Тихое оружие

Нина вдруг подобралась, осмелела и, улыбнувшись, протянула немцу букетик желтых цветов.

— О, данке, фроляйн, — промолвил солдат, осклабившись. Приняв букетик, он махнул в сторону дороги и весело гаркнул: — Форвертс нах штадт!

«Ох, пронесло…» — с облегчением вздохнула Нина, шагая рядом со своей проводницей. А та со вздохом сказала:

— Тут без подачек не пройдешь.

Подходя к очередной деревне, Вера и Нина заметили, что вслед за ними в некотором отдалении идут две женщины с большими корзинами.

— Имей в виду, — предупредила Вера, — тут находится постарунок — полицейский участок, и солтыс — начальник, шкуродер и собака, каких мало.

На окраине деревни, возле деревянной изгороди, они увидели двух мужчин в немецких шинелях, с автоматами. Один из них был здоровенный, толстомордый, а другой тощенький: видимо, еще не успел откормиться.

Когда приблизились, толстомордый направил на них автомат:

— Пропуск!

А тощий подошел и, не говоря ни слова, потянулся к корзинке, словно собака, учуявшая вкусную добычу.

Поставив корзинку на землю, Вера правой рукой выхватила из нее кусок сала (в левой у нее был пропуск) и, размахивая обеими руками, весело крикнула:

— Вот вам пропуск на двоих! Вот закуска, а выпивку не проморгайте! — и качнула головой назад. — Видите, вон бабы идут с самогоном?

В это время женщины уже свернули с шоссе на проселочную дорогу и ускорили шаг. Тогда тощий выхватил из рук Веры кусок сала, а толстомордый погнался вдогонку за женщинами.

— Стой! Хальт! — кричал он. — Цурюк! Назад!

Тощий равнодушно скомандовал Вере и Нине:

— А ну, топай! Комм, комм!

И те быстро зашагали дальше.

В это время на шоссе показалась большая машина, нагруженная дровами. Водитель высунул из кабины острое, пытливое лицо.

— Ваня, милок, подбрось до города! — крикнула Вера, махнув рукой.

Водитель притормозил:

— Садись, Верочка, в кабину.

— Нет, я лучше в кузов вместе с дивчиной.

— Ну залезайте!

Вера и Нина быстро вскарабкались на дрова, и машина тронулась. С высоты они увидели, как полицаи догнали женщин с корзинками и начали их «потрошить».

— А как вы догадались, что у них есть самогон? — спросила Нина.

— По запаху, — усмехнулась Вера.

Машина неслась к городу с ветерком.

— А что это за буквы были у полицаев на рукаве? — спросила Нина.

— Это не полицаи, а бери выше, — ответила Вера, подняв кверху палец. — Это — русская освободительная армия, власовцы: сокращенно — РОА.

«Так вот они какие…» — подумала Нина, и ей стало горько от мысли, что кто-то на ее Родине продался врагу и воюет против своего же народа.

— А что у вас, правда, отец старостой служит? — смущенно спросила она Веру.

— Правда.

«Странно…» — про себя недоумевала Нина и в то же время понимала, что не могла же Вера раскрывать ей все тайны.

У села, в четырех километрах от города, их машину остановили немецкие патрули на двух мотоциклах. Водитель показал им пропуск, а Вера взмахнула своей бумажкой и весело крикнула:

— Цвай фроляйн, господин зольдат! Я тохтер, дочка старосты.

Немец махнул рукой, и они покатили дальше.

Нина смотрела на Веру и восхищалась ее самообладанием.

Подъезжая к городу, та наклонилась к Нине и передала ей последнее напутствие:

— Опасайся предателей. Они похитрее немцев! Лучше знают нашу жизнь и характер советского человека. В городе сейчас неспокойно. Кто-то в двух местах вскрыл подземный телефонный кабель, идущий от Берлина на восток, и прожег его кислотой. Фашисты стали еще злее. Будь осторожна.

Нина прильнула к Вере: так бы вот и не расставаться с этой милой смелой женщиной…

— А в городе я вас увижу? — спросила, заглядывая ей в глаза.

— Не знаю. — Вера в ответ обняла Нину.

Показалась окраина города — приземистые деревянные домишки. Впереди видна была железная дорога и переезд с полосатым шлагбаумом, а на обочине — жандармская будка.

Справа от шоссе, на ровном зеленом лугу, Нина заметила самолеты, автомашины, взлетную полосу, вышку, цистерны с горючим и прожекторы. Полевой аэродром. Но странно, что вся эта техника почему-то находилась в неподвижности и беззвучности…

Доехав до поворота налево, Вера стукнула кулаком по кабине:

— Ваня, ай минутен!

Вера и Нина спрыгнули с машины. Еле заметно Вера кивнула головой в сторону маленького серенького домика, смотревшего двумя передними окошками прямо на шоссе.

— Дзякую, — тихо проговорила Нина и быстро зашагала к дому «отца».

Встреча с «родней»

Шагая по песчаной влажной дороге, Нина оглядывала небольшой пригородный поселок и дивилась тому, что только дом «отца» на краю поселка как будто нарочно поставлен передними окнами на бойкую шоссейную магистраль. Да, тут хороший наблюдательный пункт: не выходя наружу, можно засекать передвижение войск, просматривать аэродром…

Приближаясь к домику, Нина обратила внимание на то, что изгородь вокруг двора невысокая, реденькая и ветхая — из тонких, заостренных кверху колышков, а сам дом немного наклонился вперед, словно приветствует и манит к себе — иди, мол, не робей и не смущайся тем, что я такой невзрачный, под моей скромной крышей ты найдешь добрый приют и защиту.

Со стороны двора к домику прислонился, как бы поддерживая его сбоку, дощатый сарай с соломенной крышей, а дальше, на рыжеватой огородной земле, курились, прели бурые навозные кучи. С тыла усадьба была без забора, от задней кромки огорода до самой шоссейки, ведущей в небольшой военный городок, тянулся зеленый лужок.

Поравнявшись с домом, Нина заметила на покосившемся крылечке женщину в сером халате с закатанными по локоть рукавами. Согнувшись над корытом, она стирала белье, крепкие руки ходуном ходили в мыльной пене. На веревке, протянутой от крыльца на угол дома, висели детские штанишки и рубашонки. Углубившись в работу, женщина не заметила приближающуюся к ней девушку.

«Не иначе как хозяйка», — решила Нина и, подойдя к крыльцу, поклонилась:

— Здравствуйте!

От неожиданности женщина вздрогнула и, не разгибаясь, настороженно повела на Нину серыми глазами:

— Тебе кого?

— Здесь живет Григорий Михайлович?

— Тут. А тебе он зачем?

— Да я вот… — замялась Нина, — с Брянщины пришла… К папе.

Женщина выпрямилась и, торопливо вытирая руки о полы халата, протянула с удивлением:

— Ой, никак Нииу-ушка-а!..

Обняв девушку влажными руками, запричитала со слезой:

— До-онечка-а… А я-то, дурная баба, не признала тебя сразу… Вон ты какая вымахала! Да и красивая, глазастенькая…

Прильнув головой к груди Анны Никитичны, Нина тоже попыталась всплакнуть, но у нее не получилось. Позади себя, со стороны соседнего двора, она услышала надтреснуто-писклявый голос с певучей протяжкой:

— Ох, го-о-споди, цари-ица небе-есная… Вот отцу радость-то будет!

Отстранившись от Анны Никитичны, Нина повернула голову и увидела тощую старушку, которая, просунув большой клиновидный нос в щель забора, что-то еще приговаривала, но что — девушка не могла понять.

Не обращая внимания на реплики соседки, Анна Никитична нарочито громко сказала:

— Отцу передавали, что ты шла к нам с беженцами, но, говорят, натерла ноженьки и отстала…

— Да-да, — кивнула Нина.

Анна Никитична опять прижала ее к себе:

— Ох, сиротиночка, как в поле былиночка! Небось досталось бедненькой? Наголодалась, поди? Пойдем-ка в хату, я покормлю тебя…

И, не снимая рук с плеч Нины, повела ее в дом.

С крыльца они вошли прямо в переднюю большую комнату, из которой через дверной проем был виден ход в другую, меньшую. Посредине большой комнаты Стоял стол, в правом углу — широкая русская печь, в левом — кровать за ситцевой занавеской. Возле кровати висела полотняная люлька.

В маленькой комнате, на полу, на разостланной дерюжке, расположились четверо детишек. В центре этой группы сидел беленький толстячок-годовичок в синей рубашке в белый горошек. А вокруг него стояли на коленях трое — миловидная, с льняными волосами, в сереньком платьице девчурка лет четырех, худенький мальчик лет шести и парнишка, года на три постарше, более плотный и смуглый. Все дети были босиком, и Нина приметила, что ступни у них, особенно пятки, — темные, шероховатые, в цыпках.