Могила для 500000 солдат

Повстанцы в легких сандалиях, отгибая пальмовые ветви, скрывающие сады, выходят на окраинные улицы Бали, запах бобов и потаенный, но вырвавшийся наружу аромат опиума раздувают их ноздри, смягчают сердца и укрепляют руки. Они рассыпаются по спящему Бали; дозорные, ослепленные луной, всматриваются в реку; в тростнике синеватый дым костров, у которых грелись старики, тает в кровавом мраке. Повстанцы забираются на сторожевую башню и на амбар, вонзают ножи в спины дозорных, те оседают, скользя головой по саманным стенам из торфа и пальмовых ветвей; повстанцы одним движением ножа перерезают им горла, поднимают их и сбрасывают на окружную дорогу, тела разбиваются о белые камни, кровь и мозги стекают к реке, где к ним сползаются жабы. Повстанцы рассеиваются по деревне; проснувшиеся крестьяне хватают пальмовые колья, косы, деревянные сохи; повстанцы набрасываются на них, отнимают их деревянные орудия, сгоняют крестьян на центральную площадь; молодой повстанец с собачьей головой, единственный из отряда имеющий огнестрельное оружие, угрожает крестьянам пистолетом; иногда он приподнимает свою маску, и открывается его лицо, залитое кровью и мозгами; повстанцы вышибают двери, набрасываются во тьме на женщин, прижавшихся к саманным стенам, расстегивают ширинки и насилуют их, тут же убивая; иногда двое повстанцев одновременно вонзают свои ножи в живот ребенка, лезвия со звоном сталкиваются в пронзенных внутренностях. Молодой повстанец отдает свое оружие командиру отряда, тот с пеной у рта осыпает крестьян бранью; молодой повстанец, с собачьей мордой на голове отправляется грабить, своей маской он роется во вспоротых животах женщин, в перерезанных глотках детей; повстанцы бегают, пригнувшись, по улицам и домам; на террасе кричит голый ребенок, четверо повстанцев взбираются по углам дома, спрыгивают на террасу, хватают ребенка, четыре раза они подбрасывают его в воздух и расходятся; ребенок падает на саманный пол, его разбитые колени, спина, затылок синеют в лунном свете; один из повстанцев берет на сушилке топорик для подрубания веток инжира, он размахивает им, другие повстанцы расходятся, топорик перерубает горло, кромсает грудь, живот и колени; отрубленный член прилип к топорику, повстанец трет им у себя под коленом, член прилипает к ноге, повстанец трясет ею, осыпает ребенка бранью, в гневе пинает его голову, она отрывается от шеи, повстанец перерубает топориком мышцы, жилы и нервы шеи, хватает голову за волосы, вонзает свой нож в разрыв; повстанцы спрыгивают с крыши и присоединяются к другим, собравшимся на центральной площади; все дрожат, пряди волос приклеены к горлу кровью, руки сжимают обрывки ткани, разбитые игрушки, деревянные ложки; командир приказал крестьянам бежать вглубь деревни, вместе с повстанцами он заворачивает их в переулок и загоняет на деревенскую бойню; два зарешеченных окна и заколоченная дверь выходят на пропасть; командир приказывает высадить дверь двум молодым повстанцам, на шеях которых висят украденные коралловые ожерелья; он прислонился спиной к перегородке; моча испуганного старика струится по сточному желобу, покрытому запекшейся кровью, который делит помещение пополам и спускается под небольшим наклоном к высаженной двери; командир указывает на молодого крестьянина, к головной повязке которого прилипли несколько колючих цветков, двое повстанцев хватают его за волосы и толкают к командиру, руки которого рыжи от крови; командир бьет крестьянина кулаком по горлу, тут же хватает его за член, водит по нему рукояткой пистолета, потом, уперев рукоятку в член, он поворачивает ствол к горлу крестьянина, нажимает на спусковой крючок, пуля дробит челюсть, выбитые зубы сыплются на руку командира, двое повстанцев уводят крестьянина за плечи, командир бьет крестьянина ногой по почкам, повстанцы сбрасывают его в овраг, тело переворачивается в темноте, на приоткрытые на миг живот и бедра лохмотья крутятся вокруг тела — бросает бледный блик дождливая заря. Все крестьяне с разбитыми деревянными колотушками затылками и членами сброшены в пропасть, остался только отупевший от страха старик, сидящий в луже своей мочи — его поднимают силой и вгоняют ему в глотку качающийся на раме крюк; молодой повстанец с собачьей головой приносит из лавки ящики с лимонадом и мешки с мукой; пока все, развалившись на центральной площади, пьют и едят муку, засунув головы в мешки, несколько раненых женщин и детей выходят и пробираются вдоль стен домов, оставляя на самане глубокие кровавые следы; двое повстанцев, украсившие себя серьгами и ожерельями, вскакивают, бросаются на женщин, подминают под себя их разбитые, израненные тела; когда ветер освежает их потные лица, они встают — перед ними лежат окровавленные тела, лоскуты платьев прилипли к их гимнастеркам; детей, пытавшихся убежать, прикрывая двумя руками свои раны, прибили синими стальными гвоздями к стене кузницы, лицом на восход. Несколько грифов, охотившихся там, где ветер овевает скалы и плиты оникса, перелетели через овраг, и, вцепившись когтями в саман, стали рвать на части пригвожденные тела; перелетев террасу, они планируют вдоль улиц, бьют крыльями по спинам сидящих на корточках повстанцев, чьи лица перепачканы мукой и лимонадом; один из грифов парит над спящим на опорожненном мешке повстанцем с собачьей головой, он кружит, спускается, повстанец зевает, гриф взмывает вверх, струя помета попадает в открытый рот молодого повстанца. Шум крыльев стервятников разбудил офицера в укреплении Тлец, он спускается на пустынный плац; солдаты заперли пленных в свинарнике, тот, что был посажен на кол, извивается на навозной куче, сплевывая синюю слюну на руки товарищей, держащих его за плечи. В Бали стихли стоны, лежащие на земле повстанцы поднимаются. Заря купается в реке, грифы вылетают из тростников и со скал, некоторые несут в клювах куски мяса, перетянутые кожаным ремешком или кружевной тканью. На разоренных шатрах сверкает роса, грифы разрывают смятую ткань, обнажая втоптанные в песок тела с пробитыми кольями животами. Офицер пинает ногой разбитые бутылки, он входит в помещение поста, взбирается по лестнице на вышку; заспанный часовой дрожит, лицо покрылось росой, в уголках губ — следы от сладкого кофе; офицер, прижавшись к груди солдата, быстро целует его в этот кофейный след, их ресницы сплетаются, офицер кладет руку на член солдата, тот свою — на его бедро: «Ветер пахнет кровью, господин лейтенант». Офицер подталкивает, бережно укладывает солдата на защитный лист, прижимает его чресла к стали, бедрами и рукой трется о затылок, запрокинутый в луче прожектора; на лишенном теней лице солдата проявляются порезы от бритвы, засохшие слюна и сопли, укусы москитов, остатки их экскрементов и семени, волоски, которые солдат, запустив руку в штаны, оторвал от пряди над своим набухшим членом и приклеил, покатав в ладонях, к потным щекам; офицер целует ранки, сдувает волоски к ноздрям солдата, его язык протыкает панцирь из засохших соплей у входа в ноздри и копошится в них; член солдата упирается в его бедро, его член — в бедро солдата; оставленный пулемет крутится на ветру:

— В час ночи, в третью смену, грифы заполнили долину, их запах смешивался с дыханием моря. Господин лейтенант, мы — гниющие трупы, я испугался, моя кожа гниет, на один миг они зависли надо мной вдоль луча прожектора, я вылил флакон одеколона на лицо. Они улетели.

— Когда демобилизуешься, не ешь много мучного и сладкого.

— Моя жена говорит: «Залей меня всю спермой, тогда наш ребенок будет красивым».

— Разрешаю тебе приталить твою гимнастерку…

— Не трогайте ее, господин лейтенант, в ее складках — засохшая грязь.

— …любовь моя, своим языком, на котором за целый день скопилась слюна от повторения втайне имени твоего, я умягчу затвердевшую слизь в твоих ноздрях…

— Господин лейтенант, не просовывайте дальше вашу ладонь… я не привык, что меня трогают… моя мать и сестры ругались, а я сидел без трусов, сжимая в ладонях клочки грязной бумаги… моя жена в полдень запирается со мной в туалете бара, после того, как я поел и выпил с товарищами, сидя на тротуаре… она расстегивает мне штаны и, пока я сру, сдувает с моих волос известковую пыль, целует мои губы, шерсть на груди, вдыхая запах дерьма, садится на корточки и целует мой пах, мой вставший член, упирающийся в унитаз; я оборачиваю ее поднятую ко мне голову своей задубевшей от штукатурки рубахой; дерьмо падает в воду, и она брызжет на мою жопу, на нос и губы моей жены, когда она приподнимает мой член и целует его снизу, проводя языком по яйцам… когда я отрываю бумагу, она отнимает ее у меня, наклоняет мой затылок, подбирает полы рубахи и подтирает меня… утром, когда я просыпаюсь, она слизывает языком слезы, текущие по щекам из моих глаз, пену в уголках губ, она не позволяет мне самому одеться, она сжимает в кулаке, подносит к губам мой член перед тем, как я застегну ширинку… говорит, что отдалась бы на крыше моим товарищам, тогда бы они не прогнали ее, и она могла бы смотреть на меня весь день, видеть мои потные мускулы, подстеречь мгновение, когда после резкого движения моя рубаха выбьется из-под ремня и мои бока обнажатся, слышать, как я тяжело дышу, кряхтя под тяжестью мешка, задыхаюсь на лестнице, кричу на подсобника, отвечаю на приказы бригадира, наблюдать, как я расставляю ноги, спускаясь на четвереньках к водосточному желобу, смотреть на складки ткани у меня под мышками, когда я, стоя на лесах, тяну на себя веревку лебедки…