

– Война? – прошептала Хавер.

– Время такое, что всего можно ожидать. Может, провокация, а может… Ази затянул на гимнастерке ремень и надел фуражку. – Хавер, я бегу в часть. Смотри за детьми. Если сразу не вернусь – не волнуйся. Держись около Наташи, старайтесь друг друга не потерять.

– Ази! – окликнул из коридора Сергей.

– Иду, иду! – и уже в дверях сказал: – Не беспокойся, Хавер. Да оденься! – Жена все еще стояла в ночной сорочке, босая. – Простудишься ведь. И смотри, береги себя…

С того часу он не видел ни жены, ни детей.

Из части Ази уже не вернулся – начался бой, из которого пограничники и передовые подразделения войск не выходили до поздней ночи. Затем пришлось отходить, и тут выяснилось, что многих уже нет в строю. В том бою пропал Сергей. Видели его в начале боя, а что с ним случилось потом, никто не знал.

Той порой командование приняло меры к эвакуации семей комсостава; Наташа и Хавер, ничего не зная о мужьях и подчиняясь приказу, в спешке похватали самое необходимое, подхватили детей и отправились в долгий путь. Много чего пришлось им перенести в дороге; поезд не раз бомбили, пока, наконец, он не вырвался из прифронтовой полосы. В пути Хавер распрощалась с Наташей. Звала Наташу к себе, но та, поколебавшись, решила ехать к родителям, в Славянскую, а Хавер отправилась дальше, в Баку, а оттуда в Ленкорань.

Только получив весточку о том, что семья благополучно добралась до отчего дома, Ази немного успокоился.

…Ази положил карточку в карман. Постоял в задумчивости. Потом открыл дверь землянки. Порыв сырого холодного ветра откинул в сторону упавшие на лоб черные волосы.

Небо было аспидно-черным, и звезды, сверкавшие на нем, напоминали золотые пуговицы на черной атласной рубахе. Эти звезды видны отовсюду… Может, в этот самый час их видит и Хавер. Видит, но не знает, где он и откуда смотрит на это небо, о чем думает.

Ему стало грустно при этой мысли. Образ жены и образ матери, дорогие лица детей возникли перед ним как наяву, и он вспомнил похожий вечер, когда они всей семьей вышли погулять по родному городу. Арифа он усадил себе на плечо, и младший сын чувствовал себя на седьмом небе от радости, свысока глядя на прохожих. А Тофик вышагивал рядом, стараясь попасть в ногу с отцом; мать и Хавер, улыбаясь, шли сбоку. Когда это было? И было ли? Если и было, то так давно, что и поверить уже страшно…

На скрип дверей отреагировал часовой. Подошел.

– Очень похолодало, товарищ подполковник. Как бы морозы не ударили, сказал он. – Как вы думаете, товарищ подполковник?

– Возможно, похолодает. Но тебе-то что? Сибирякам никакой мороз не страшен. А вот нам, южанам, мороз не нравится. Чуть-чуть похолодает, мы уже начинаем дрожать.

– Если б дрожали, то не вышли бы в таком виде, в одной-то гимнастерке, – усмехнулся Парамонов и привычно поправил длинный ус.

– Ну, мы тоже к морозам привыкаем… А ты что, усы специально отращиваешь? Вон какие густые и длинные, уже почти до ушей… Тараса Бульбу решил перещеголять?

Парамонов покрутил кончики усов, сказал серьезно:

– Да, товарищ подполковник, с того дня, как я попал на фронт, их не касались ни ножницы, ни бритва. Дал слово не трогать до самой победы. Если останусь жив, в кабинете проклятого Гитлера сфотографируюсь, а потом сбрею. Так что усы эти, товарищ подполковник, как бы память о войне. Для будущего. Для потомков, конечно…

Ази сразу понял, что не зря Парамонов заговорил и подвел разговор к потомкам.

– А пишут из дому? – спросил он. – Что нового там?

Парамонов, действительно ждал этого вопроса.

– Пишут… Нового что? Работают. Все для фронта… Живы-здоровы, слава богу. – Он вытащил из кармана свернутый листок бумаги. – Только вот ребят немного обижают.

– Кто обижает?

– Да вот, если хотите, прочтите.

Ази знал, что у Парамонова четверо детей. Женился Парамонов сравнительно поздно, и дети еще маленькие, самому младшему всего пять лет.

При свете карманного фонаря он прочел письмо, покачал головой.

– Почему же раньше ничего об этом не говорил?

– Да у вас и без меня дел много. Что говорить? Будто вам больше не о чем думать, как только о моих детях.

– О детях моего бойца, – строго поправил Ази. – И как бы я ни был занят, ты должен был сказать мне об этом, и я должен тебе помочь.

– Не хотел вас беспокоить.

– Напрасно. Я тебя в бой посылаю, а ты меня беспокоить опасаешься.

Письмо было написано женой Парамонова, она писала о трудностях жизни, писала сдержанно, и только об одном не утерпела, в полный голос сказала: дом плохой, в аварийном состоянии, крыша вот-вот рухнет, а помочь никто не хочет, дети болеют, сама она с ремонтом не может справиться.

– Я сегодня же напишу письмо в Омский облвоенкомат и в горком партии. Не волнуйся, примут меры, помогут.

И Ази, мельком взглянув на бойца, вернулся в землянку. А Парамонов, опершись на ствол винтовки, стоял и думал: «Вот что значит человек! Будто в душу глянул… Сам спросил о семье… Я разве рискнул бы сказать? А может, зря и сказал. Хлопот командиру добавил».

Но все же Парамонов был доволен, что все так получилось; он верил, что помощь будет, если за дело командир полка взялся, но еще больше его радовало, что подполковник уделил ему, Парамонову, одному из тысяч, столько внимания.

2

– Когда ты ее бросишь, Кузьма? Ведь она как решето, дырок, больше, чем целых мест, словно пулями исклевана… – подшучивал Илюша Тарников над круглолицым, здоровенным Кузьмой Волковым, который с величайшим терпением штопал полосатую тельняшку, не обращая внимания на ухмылки товарищей и того же Тарникова.

Илюша присел возле Кузьмы, вытащил из кармана алюминиевую табакерку с выбитым на ней изображением танка и скрутил папироску.

– Желаешь?

– Спасибо, только что курил. Не хочу отравляться.

По холодному ответу Илюша почувствовал: дружок не в духе.

– Не нравишься ты мне сегодня. В чем дело? Может, любимая от тебя отвернулась?

Кузьма усмехнулся, не поднимая головы.

– По-твоему, я такой парень, от которого можно отвернуться?

И откусил нитку.

– Нет, конечно, парень ты что надо, да ведь только…

– Что «только»?

– …только всякое бывает, хочу сказать. От них можно ждать чего угодно, народ они такой…

– Не меряй всех на один аршин. – Кузьма залатал последнюю дыру, воткнул иголку в подкладку шапки, обмотал ниткой. – Вот так-то. Тельняшка еще послужит, и девушка от меня не сбежит. Ты лучше скажи, что за человек наш новый командир роты?

– Откуда мне знать? Судя по всему, не новичок, видал виды… А что это ты вдруг обеспокоился?

– Спрашиваю, значит, есть дело.

– Что за дело?

– С просьбой к нему хочу обратиться.

– Так обратись, кто запрещает?

– А вдруг откажет?

Илюша несколько раз подряд затянулся папиросой.

– Откажет или нет – кто может сказать? Каждую просьбу удовлетворить нельзя. Просьбы бывают всякие. Может, ты такое попросишь, чего и генерал дать не сможет? Должность высокую либо орден большой?

– О чем я думаю, и что ты мелешь! – с досадой оборвал Кузьма. – Не надо паясничать. Просьба обычная. Ничего сверхъестественного не попрошу… Знаешь, в пяти километрах отсюда полевой госпиталь расположен…

– Ну? А тебе до него какое дело?

– Обожди! Сначала послушай, потом спрашивай. – Илюша вопросительно уставился на Кузьму. – Люда ведь там…

– Как узнал?

– Володя, шофер командира полка, сообщил.

– Может, подшутил над тобой? Как из Крыма сюда полевой госпиталь перекочевал?

– А как мы перекочевали?

– Ну, мы… Мы танкисты.

– Где танкисты, там и пехота. Там и медики… И зачем Володе обманывать? Он не такой, как ты, понял?

– Понял! – засмеялся Илья. – Все понял! Знаю теперь, зачем свою зебру латал, знаю, почему серьезный такой!