Афганский дневник

Недавно прочитал в одной из центральных газет письмо-наставление школьникам к новому учебному году, подписанное «Гвардии майор В. Манюта». Так это же Володя Манюта, тоже десантник, с которым встречался в первые афганские дни и разминулся через год: он уехал сдавать экзамены в военную академию, а я приехал в его батальон, в ту долину, где навечно попрощался с Гладковым… О Федоре Борисовиче Гладкове, о последних часах его героической жизни и в меру возможного рассказал в главе «Долина испытаний». Не упомянул там его родословную: он внук известного советского писателя Федора Гладкова, сын фронтовика, капитана 1 ранга в отставке Бориса Федоровича Гладкова, встретившего Великую Отечественную войну командиром торпедного катера на Черном море. У отца — восемнадцать боевых наград за мужество в борьбе с фашизмом, у сына — два ордена за мужество в выполнении интернационального долга.

С Борисом Федоровичем мы встретились позже, в Москве, долго и откровенно говорили о солдатских судьбах, о великой цене, которой достигается мир в этом непростом мире, о памяти. Священна память героев прошлого, но не должны оставаться безвестными и подвиги их сыновей.

И снова встречи, снова воспоминания…

В коридорах ГУК — Главного управления кадров Министерства обороны — столкнулся с Женей Скобелевым. Солидный, представительный, с повой звездой на погонах. Да полно, с ним ли накручивали десятки горных километров в боевой разведывательной машине, множество раз взлетали на вертолете в тревожное афганское небо, до рассвета говорили о семьях, о друзьях, о любви?..

На учениях «Запад-81» в заболоченном белорусском лесу случайно выехал к лагерю мотострелков. За офицерской палаткой, приладив на столбике зеркальце, брился мощный, красивый, голый по пояс парень. Ба, да ведь тоже старый знакомый: орденоносец старший лейтенант Виктор Ананьев, был замполитом разведроты на севере Афганистана. Виктор отлично отработал на учениях, и в политотделе прославленной Рогачевской дивизии его успех прокомментировали весьма коротко: «Так ведь «афганец»!»

А совсем уже недавно ездил в учебный центр Военной академии имени Фрунзе, где в офицерской гостинице каждый год собираются на традиционную встречу слушатели академии, служившие в Афганистане.

Был воскресный, хороший солнечный день. С первого этажа гостиницы доносился перестук бильярдных шаров, на кухне чадила пережаренная и уже отправленная в мусорное ведро картошка, мы отсиживали за столом, напоминавшим по богатству сервировки студенческий. Конечно, были рады вновь увидеть друг друга или познакомиться, если ни там, за южной границей, ни здесь, на Родине, пока еще не встречались. И, конечно, грустили, потому что не все дорогие друзья собрались за нашим столом.

В одну из таких грустных, тихих минут уединились в дальнем углу с Александром Цыгановым — ныне заместителем командира полка, слушателем-заочником академии, а в начальные афганские дни командовавшим парашютно-десантным батальоном — одним советским подразделением, прибывшим в ДРА для выполнения интернационального долга. В Афганистане мы мельком встретились, даже куда-то вместе выезжали, но не запомнили друг друга в лицо, и теперь с некоторым удивлением восстанавливали в памяти, как пересекались на афганской земле наши дорожки, а мы-то думали, что знакомы лишь опосредствованно, через общих друзей. Стали перечислять общих, и на одном имени я споткнулся, вздрогнул:

— Саша, а ведь он говорил, что ты…

— А я, как видишь, цел и невредим. Хотя и сам еще не всегда в это верю.

Тем временем снова загремел магнитофон, и мы с Александром вышли на улицу — договорить, проветриться. Обогнули здание гостиницы, увидели бредущую по аккуратной зеленой травке корову с теленочком.

— Мой маршрут, — с усмешкой сказал Цыганов.

— Когда проложил?

— После госпиталя…

О Цыганове хочется говорить подробно и много. Он из тех людей, кто своими руками делает и свою собственную жизнь, и нашу общую историю. Человек действия. Но действие само по себе не всесильно. Еще нужна любовь — к жизни, к родной стране, к людям. Обязательно нужна любовь.

Мы, журналисты, пишем. Это наша профессия. Нам тоже иногда пишут — по следам публикаций. В моей «афганской» папке читательских откликов добрая треть рассказывает именно о любви, о любимых людях.

«Вы писали о вертолетчиках, и он тоже вертолетчик. Может, вы видели его?» Так начинается письмо от Ольги Н., молодой учительницы с Дальнего Востока. Честно говоря, я его перечитываю, когда мне и самому бывает трудно. А ведь ничего особенного: четыре листка в клеточку со строчками про любовь.

«Вначале я ждала, он скоро приедет. Потом закралось сомнение — нужна ли я ему? Для такого сомнения было много оснований. Я сейчас вам все расскажу, потому что больше мне некуда обратиться.

Мы познакомились в прошлом году. Я училась на последнем курсе педагогического института. Одиннадцатого ноября ехали с подругой в автобусе. В центре зашли два офицера-летчика. Один — в кожаной куртке, другой — в длинной шинели, высокий, совсем еще молоденький, глаза сияют. Он спросил: «Как нам доехать до Большого аэродрома?» А это как раз наш район, где мы жили. «Вместе поедем», — сказала я и встретилась с его глазами. Ребята сели позади нас. Автобус, почти пустой, мчался в темноте.

Мы с подругой смеялись, громко разговаривали; они тоже говорили о чем-то своем, но мне уже было ясно, я затылком чувствовала, что мы уже связаны. Вышли на остановке, вместе пошли от автобуса. Познакомились. Под ногами был белый пушистый снег. Мы еще катались. Извините, я увлеклась.

В общем, мы были знакомы два вечера, ночь и утро…»

Читая письмо Ольги впервые, я на этих строчках не споткнулся и не остановился. Сейчас остановлюсь. Любовь или есть, или ее нет. Когда ее нет, о ней говорят осторожно, подробно описывают пробуждение и развитие, трясутся над тем, чтобы не показалась она кому-нибудь быстротечным романом. Когда любовь есть, о ней или вообще не говорят, или говорят откровенно.

«В первый вечер он сказал — они здесь на сборах, временно. А потом разъедутся по разным местам, его самого, скорее всего, направят под Б. Я обрадовалась: ведь в Б. живут мои родители, значит, мы будем рядом.

А на следующий вечер он сказал: «Ты знаешь, Шуру (его друга) отправляют в Б., а меня — Вафган». Он так это и сказал — слитно. Я не поняла, где этот «Вафган», переспросила, но еще раньше, чем он произнес, догадалась: Афганистан… Странно, ведь я Виктора почти не знала, но уже чувствовала, что он самый близкий человек. До сих пор я не задумывалась о том, что происходит в Афганистане. Слышала, знала, но не понимала. А тут я вдруг все-все поняла…»

И опять должен признаться, что при первом чтении Ольгиного письма эти строчки я не выделил, не остановился на них. Но ведь трудно поверить, что Ольга после месяцев незаинтересованности и, наверно, даже равнодушия к далеким событиям вдруг поняла в них «все-все» за несколько секунд! Нужна человеческая и гражданская зрелость, чтобы переживать события, в которых участвует твоя страна, так, словно ты участвуешь в них лично. Но до зрелости — долгий и трудный путь. Сократить его может только любовь.

«А утром он ушел. Если бы вы видели, как он изменился: повзрослел лет на пять. Он так старался быть мужественным. И не жаловался. Ничего не говорил, не обещал, не спрашивал, буду ли я его ждать. А когда я сама спросила: «Почему ты не говоришь мне, что хочешь, чтобы я тебя ждала?» — он усмехнулся. Наверное, не верил, что такое может быть, не хотел обмануться или разочароваться. А может, не хотел связывать меня обещаниями…

Так это или нет, но он улетел неожиданно, не успев забежать перед вылетом, только записку прислал с Шурой. Там были слова: «Обещают отпуск сразу, тогда буду». Вот и думай, когда это — сразу. Я ждала все это время. А теперь я уехала из города, где мы встретились, и он не знает моего адреса. Я все боюсь: он приедет, а меня там нет. Есть подруга, но она вот-вот уедет по распределению».