Огненное лето 41-го

Пусть живут, малыши, война-то не вечная, все равно ведь когда-нибудь закончится. Встанет страна с колен, плечи расправит, да и заживут они…

Глава 24

Моё звено идёт на обычных ста пятидесяти метрах, выше будем подниматься перед целью. На этот раз нам предстоит «закрыть» для немцев еще одну переправу, а это — самая плохая цель после аэродромов. В таких местах всегда самое плотное зенитное прикрытие. Пушки в два ряда, отлично налаженная служба предупреждения, готовые к взлету истребители на ближайшем аэродроме…

Мы ещё на дальних подступах, а фрицы уже готовы к нашему прилёту, и начинается: сначала лупят крупнокалиберные калибром 88 и 75 мэмэ, а уже в непосредственной близости вступают скорострельные Flack—системы. Жуткая вещь! Если стреляют трассерами, то пули сливаются в непрерывный пунктир, тянущийся к тебе. Не у всех нервы выдерживают. Кое-кто, конечно, отворачивает, но таких мало. Потому как мы сами их предупреждаем, что случайно «уроним», если трусить будут. Поскольку рисунок боя продумывается до мелочей, и в нём каждому отводится свое место. Взять тот же наш оборонительный круг — самая лучшая дистанция для «Илов» — сто пятьдесят метров. Хоть один выскочит — сразу станет триста, а «мессер» только этого и ждёт. Юркий самолетик мгновенно вклинивается — и всё, считай, сгорел.

Моя тройка пока не дрейфит, мы даже свой способ придумали: к цели идём на минимальной высоте, затем резкая горка и залп «РСов», а потом, пока не опомнились — из всего что есть. Сашка — на прикрытии, мы вдвоём с Олегом кроем гадов. Затем меняемся: Лискович вниз, я и Власов — прикрываем. Выскакиваем по кругу, главное здесь — машину не провалить, всё на одном дыхании выполнить…

У меня сегодня «груз покойника», как у нас говорят — иду с двумя подвесными контейнерами, полными АЖ-2. Обычные стеклянные ампулы с КС, самовоспламеняющейся жидкостью. При удаче одной такой штуки хватает на танк, при неудаче, если хоть один осколок зацепит — даже понять ничего не успею. Вернее, как раз успею, но умирать буду долго и страшно…

У ребят повеселее, по четыре кассеты КМБ, но зато перегруз — шестьсот кило на брата. Когда нас провожали, все свободные от полётов собрались на поле, а мы — спокойно так, с ленцой даже… Знаем, что не вернёмся, но марку держим. Да и вообще — приказ есть приказ…

Полное радиомолчание, переговариваемся жестами. И солнце светит вовсю. Это, честно говоря, Олега идея: пойти днём, в самый полдень. Не ждут гансы от русских такой наглости, а наша тройка прёт над самой землёй, всего-то сто пятьдесят, но сейчас будем ещё ниже уходить. На пятьдесят, а то и еще меньше.

Я поднимаю руку и покачиваю крыльями, привлекая внимание ведущих, затем кручу над головой влево. Слегка накренившись, машины закладывают левый поворот. Попробуем зайти с тыла, откуда нас не ждут… наверное…

Обходим лес по большой дуге, и спускаемся ниже. Идем настолько низко что кажется, что сейчас пропеллер начнет рубить верхушки деревьев, зато ни один гад нас не засечёт. Нет, не зря я настоял, чтобы на машины нанесли камуфляж по типу фрицевского, пятнистый. На такой скорости он сливается с фоном, и нас практически невозможно разглядеть…

До цели по моим расчётам пятнадцать минут…

…Патефон шипит, но музыку разобрать можно. «Утомлённое Солнце» в исполнении Утёсова, ещё довоенный выпуск. Лётчики танцуют. Сегодня, можно сказать, праздник: никого не сбили, да и вылет всего один был.

Девчонки из БАО и столовой нарасхват. Пришли и медички — наш хирург, Ольга Степановна, и её помощницы, все три медсестры. Среди них и та, что нашатырь мне под нос, когда самолет при посадке развалился, совала…

Лётчики шумят, подогревшись «наркомовскими» и раздобытым невесть где самогоном, а мне — по барабану. Жду, когда поставят «русскую». Вот это — моё, а танцевать всякие городские новомодные танго и фокстроты я не умею.

Отхожу к окну, закуриваю. Мы стоим своей тройкой, я, Сашка Лискович и Олег Власов, молча пыхтим папиросами. И в бою, и на земле понимаем друг друга с полуслова, так что нет нужды в излишнем сотрясании воздуха. Нам хорошо и так, просто быть вместе.

Наконец кто-то накручивает пружину и ставит здоровенную пластинку из шеллака. Ну, наконец-то! Первые аккорды, вот она, моя любимая! Я выхожу в круг, и начинается. Даже в танце мы втроём, ведущий и ведомые. Абсолютно синхронно мы выводим коленца. Идём вприсядку, хлопаем по голенищам и просто в ладоши, и, наконец, любимый момент: взлетаем в воздух, ноги идут на одной линии, и с последним звуком музыки замираем на полу. Бурные аплодисменты, народ рукоплещет.

Комиссар возбуждённо что-то объясняет незнакомому майору с лётными петлицами, тот тоже смотрит с восхищением. Как выражается Олег — «коронный номер эскадрильи»… Снова ставят танго, и мы, разгорячённые и возбуждённые, отходим к окошку, чтобы немного охладиться. Внезапно музыка стихает, и передо мной возникает медичка, та самая::

— Товарищ старший лейтенант, белый танец. Я вас приглашаю.

Беспомощно оглядываюсь по сторонам и неожиданно для себя заливаюсь краской::

— А я не умею…

Девочка кусает губы, затем решительно берёт меня за руку и тащит к танцующим парам.

— Это несложно. Повторяйте за мной…

Она показывает несколько движений, затем природное равновесие рыбака и чувство музыки помогают уловить ритм танца. Невольно вспоминаю, как мы встречались с братом перед войной у меня на квартире. Интересно, тогда я тоже танцевал? Не помню…

Наконец пластинка кончается. Сестричка слегка приседает передо мной, разводя руками форменную юбку. Мгновенно вспоминаю, как отец танцевал с матерью в клубе кадриль и что он делал после танца… Точно так же склоняю голову в полупоклоне, щёлкаю каблуками… и встречаюсь взглядом с комиссаром. Лицо — будто хины наелся. Верный Сашка шепчет сзади::

— Кажи, у кино видал…

— Угу…

Затем я провожаю её до дома — медчасть у нас в отдельной хате живёт, у одной бабки. Наверное, со стороны потешно смотримся — я здоровый шкаф, и она, хрупкая девочка девятнадцати лет едва мне до плеча. Молча идём рядом. Надя Гурвич, так её зовут, рассказывает о Москве, откуда она родом, о её широких площадях и проспектах, памятниках, Третьяковской галерее.

Мне становится обидно: два раза был в столице, а так никуда и не сходил. То проездом, то из пункта «А» в пункт «Б». А так, чтобы погулять по городу, побродить по Красной площади, зайти в мавзолей и поклониться Владимиру Ильичу — не довелось…

На крыльце девушка поворачивается ко мне, но, вместо того, чтобы просто сказать «до свидания», она, пользуясь тем, что стоит на ступеньке почти вровень со мной, неожиданно неумело касается щеки губами и убегает…

С минуту стою молча, слушая, как гремит щеколда и стихают за дверью легкие шаги, затем поворачиваюсь и иду к себе…

Утром полёт.

Этот самый…

Немцы, как я понимаю, прямо за этой рощей. Точно! Вон и колокольня вдали приметная на холме. Теперь таится уже незачем, и я щёлкаю тумблером:

— Ребята! Без горки! Я первый, вы сразу за мной и валим всё, а там разберёмся.

Они качают плоскостями в знак понимания. Сектор газа вперёд до упора, закрываю створки радиатора. Сегодня мне можно первому — у меня бомб нет, только ампулы.

Вот она, переправа, прямо перед нами. Квадратные немецкие понтоны с аккуратным настилом, по которому с интервалом в метра два, не больше, идут немецкие танки. Точнее, не немецкие, а чешские трофейные. Крутой вираж, доворот, ура! Нас не ждут!

Открываются створки и вниз, весело сверкая на солнце, вываливаются ампулы. Мгновенно под плоскостями вспыхивает пламя. Как удачно! Похоже, что я уже привык к «Ильюшину» и научился чувствовать его как свою бывшую «Чайку»! Полыхают ярким огнём «LT vz 35» и «38», горит настил, прожигается насквозь брызгами КС тонкий металл понтонов.