Кандагарская застава

алинах притаились «бэтээры» и танки.

Обогнали, едва не задев бортом, две хрупкие мотоповозки с лазоревыми оболочками, похожими на абажуры. Из-под козырька с серебряной бахромой выглянули бородатое лицо в чалме, мальчишка в расписной тюбетейке.

«Скорей! Скорей!» – думал лейтенант, понукая железную машину, два раскаленных, ревущих двигателя, толкавших транспортер мимо желтых развалин, следов бомбоштурмовых ударов, доставшихся Кандагару.

Миновали площадь с пушками, виляя среди грузовиков и автобусов, едва не расплющив отскочившего регулировщика – мелькнули белые перчатки и краги, его пестрая, петушиная кокарда, изумленные, вытаращенные глаза. Старинные пушки смотрели своими жерлами из-под купола синей беседки, и толпы людей в чалмах и накидках валили вдоль грязных дувалов. Торговались, кричали, обращали к транспортеру кирпично-красные лица, волнистые азиатские бороды, черные из-под мохнатых бровей зрачки.

Лейтенант встречался на мгновение с их взглядами. В них были любопытство, страх, равнодушие, иногда моментальная ненависть, иногда унылая тоска. Они, пришедшие на площадь поторговаться, потратить деньги, обменяться новостями и слухами, выговорить жалобы, посидеть за пиалой чая, отведать горячей лепешки – они, кандагарцы, не знали, куда и почему мчится транспортер, выставив пулемет, оглашая улицы ревом мотора и воем сирены.

«Скорей! Скорей!» – гнал «бэтээр» лейтенант, прорезая заостренным железом глыбы сожженной глины, ворохи вялых тканей, клубки одежд и бород.

Спустился в люк, под броню, вгляделся. В корме лежал с белым лицом ефрейтор, а его брат все спасал его: вонзал в вену капельницу, держал над ним стеклянный флакон, и их обоих, близнецов, живого и мертвого, колотило о железные углы и скобы, и солнечный луч, залетевший через бойницу, выжигал на них яркие, скользящие пятна.

«За что? – подумал лейтенант отрешенно, вопрошая неизвестно кого. Чувствовал, что здесь, в „бэтээре“, рассекается, распадается надвое то, что было задумано целым, неделимым, единственным. Раздирается надвое единый, неделимый мир, и одна его половина обречена на гибель, а другая – на вечную неполноту и страдание. – За что?»

Они миновали рынок, окруженный высокой стеной. За изгородью бушевали торговые ряды, ревела скотина, кричали петухи, голосили торговцы, менялы. И над всем воспарил купол мечети, голубой, в переливах. Провожал своим синим свечением бешеный лет транспортера.

«За что?» – подумал вновь лейтенант. Солнечный день. Огромный, распростертый под солнцем мир, где в эти мгновения рождаются младенцы, поют певицы, собираются на конгрессы ученые, идут по улицам нарядных столиц праздничные, счастливые люди. А здесь, в Кандагаре, летит с зажженными фарами транспортер, и в железном нутре его лежит убитый солдат, и брат его, обезумев от горя, держит над мертвым капельницу.

Лейтенанту показалось, что от купола исчезавшей мечети сорвалось крылатое, молниеносное диво, нависло над транспортером гневным лицом, махнуло клинком, полетело, в завитках голубых